Барон фон дер Зайцев – 2

Глава 9

Событие двадцать пятое

Пиньки они Пиньки и есть. Неухоженные, неправильные какие-то. Явно местное население живёт беднее, чем жители баронства фон дер Зайцева. И Иоганн догадывался почему. Всё же батянька привёз с крестового похода на Никополь много ценностей, и ему не надо было тратить огромные деньги на экипировку воинов, на оплату им, и на налоги, воины были свои, и они первоначально были в хорошей броне и плюсом добыча в крестовом походе. Не нужно обдирать крестьян до нитки, наоборот, боярин даже помогам им животинку купить и дом построить. И от налога на первые пять лет был архиепископом освобождён.

А у фон Лаутенберга старшего не было своих боевых холопов, и ничего он не привёз из крестового похода, он еле ноги оттуда унёс, лишившись последних кутилье. Вот и приходилось считать каждый пфенниг. И копье нужно содержать и налоги платить.

Вроде и выехали рано утром, но из-за медленно едущего огромного обоза и остановки в Пиньках, получилось, как всегда, опоздали совсем на немного, но опоздали, их не запустили вечером в Ригу. Так и ещё беда, тот самый постоялый двор, с кабаком и лекарской даже, жемайтийцы и литвины сожгли, как и большую часть посада. Пришлось из возов городить вагенбург и ночевать при явно отрицательной ночью температуре в мокрой одежде под открытым небом. И самое отвратительное, что костра не разведёшь. Не потому, что безопасность какая-нибудь. Просто осаждающие город повстанцы всё сожгли, что горело, такие же холодные ночи перебедовывая. Утра все ждали как пришествия миссии. Иоганн забрался в воз с сеном. Хоть не тепло, но и не холодный ветер по мокрой одежде. Ну, казалось, что нормально, а вылез утром из стога, а руки, ноги не шевелятся.

— Самсон, пни мне, как домой вернёмся, под зад. И не давай ничем заниматься, пока карету не сделаем. Хватит жить как попало, — тюфянчей юмора не понял, показал на обрубки под собой, — точно. Как вернёмся напомни и про ходули. Будем тебе пытаться протезы сделать.

— Да куда мне старому. Скоморохи своих детей сызмальства учат на ходулях-то ходить, а мне почитай пятый десяток. Не выйдет ничего. За коляску бога каждый день молю. Чтобы долгой жизни тебе даровал. А ходули, нет, не потяну.

— Пробовать надо.

Они, заплатив целую марку в сумме за въезд шестидесяти телег и тридцати всадников, оказались, наконец, в Риге. И тут отряд разделился. С десятком новиков староста Кеммерна направился к знакомому оружейнику сбывать янтарь, и показать ему вторую картину. Ну и двести кусков мыла. В сумме всё это на огромную гору серебра тянуло, и Семён выделил Георгу охрану, самых умелых и здоровых из новиков отобрав. Сам же Семён с Отто Хольте двинулся со всеми возами и лошадьми на рынок. Нужно продать лошадей и доспехи с оружием, ну и фуража на обратную дорогу и на зиму купить.

Третий кусочек отряда сунулся к архиепископу, но понятно, получил облом. Совсем их не послали, записали на послезавтра на утро на аудиенцию. Нет, не болел архиепископ, просто работы навалилось. Город наполовину разрушен, куча народу убита, амбары, что были в посаде, разграблены. Животные домашние, естественно, перебиты и съедены в основном стоявшими под стенами Риги бандитами. Совсем немного лошадок и коровёнок, что попали внутрь стен уцелело.

Иоганн репу почесал, все эти новости переваривая. Ну, тут сомневаться не стоит, оружие точно в цене поднимется. Каждый захочет быть получше вооружён и защищён после случившегося. То же самое и с лошадьми, что они сюда пригнали. Их с радостью купят, чтобы компенсировать потерю, тем более что лошади справные, а многие и от дестриэ недалеко ушли.

А вот с покупкой овса, тем более в таких приличных количествах, а также сена и моркови — это вопрос. Если посады и ближайшие дорфы разорены, то ловить тут нечего, нужно ехать дальше, на север, там повстанцев не было. Но и там поднимутся цены на продукты. Люди они существа хитрые, и, узнав о разорении Риги, повезут сюда продукты, чтобы продать их втридорога. А раз повезут сюда, то и на местах цены подскочат из-за всё того же дефицита продовольствия. Что-то тут управляющий их просчитался. Нет, он конечно всех мужиков, баб и пацанов с девками организовал на заготовку хоть небольших охапок травы по неудобьям и опушкам, это он молодец, тут всё правильно. Несколько сотен человек по охапке уже пару стогов. А вот сюда за овсом они зря приехали. Сюда наоборот продавать продукты надо ехать.

— И где эти два дня нам жить? — а чего, мачеха правильный вопрос задала. Три дня прожить на улице, и три ночи провести в возке — это при пронизывающем северном ветре и нудном дожде, и при температуре близкой к нулевой, настолько среднее удовольствие, что даже как-то и испытывать его не хочется. Даже от предчувствия зубы плясать начинают.

— Я попробую найти вам приют, фрайфрау, — вздохнул святой отец. И ведь нашёл. Совсем немного они проехали от Домской площади, как натолкнулись на стену и закрытые массивные деревянные ворота, за которыми виднелась небольшая каменная церковь.

— Это женский цистерианский монастырь, а там возведён храм святой Марии Магдалины ещё сто лет назад. Я знаком с настоятельницей и попробую договориться, чтобы вас приютили на пару дней. У них есть кельи для паломниц. Попробую. Хоть это, наверное, в это время…

— Я дам четыре шиллинга, — остановил причитания преподобного Мартина Иоганн. Ему и самому не терпелось оказаться под крышей и согреться.

— Хм. С четырьмя шиллингами будет проще.

На стук пухлой ладошкой пастора в массивные ворота вышла здоровая девка… а монахиня в черных как… как нестиранная тряпка, одеждах. Поскупились на краску. Какими-то пятнами прокрасили.

Святой отец поднялся на цыпочки и стал шептать девке, тьфу, монашке в ухо чего. Странно. От кого шифруется. Потом преподобный руку к Иоганну за милостыней протянул. Когда четыре серебрушки перекочевали в жменю девки… да чтоб её, огромной монашке, дверь закрылась и повисло ожидание, сопровождаемое шелестом дождя. Минут через десять дверь распахнулась и святого отца с мачехой и датчанкой забрали, а Иоганн с пятью новиками остался стоять под дождём.

Событие двадцать шестое

— Надо меньше пить! Надо меньше пить! — вспоминая фильм новогодний, прыгал вокруг Галки Иоганн. Лошадь водила головой, провожая взглядом попрыгунчика, фыркала, тоже вспоминая комедию, и неодобрительно мотала головой. Мол, ты тут анахронизмы направо и налево не разбрасывай. Спалимся.

Так тут попробуй, не попрыгай. Преподобный, чтоб ему в кофе имость Гонората соль постоянно перепутывала, отец ушёл с Мариями и исчез, уже час, должно быть, торчат они с новиками у тяжёлых потемневших от времени ворот. Новиков всего пять. Они сначала, как и положено, сидели в сёдлах, взгляды подозрительные на прохожих кидая, оберегали тощего барончика, но час — это прилично так времени, особенно, если стоишь на холодном ветру, дожде и весь промокший с самого утра и голодный. Так не все минусы, ещё ты при этом в консервной банке. Новики теперь тоже с коней спры… спусти… с помощью товарищей сбрякали на грешную землю, и ходят, скрипя и звеня доспехами, вокруг бедных лошадей, тем хуже всего. Им и ходить не разрешают, стой и извергай яблоки.

Наконец, довольная рожа отца Мартина, чтоб ему проктологом работать, нарисовалась в проеме ворот, за ним и девка… да, что такое, монашка вышла и перекрестила их на дорогу. Они тоже мысленно послали и девку, и монастырь к чёрту, и процессия, ведомая сытым и согревшимся преподобным, чтобы ему кумиром быть у геев, вернулась на Домскую площадь, но протиснувшись сквозь народ из конца в конец этой толкучки и миновав рынок, они углубилась в одну из улочек, вытекающих из этого многолюдья.

Проехали недалеко. Буквально триста-четыреста метров и пять всадников и тачанка снова остановились у серых ворот деревянных в каменной стене. Святой отец, чтоб его казнили понарошку, спрыгнул с телеги и уверенно забарабанил в ворота, по ходу дела поясняя куда это он ломится.

— Здесь находился первый, деревянный ещё, Домский собор Риги, — преподобный, чтоб ему врачи намордник прописали, застучал настойчивее, так как на первоначальные похлопывания пухлой ладошкой не последовало ни ответа, ни привета, — Лет сто пятьдесят назад это место перешло к монахам францисканцам. Здесь появился мужской монастырь с каменной церковью-капеллой. В честь похожего монастыря в Любеке он получил имя Святой Екатерины. Так что этим стенам два века.

А так это и смотрелось. Неровные, плохо или никак не обработанные, камни стены аж попахивали древностью, лишайником и мхом заросли, выкрошились местами. Видно, что пытались подмазать известковым раствором кое-где, но мастера перевелись, так нашлёпки, которые тоже в течение ближайших десяти минут должны отвалиться.

— Здесь настоятелем служит мой брат двоюродный — игумен Варсолофий, здесь мы и остановимся. И именно, тут, Иоганн, должен быть брат Сильвестр — рисовальщик, с которым ты секретами собираешься поменяться. Ну, я тебе говорил, мы вместе с ним в Кракове в академии учились. Что-то не открывают? А, так обедня сейчас! — преподобный отошёл от ворот и перекрестился на шпиль небольшой колокольни.

— Может, Андрейка копьём в ворота постучит? — есть же в мире тёплые подвалы, пытошные, где жаровни горят, пацан продрог так, что подумывал уже развернуть телегу, убрать попону, прикрывающую деревянную пушку, и дать команду тюфянчею вынести эти ворота, что стоят между ними и теплом.

— Территория монастыря большая. Тут и церковь Святой Екатерины и отдельный зал капитула, рефлекторий, или трапезная, дормиторий, или спальный зал, кладбище, а также небольшая крестовая галерея. Ещё внутри монастыря есть недавно построенный дом общества Черноголовых. Там члены братства из других городов, чаще всего из Ревеля ночуют при посещении Риги. Вот я думаю, там для нас найдут пару келий. И при нём большая конюшня, — Преподобный вновь постучал кулако… кулачком и, неожиданно заскрипев, створка ворот поплыла внутрь, открывая небольшую щель, откуда высунулась голова монаха в пилеолусе шёлковом. Эта такая тюбетейка католическая, чтобы выбритую тонзуру в тепле держать.

— Приветствую тебя, брат Кнут. Примите ли меня и моих спутников в свою обитель на пару дней? — на этот раз за шиллингами отец Мартин не обернулся к Иоганну, хоть тот уже даже маркой готов был пожертвовать, лишь бы в тепле оказаться и к еде поближе.

— И тебе долгой жизни, преподобный Мартин, — оба священника перекрестились друг на друга, и без тени сомнения на челе, брат Кнут отступил внутрь монастыря, увлекая за собой одну из створок ворот.

— Здоров ли брат Варсолофий? — сквозь скрип ворот и тележных колёс донёсся вопрос преподобного, узнать не получилось, о здоровье игумена, так как петли заскрипели так пронзительно, что у чертей в аду рожи перекосило. Прямо круче, чем вилкой железной по пустой тарелке.

Они въехали в большой заваленный мусором и навозом двор. А сразу видно, что ключник этого монастыря отличный хозяйственник, петли скрипят, навоз горкой навален. Экономит деньги келарь. Это же работа его.

— Это госпиталий монастыря брат Кнут, — когда они остановились у конюшни и монах исчез за очередной скрипучей дверью, пояснил Иоганну отец Мартин.

(Госпиталий отвечал за гостеприимство. Причем, принимал он не всяких гостей, а только знатных и богатых людей, способных оказать монастырю ту или иную помощь).

Событие двадцать седьмое

Большего разочарования Иван Фёдорович в жизни не испытывал. Пафосно⁈ Хорошо. Это было одно из самых больших разочарований в жизни. Надежд и мечт были полные штаны. Сейчас этот Сильвестр — художник равный Сальвадору Дали, выдаст ему секреты приготовления десятка красок.

Всё именно так и произошло. Этот Сильвестр «Издали» на самом деле покашливая и попивая горячий отвар, что ему принёс брат инфирмарий — санитар, врач, фельдшер монастыря, нужное подчеркнуть, поведал ему десяток рецептов приготовления красок различных цветов. (Инфирмарий — монах в монастыре, который заведовал больницей, аптекарским огородом, знал, как готовить лечебные снадобья. Фактически выполнял роль врача не только внутри монастыря, но и для прихожан в ближайших деревнях).

И что получается. Если бы не придурь, если бы сесть или лечь и подумать, если бы не спешка последних дней, ну и чего там, если бы не косность мышления, то Иоганн все эти рецепты и сам бы придумал.

— Жёлтая краска? Чего тут секретного? — пожал плечами монах-рисовальщик, — берешь жёлтую глину, хорошо её промываешь, потом сушишь, перетираешь в ступке и засыпаешь в льняное масло, туда же добавляешь белок яйца и немного молока. Яичные белки — для повышения эластичности и прочности, молоко — для создания более густых и прочных смесей. Ещё можно добавить немного смолы сосны — для усиления защитных свойств и ускорения высыхания.

Твою же налево! Простая жёлтая глина. Глина, а он тут толчёт дорогущий янтарь и подумывает о приготовлении оксида свинца. Голову Иоганн себе ломал как там этот оксид получается. Там ведь два оксида, один жёлтый другой оранжевый. Ай, всё нужно забыть про свинец. Просто жёлтая глина.

Если её эту мысль продолжить, то получится ещё пару красок. Рыжая глина даст рыжую краску. А если порассуждать, он же строитель и примерно представляет, как получают красный кирпич, да сейчас добавляют краску, но никто в царские и первые годы СССР не добавлял никаких красок, брали рыжую глину и формовали кирпичи, а потом на обжиг. И вуаля, кирпич кирпичного цвета. Значит, если глину обжечь, она станет железным суриком. Более того, если ржавчину подвергнуть нагреванию при таких температурах, то она тоже станет красной.

И вот за эти никчёмные знания, которые он и сам знал, придётся выложить секрет янтарной картины. Дебилоид. Дебилоида кусок. Вот какими эпитетами сидел и обзывал себя Иоганн, выслушивая через покашливания умствования монаха.

— Порошок для черной краски добывают из коры, корней или плодов деревьев: ольхи, каштана и некоторых разновидностей дуба. Орешки дуба…

Иван Фёдорович опять от потока информации отключился. Как там эти шарики, в которые мухи яйца отложили называется, галлы, или наоборот, это шарики получаются потому, что мушки яйца отложили? Он и об этом знал. Нужно взять эти галловые орешки, раздавить и сунуть туда кусочки ржавого обязательно железа, а потом в темноту на несколько дней. Отфильтровать, выпарить и готова основа для супер-чёрной краски, которая не выцветает с годами, а наоборот становится всё черней.

У него есть где-то залежи каолина. Это белая и серая краски.

Зелёная и синяя? Толкут малахит и лазурь. Какой тут секрет?

Сам виноват.

Знания про краски из мышьяка и ртути Иван Фёдорович постарался мимо ушей пропустить, чтобы в будущем никогда не возникло желания этими знаниями воспользоваться. Не получилось, всё одно уши слушали, а мозг запоминал, но и бросаться закупать киноварь желание не возникло, раз уж дали вторую жизнь, то загнуться от рака, вызванного парами ртути или отравиться свинцом или мышьяком не хотелось.

Сильвестр схватил после того, как все секреты свои поведал картину со львом, ту первую, для архиепископа и завис. Понятно. Осознать, что можно рисовать крошкой не просто. Да, у римлян была мозаика. Сейчас нет. Секрет цветной глазури утрачен. А секрет цветного фарфора даже не планирует никто открывать. Да, Китай есть. Но с ним почти нет связи. Корабли не плавают, а по шёлковому пути ничего громоздкого не привезёшь. Как раз проще всего шёлк и возить и дорого и вещь лёгкая.

— Это же янтарь? Есть запрет его добывать и торговать! — вскинулся монах потрогав пальцами, понюхав и даже лизнув крошку.

— Немцам можно. И я его не продаю. Я и картины ещё не продаю. Как думаете, брат Сильвестр, а сколько стоит такая картина? — Иван Фёдорович хотел за пять марок завтра второго льва, который уже красками нарисован выставить. Ну, а тут если есть с кем посоветоваться, то почему бы этого не сделать?

Монах снял тюбетейку и грязным жёлтым пальцем, краска плохо отмылась, пошкрябал выбритую макушку.

— Даже не знаю, я картин не рисую, только расписываю по штукатурке храмы, но за роспись монастырь берет с заказчика десять марок. Они побольше. Но тут янтарь и это очень необычно. Возможно, что и все двадцать марок стоит этот лев. А может и все пятьдесят. Это очень необычно. Найдутся богатые люди, которые захотят такую картину иметь у себя дома.

— Пять де… де… де… сят⁈