Дом Мэлори. "Мама, ты справишься!"

Глава 11

Прошло четверо суток в одном и том же режиме.

Я разузнала у Люсинды, что на три деревни имеется один общий рынок, и дабы туда вовремя попасть, нужно выдвигаться в путь не позже пяти утра. Она собиралась ехать на телеге и предложила подвести нас с ребятней, но не ранее следующей недели. Оставалось не так много времени, потому я согласилась.

Раст сделал перерыв в работе над забором и сколотил Бурану отличную будку. Мы с Итаном расчистили приличный кусок земли от сухостоя, поросли, бурьяна, а потом устроили большой костер, в котором сожгли не только собранный по территории мусор, но и все, что пошло на выброс после генеральной уборки дома.

Вчера к нам заявился дьякон и потребовал плату за похороны Ромула. К счастью, у меня были деньги, чтобы расплатиться. Пришлось отдать треть от тех монет, которые достались мне в наследство от матери. Пересчитав все, что осталось, я приняла решение продать козленка. Нужно было обновить одежду детям, купить продуктов и семян. А еще, найти работников, дабы возродить отцовскую мельницу.

Планов было очень много.

Очередной день клонился к вечеру. Солнце уже катилось к горизонту, бросая длинные, ленивые тени через двор, когда я заметила, что Раст вбивает последние колья и начинает мастерить калитку.

Забор стоял крепкими рядами — свежие бревна, аккуратно врытые в землю, ровные, будто под линейку. Работал он молча, не отвлекаясь ни на что, и только время от времени вытирал лоб рукавом, да делал несколько больших глотков воды из ковша, что периодически подносил ему Итан.

Мальчик все крутился рядом, сначала просто смотрел, потом помогал — подавал колья, собирал щепки, таскал топор. Теперь, видимо, он считал Раста кем-то вроде союзника в деле укрепления нашего дома.

Я выяснила, сколько староста Гильем пообещал заплатить ему за помощь «несчастной вдове», и мне стало жуть как неловко. За семь дней Раст должен был получить втрое меньше, чем я отдала за похороны мужа. Если бы в оплату входил только забор, да будка… нет, даже за это озвученная сумма показалась мне неоправданно скромной!

Сам Гильем, кстати, на пороге моем еще не появлялся, что несказанно радовало, но после того, как я узнала подробности от работника, поняла — староста явится, как только тут не будет лишних глаз и ушей.

Лезть в их сделку я не стала, но решила по окончании семи дней поговорить с Растом и предложить ему подработку на моей мельнице. Нужно было обрабатывать и засевать поле, а без мужской помощи и знаний мне точно не справиться.

Когда солнце коснулось самой земли и вокруг поползла серая дымка сумерек, Раст доделал калитку. Показал, как она закрывается — с внутренней стороны были крючок и внушительный засов.

— Два дня осталось, — сказал он, собираясь уходить. — Придумай мне работу. Помимо вскопки огорода, там делов на час.

Затем коротко кивнул мне на прощание и пошел прочь, растворяясь в сгущающихся тенях.

Я молча смотрела ему вслед, пока Итан не подошел и не сказал:

— Пойду козу доить.

— Иди, — кивнула я, невольно улыбнувшись.

Вместе с Мэтти мы собрали по двору разбросанные тряпки, миски, потом я вернулась в дом и кинула пару поленьев в печь. Поставила греться воду. Хотела искупать сначала малышей, а потом уж самой смыть с себя пыль и усталость этого длинного, жаркого дня.

Шевеля дрова в топке, снова поймала себя на мысли о странных ощущениях внутри. Все чаще подташнивало после еды, особенно от сильных запахов. К тому же тело стало каким-то не своим — грудь налилась тяжестью, пояс все время давил на живот, а к вечеру я чувствовала слабость, будто из меня вычерпали все силы.

Я стояла у печи, глядя, как вода в котле начинает пузыриться, и в голове росло осознание.

— Нет, — упрямо прошептала я себе. — Может, это все просто нервы. Стресс. Измотанность.

Но сердце, кажется, уже знало правду.

Я провела ладонью по животу — легко, едва касаясь — и вдруг почувствовала странную, еще очень слабую, но теплую связь.

Не только моя жизнь теперь изменилась. Внутри меня зарождалась еще одна.

Я стояла у печи, шевеля поленья кочергой, пока вода расходилась в чугунке кругами. Мысли клубились, давили со всех сторон, пока одна из них не обожгла изнутри безысходностью.

Беременна.

От него. От Ромула.

От ужаса в груди поднялась волна паники, жгучая, словно опаленная огнем из печи. Кочерга звякнула, искорки взметнулись в очаге. Я отвернулась и вцепилась в край стола, не в силах сразу справиться с нахлынувшим.

Ведь я... я пришла сюда бесплотной душой.

В чужое тело, из иного мира. Мне дали второй шанс — начать сначала. А оказалось — я не одна. Мэлори уже была беременна, когда… когда ее не стало.

Меня затрясло, по щекам защекотали слезы. В памяти промчались все те случаи, когда тошнило и мутило. Казалось, каждый раз были логичные причины — вонь, грязь, мерзость, в которую я попала без всякой подготовки. Теперь эти моменты повернулись другой стороной.

Мэлори была в положении, когда этот вонючий изверг избил ее до смерти.

Когда в ее теле очнулась я.

И ребенок этот... не виноват. Он не выбирал отца. Он — теперь часть меня. И часть моей новой судьбы.

Я с трудом сглотнула, заставляя себя дышать ровнее. Пальцы побелели на столешнице, прежде чем я наконец сумела отпустить ее, стереть влагу с лица и выпрямиться. Сердце билось сбито, грудь словно стянуло невидимыми цепями, но вместе с тем я чувствовала где-то глубоко: все будет хорошо. Все будет по-моему.

Я не дам этому малышу той жизни, что выпала прежде на долю Итана и Мэтти. Никогда.

Тихий скрип двери вернул меня в реальность. Старший вошел в дом, неся в чашке парное молоко, а за ним вбежал и взъерошенный Мэтти, прижимая к груди свежие куриные яйца.

Я вытерла ладони о фартук, чтобы скрыть дрожь, натянула на лицо улыбку и позвала:

— Берите полотенца, чистые рубахи и бегом мыться! Вода почти готова.

Первым я усадила в корыто Мэтти. Он хихикал и плескался, когда я обливала его теплой водой, осторожно смывая пыль и соломинки из волос. Потом пришел черед Итана. Тот держался серьезно, даже в купании стараясь быть взрослым, но все же не удержался и пару раз плеснул в меня горсть воды из ладоней.

Я смеялась вместе с ними, теплая волна нежности разливалась по телу, вытесняя страх. После купания укутала их в грубые полотенца и отправила к печке греться, а сама наконец позволила себе немного расслабиться.

Набрала воды в корыто, разделась и медленно погрузилась в теплую глубину. В уставшем теле разлилось приятное тепло. Я запрокинула голову, глядя в потемневший потолок, и шепотом пообещала себе:

— Все будет хорошо.

Вода вокруг колыхнулась, словно соглашаясь.

После купания я оделась в ночную рубаху и поднялась в спальню. Тяжело ступала по скрипучим ступеням, чувствуя, как усталость и вернувшаяся тревога клубятся где-то под сердцем.

Едва успела откинуть одеяло, как в проеме двери появился Мэтти. Он робко переминался с ноги на ногу, сжимая в руках старую тряпичную игрушку, напоминающую зайца. Большие глаза, полные мольбы, глядели на меня из-под вихрастых волос.

— Иди сюда, — негромко сказала я, протягивая руку.

Мэтти мгновенно бросился ко мне, забрался на кровать и уткнулся носом в мое плечо, тяжело вздыхая. Его маленькое тельце было теплым, доверчивым, и я, не раздумывая, притянула его ближе, словно пытаясь согреть и себя тоже.

Через пару минут на пороге возник Итан.

— Можно и мне? — спросил он, неловко потирая шею.

— Конечно, — улыбнулась я, сама удивляясь, как легко вдруг стало на сердце.

Итан подошел ближе, устроился с другой стороны и обнял меня за талию. Я укрыла нас всех одеялом, чувствуя, как постепенно отпускает напряжение. Мэтти тихонько прижимался ко мне щекой, Итан молчал, но его ладонь, крепко державшая мою, говорила больше любых слов.

Я закрыла глаза.

Да, страх все еще был где-то рядом. Неуверенность, горечь прошлого, тревожная неизвестность будущего. Но сейчас — здесь, в этом теплом коконе, среди маленьких доверчивых сердец — я в очередной раз повторила себе, что не одна. У меня есть ради кого идти вперед. Есть за кого бороться.

Есть ради кого быть сильной.

Впервые мой сон был глубоким и лишенным тревожности. Благодаря этому я хорошо выспалась и проснулась с лучами рассвета.

Бледное свечение наступающего дня пробивалось сквозь неплотно закрытые ставни, окрашивая комнату в молочный полумрак. Воздух был прохладным, но под одеялом тепло сохранялось благодаря дыханию детей, что прижимались ко мне с двух сторон.

Я не шевелилась, боясь разбудить их. Только тихо смотрела — на русую вихрастую макушку Мэтти, на серьезное, даже во сне нахмуренное лицо Итана. Они спали спокойно, с беззащитной уверенностью, что здесь, рядом со мной, им ничего не угрожает.

И в груди защемило от нежности.

Я осторожно положила руку на свой живот.

Незаметная еще жизнь. Новая душа.

Моя ответственность.

Страх все еще сидел где-то внутри, но теперь он был другим — не парализующим, а острым, живым.

Я не могла изменить того, что уже случилось. Не могла стереть память о Ромуле, не могла вернуться в свой мир. Но я могла сделать все, чтобы эти дети — все трое — были счастливы. Чтобы больше никто никогда не поднял на них руку.

Чтобы жилище, в которое я попала волею судьбы, стало для всех настоящим домом.

Я легко погладила волосы Мэтти, поправила одеяло на Итане. Стараясь не шуметь, выбралась из-под теплого укрытия и села на край кровати.

День будет тяжелым. Надо обдумать, как восстановить хозяйство, что посадить, какие семена приобрести на рынке. Надо заботиться о детях. Надо жить.

Я прикрыла глаза, позволяя себе еще несколько минут тишины. Потом поднялась, стараясь ступать мягко, оделась и вышла из спальни.

Пока дети спали, успела сварить кашу — с вечера оставила молоко на подоконнике с приоткрытой форточкой, чтобы не скисло. Добавила щепоть соли и сушеных долек яблока для сладости. Подумала, что надо бы купить меда, дабы баловать малышей.

Со вчерашнего дня осталась одна лепешка, ее я отдала Бурану, а на завтрак испекла свежие. Когда каша была готова, я разбудила детей. Итан еще сонно ворчал, а Мэтти с ходу сел за стол, потерев кулачками глаза.

После завтрака я отправилась на участок. Там, где недавно еще рос бурьян и колючие кусты, теперь лежала ровная, расчищенная полоса земли. Сами справились — расчистили с мальчиками сорняки, выкорчевали корни, сожгли сухую траву. Теперь все зависело от плана.

Я присела на край пня, достала клочок пергамента и угольный стержень. Посмотрела на землю и начала размышлять:

— Картошку — в конце участка. Лук — вдоль забора, чтобы удобнее было поливать. Морковь, свекла, редька… Рядом с крыльцом посажу зелень. Если найду семена мяты, чабреца и базилика — возьму. Щавеля и крапивы еще для зеленого супа. Горох — обязательно. Капусту… если саженцы будут на рынке. Интересно, а помидоры и огурцы тут выращивают? Это вряд ли.

Я прикидывала, что еще нужно купить: соль, хоть какое-то масло, крупа, свежее сало, чтобы самой засолить…

Щелчок — будто сломалась ветка, следом собачье рычание и лай. Я резко обернулась, но отсюда не видно калитки. Поднявшись с пня, двинулась во двор. В этот момент раздался стук.

— Открывай, хозяйка, — послышался негромкий голос Раста.

Я расслабилась, облегченно выдохнув.

— Это не чужак, Буран, замолчи.

Пес перестал гавкать, но все еще настороженно рычал, не сводя глаз с калитки. Мне бы хотелось уже отпустить его с цепи, но сделать это нужно при рабочем, чтобы сразу проконтролировать поведение собаки с этим человеком.

Отомкнув калитку, я впустила Раста во двор.

— Придумала мне занятие на сегодня?

— Конечно. Вскопать огород нужно и разметить грядки. Потом подрезать сухие ветки у груши, она уже очень старая, но еще может дать урожай, если с умом ее облагообразить. И… — я подумала, окидывая взглядом двор, — …амбар протекает. Сможешь подлатать крышу?

Он кивнул, посмотрев на меня с одобрением, будто такие поручения пришлись ему по душе. Без слов пошел к грушевому дереву, оглядел, покачал ветку, и тут же принялся за дело.

Я вернулась к своему списку, вписав туда еще несколько позиций. Делать это на весу было не очень удобно, потому вошла в дом и расположилась за кухонным столом. Едва успела собраться с мыслями и перечитать написанное, как вдруг Буран зарычал под окном так, будто собирался глотку перегрызть незваному гостю. И уже через миг раздался тяжелый стук в калитку.

— Эй! — услышала я грубый голос. — Ты что тут, шельма, понаставила? Проходу нет теперь — ворота как крепость!

Буран, рванув цепь, залаял пуще прежнего. Я выскочила на крыльцо, поймала собаку за ошейник — едва удержала. Пес дрожал всем телом, рвался к чужаку, шерсть на загривке стояла дыбом.

— Тихо, — прошептала я ему. — Тихо, мой хороший... Он того не стоит.

Буран оскалился, но чуть ослабил напор. Я провела рукой по его боку, глядя поверх калитки. Гильем стоял с каменным лицом, руки за спиной, словно король перед подданными.

— Мы же договорились, что ты дашь мне месяц на раздумья, — спокойно сказала я.

— А сейчас что, не пустишь? Проход теперь как в тюрьму! Не войти — не выйти. Старый забор чем помешал?

— Так его перешагнуть любой желающий мог. Поставила новый. Без ведома хозяев во двор теперь не пройти, — я открыла калитку. — И это, между прочим, ради безопасности. Всякое нынче случается.

Он хмыкнул и вошел, бросив раздраженный взгляд на цепь и пса. Буран рычал, не спуская с него глаз, но не бросался.

— Еще и псину паршивую завела! От кого ты так тщательно хоронишься, Мэлори? Не от меня ли?

Я ничего не ответила, провела старосту в дом, стараясь дышать ровнее и не впадать в панику.

— Проходи. Хочешь чаю? У меня чабрец с мятой заварены.

Гильем хмыкнул и кивнул. Уселся за стол, едва поместившись со своим огромным животом, осмотрелся вокруг — в доме было чисто, пахло хлебом и молоком. Я отвернулась, чтобы не встречаться с ним взглядом, и взялась за глиняный кувшин с отваром. На печи он всегда оставался теплым.

Сердце билось заметно быстрее. Староста пришел раньше — я не была готова, хоть и подозревала, что так оно и случится. Хорошо, зелье сварила заранее, и оно уже не первый день ждало этого гостя в кармане фартука.

Разлив по кружкам чай, тут же наполнивший кухню густым пряным ароматом, я аккуратно подлила пару капель зелья в ту, которая предназначалась старосте. Замешкалась на секунду, и вылила все содержимое стеклянного флакончика. Хуже не будет.

Затем повернулась к столу и поставила снадобье перед Гильемом.

— Держи. Не обжигает, уже можно пить.

Гильем понюхал содержимое кружки, отпил и слегка поморщился.

— Сильно завариваешь, — буркнул он.

— Для здоровья полезно.

Он не ответил. Только продолжил пить, глядя исподлобья. Буран сердито порыкивал за дверью. Я тоже не расслаблялась.

Скоро зелье начнет действовать. А до этого мне нужно держаться спокойно, уверенно — как будто все в порядке, как будто я не держу в голове запасной план, включающий в себя топор, спрятанный за этажеркой в прихожей.

Гильем поставил чашку на стол, его глаза не отрывались от меня. Я пыталась не обращать внимания на этот пристальный взгляд. В голове крутилось одно: зелье должно подействовать, очень скоро и радикально. Почему-то я была в этом уверена, несмотря на то что варила подобное впервые.

— Ты знаешь, Мэлори, — вкрадчиво произнес он, — месяц ждать — это слишком долго. Время не ждет. Я бы мог взять тебя прямо сейчас. Заодно и с детьми бы разобрался. Можешь даже халупу эту не бросать, я согласен быть приходящим мужем.

Я ощутила, как внутри все сжалось, но выдавить хоть слово не смогла. Стол был рядом, я шагнула к нему, стараясь не смотреть старосте в глаза.

— Это исключено. Я порядочная женщина, Гильем, как у тебя язык повернулся такое предложить?

Была надежда воззвать к его совести, но тут он внезапно схватил меня за юбку у бедра и притянул к себе. Я чуть не потеряла равновесие, но удержалась. Гильем улыбался, его глаза сально блестели.

— Нет нужды так сопротивляться, — прошептал он, прижимая меня к своему внушительному пузу. — Ты же понимаешь, что у меня есть право. Я в деревне хозяин, откажешь и жить спокойно тут не будешь.

Я почувствовала, как его лапища скользит вверх по ноге и попыталась вырваться. Он сжал еще крепче, до боли впившись кривыми пальцами мне в ягодицы.

— Гильем! — воскликнула я, не скрывая омерзения. — Что ты творишь?!

Он не ответил, только засмеялся и отпустил меня. Затем закашлялся и отпил из чашки еще один глоток травяного чая.

— Думай, Мэлори. Ты ведь не сможешь избегать меня вечно.

— То, что ты предлагаешь — невозможно, — сказала я со всей той твердостью, на которую была способна. — Помимо моральных принципов я… Я беременна.

Его глаза на мгновение затмило недоумение. Я почувствовала, как напряжение в воздухе мгновенно возросло и быстро продолжила:

— От Ромула. Моего покойного мужа. И я не стану тебе ни женой, ни любовницей.

Его лицо покраснело от гнева. Он встал, с грохотом отпихнув от себя табурет, и шагнул ко мне.