Дом Мэлори. "Мама, ты справишься!"

Глава 30

Я не могла пошевелиться.

Воздух вокруг словно сделался гуще, и каждое движение давалось бы с трудом — если бы я вообще могла двинуться. Сердце застучало где-то под самой ключицей, гулко, отчаянно, как пойманная в клетку птица. В груди сжалось что-то острое и горячее — будто сразу страх, надежда и трепет слились в одно чувство, в один сгусток, от которого хотелось одновременно плакать и смеяться.

Он действительно это сказал?..

Ты мне очень нравишься, Мэлори.

Эти слова, простые и тихие, отозвались во мне звоном, словно по стеклянной поверхности ударили металлическим прутом.

Это был не сон. Не плод утомленного воображения. Он стоял рядом, высокий, уверенный, и держал меня за руку. Его ладонь была теплой, чуть шершавой — я чувствовала ее каждой клеточкой кожи, каждым нервом. И все же не могла поверить.

Я — вдова.

Беременна.

С двумя детьми, один из которых нем.

Я живу в деревне, держу козу и кур, варю отвары, стираю в лоханке собственными руками. И он… лорд. Городской, знатный мужчина с родом, властью и богатством. Как он может видеть во мне кого-то большего, чем просто ведьму? Просто женщину, попавшую в беду?

Но несмотря на этот рой мыслей, где-то внутри меня — тише, глубже, теплее — шевельнулось признание, от которого я до сих пор убегала.

Я была влюблена. Еще с того дня, когда он впервые постучал в мою дверь. И с тех пор я все чаще ловила себя на взгляде, на дыхании, на чувстве тепла, что разливалось по венам всякий раз, когда он был рядом.

Я мечтала. Боялась даже думать об этом, не то, что сказать вслух — и все же надеялась. А теперь… он сказал это первым.

У меня же слов не было. Лишь гул в ушах, как от грома, и бешеное биение сердца, будто оно хотело вырваться — то ли в страхе, то ли в восторге. Его ладонь все еще сжимала мою, и я ощущала тепло, исходящее от него — живое, настоящее.

Внутри бушевала буря.

Это был шанс. Спасение, настоящее. Крыша над головой, хотя бы на время. Стены, не пахнущие гарью. Безопасность — для Итана и Мэтти, для ребенка, что рос во мне. Новый дом — настоящий, с окнами, с дверями, которые закрываются, с очагом, где будет тепло.

И — с ним рядом.

Это тоже мелькнуло. Впервые так отчетливо, так ясно, что я даже внутренне вздрогнула. Быть ближе к нему. Видеть чаще. Слышать его голос, шаги. Чувствовать… хоть иногда.

Но за этим, сразу — холодом, полынью на языке:

Что скажут люди?

Что он держит ведьму у себя в доме? Вдову, беременную, без имени и рода? Что я сама к нему влезла — еще и без приглашения? Что польстилась на заботу, как кошка на молоко?

Мне казалось, что все это написано на моем лице. Сомнение, стыд, растерянность. Я не могла ни скрыть, ни спрятать их — они прорывались сквозь взгляд, дрожь в пальцах, то, как я чуть заметно сжала губы.

Он не отводил глаз. Смотрел так, будто видел все — и страх, и боль, и мысли, которые я боялась произнести вслух.

— Мэлори, — тихо сказал он, — не нужно бояться людских пересудов. Они ничего не значат.

Его голос был мягким, уверенным. Без нажима, без попытки склонить — лишь спокойствие, искренность. В нем звучало то уважение, которого я так давно не слышала в свой адрес. И тепло, такое же как в его руке.

— Твои дети заслуживают лучшего. Ты тоже.

Он чуть сжал мою ладонь.

— Я просто хочу помочь. И не буду настаивать, если ты скажешь «нет». Но знай — мое предложение останется в силе до тех пор, пока ты не перестанешь в нем нуждаться.

От его слов в горле сразу появился ком — такой, что стало трудно дышать. Я сглотнула, но от этого не полегчало. Глаза защипало неожиданно остро, и чтобы он не увидел, я чуть опустила голову. Не от стыда — от чего-то другого. Теплого. Щемящего.

Я не привыкла к доброте со стороны мужчины. К словам, за которыми не пряталась угроза или расчет. К предложениям, за которыми не следовала плата. А сейчас... мне ничего не нужно было давать взамен. Он действительно хотел помочь. Просто — был рядом.

— Хорошо... — выдохнула я. Голос сорвался, и я поспешно кивнула. — Спасибо тебе...

Он ничего не ответил — только чуть улыбнулся. И мне вдруг стало страшно — не от него, нет. От самого ощущения, что рядом есть кто-то, кому ты не безразлична. Что теперь можно не бороться в одиночку.

Теодор отпустил мою руку и коснулся поясницы, направляя.

Мы пошли по тропе, не торопясь. Под ногами пружинила трава, где-то сбоку стрекотали кузнечики. Лес встречал нас мягкой тишиной, прохладной тенью и терпким запахом хвои. Буран бежал впереди — морда сосредоточенная, уши насторожены, но хвост виляет. Он, кажется, чувствовал наше настроение. Или просто радовался, что мы вместе.

— Как мальчики? — спросил Теодор после паузы. — Держатся? Я заметил, что они послушны не по годам.

— Стараются. Итан... он действительно очень взрослый для своих лет, — я чуть улыбнулась. — Пугающе взрослый. А Мэтти… был ранен родным отцом. Ромул отрезал ему язык.

Сказала, и в груди ледяным холодом отозвалось. Теодор замедлил шаг и нахмурился, по скулам заиграли желваки. Я отругала себя — зачем ему эта информация? Слишком уж я расслабилась, разоткровенничалась. Того и гляди все тайны свои выложу.

— Это можно исправить, — поторопилась добавить я. — Есть зелье, которое я уже начала давать ему. Теперь, правда, придется начинать лечение заново… Но Мэтти снова сможет говорить, и это вселяет надежду на лучшее для него будущее.

— Мэлори, а они твои родные сыновья? — вдруг спросил он.

Я скосила на него настороженный взгляд.

Он шел рядом, высокий, уверенный. Спокойный. Будто мы о погоде говорили, и никаких проблем в моей жизни не существовало.

— Они не похожи на тебя.

— Итан и Мэтти — были детьми Ромула от предыдущих браков, — без каких-либо эмоций в голосе ответила я. — А теперь — стали моими. Родными.

Теодор кивнул останавливаясь.

— Если ты не против, я бы хотел забрать вас сегодня же.

Я моргнула, растерянная от столь резкой перемены темы.

Ветер шевельнул мои волосы, выбив одну прядь вперед. Я машинально хотела убрать ее, но он опередил — легко, осторожно, словно я была хрустальной вазой, которую он боялся разбить. Его пальцы коснулись моего виска — и я замерла. Вдох застрял в груди. Сердце пропустило удар, а потом понеслось вперед, как испуганный выстрелом кролик.

Теодор ничего не сказал. И я — тоже. Но взгляд его был таким… теплым. Непроницаемым и в то же время наполненным чем-то, от чего внутри разливался жар. Я не знала, что ждет впереди. Но впервые за долгое время — не боялась.

И не была одна.

Вдруг в эту уютную, почти волшебную тишину ворвался шум чужих шагов. Я даже не успела осознать, откуда звук, как к нему добавился до оскомины знакомый голос — хриплый, с надрывом, со злостью, которую он даже не пытался скрывать.

— Ну что, вдовушка… — слова растянулись как смола. — Гостей принимаем? А меня, значит, гнала…

Рычание Бурана заглушило последние слова. Шерсть на загривке пса вздыбилась, но бросаться на пришедшего он не торопился.

Я обернулась, и внутри все оборвалось, будто по ребрам ударили кулаком. На тропинке стоял Гильем — тучный, с налившимся кровью лицом, бегающими от меня к Теодору и обратно глазами.

Первой мыслью было: Раст. Конечно же, он. Кто еще мог доложить старосте о том, что со мной происходит?

— Что тебе нужно? — выдохнула я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Решил лично проверить, жива ли… после твоего поджога?

В уголках его губ дернулась ухмылка. Он быстро окинул Теодора цепким, оценивающим взглядом, а затем склонил голову на бок.

— Какого поджога? — изобразил он фальшивое удивление. — Ты, непутевая, какие-то свои ритуалы в доме проводила. Сама подпалилась, а на добрых людей беду сплавить решила?

В голове у меня зашумело от негодования и, прежде чем я успела себя остановить, с губ сорвалось:

— К чему этот цирк? Раст во всем признался!

Едва слова вылетели, я поняла, что выдала бывшего помощника. Но разве это уже имело значение?

Теодор двинулся вперед. Встал так, чтобы заслонить меня, и мягким движением отодвинул себе за спину.

— Советую тебе, староста, готовиться к суду, — ровно проговорил он. — Отвечать за свое преступление будешь по всей строгости. Уж будь уверен: найдутся и доказательства, и свидетели.

Гильем будто и не слышал его. Он впился в меня взглядом — мутным от ярости, тяжелым, до жути пугающим.

— Ведьма… — процедил он. — Позоришь деревню. Даже инквизитора околдовала! Таких, как ты, надо изгонять или жечь… Да, лучше жечь.

Я уже открыла рот, чтобы что-то сказать, но он перешел на мерзости, голос стал гнусавым, с липкой насмешкой:

— Ты погляди на себя, гулящая баба! Все мужики тебе теперь не чужие. Вот и покровителя нашла!

Теодор сделал шаг вперед. Его плечи расправились, а взгляд потемнел и стал таким жестким, что мне захотелось самой на шаг отойти — не от страха, а от силы, которая от него исходила.

— Следи за языком, Гильем, — холодно произнес он.

Тот, наоборот, еще больше вспыхнул. Вены на шее вздулись, он подался вперед, и я уже видела, как он тянет руку — ко мне.

Но он не успел.

Теодор двинулся быстрее, чем я успела вдохнуть. Схватил Гильема за грудки и одним резким движением отшвырнул в сторону. Воздух из груди старосты вырвался глухим хрипом. Он грузно рухнул на землю, но тут же рванулся обратно, словно подброшенный пружиной.

В следующее мгновение его рука выхватила из-за пояса грязный охотничий нож — лезвие с зазубринами, на котором засохшая коричневая корка говорила, что им уже не раз пользовались.

Гильем рванулся ко мне.

Я знала — если он дотянется, то не остановится.

Внутри все похолодело, время замерло и вдруг… Староста застыл в шаге от меня.

Будто натолкнулся на невидимую стену.

Воздух вокруг него дрогнул, как от раскаленного жара над костром, и в ушах зазвенело так, что я едва расслышала яростный, оглушающий лай Бурана. Пес метался в шаге от Гильема, рвался вперед, но его что-то сдерживало — словно он не просто чувствовал, а видел ту самую призрачную преграду.

В груди у меня поднимался жар, плотный и давящий, как раскаленный камень в печи. Пальцы онемели, в животе закрутила воронка, а по коже побежали искры. Это было… не похоже на страх. Это было что-то иное.

Гильем хрипел, упершись в пустоту. Лезвие в его руке задрожало, а потом выскользнуло из пальцев и беззвучно упало в траву. Глаза, налитые кровью, на миг испуганно расширились.

Он судорожно втянул воздух, но вместо крика раздался лишь сдавленный, рваный хрип. Его руки метнулись к горлу, пальцы вонзились в кожу, будто он пытался разорвать невидимые петли.

— Что… ты… — прохрипел он, и тут же закашлялся.

Из его рта брызнула темная, густая, почти черная кровь, оставляя капли на подбородке и груди. Лицо налилось багровым, в глазах, еще секунду назад горевших злостью, появилась дикая, животная паника.

Я не двигалась, вообще ничего не предпринимала! Сама земля держала его на месте, заставляя хрипеть, задыхаться, хватать воздух ртом.

Буран, ощетинившись, рвал зубами пустоту рядом с ним, глухо рычал, затем переходил в оглушающий, прерывистый лай.

Я чувствовала, как внутри все дрожит — и не могла понять, кто сейчас управляет ситуацией: я… или нечто, проснувшееся во мне.

— Мэлори, уходи к детям! Сейчас же! — голос Теодора резанул, как удар кнута.

Вздрогнув, я не сразу поняла смысл слов. Перед глазами был только Гильем — багровое лицо, искривленные губы, брызги крови на траве.

— Уходи! — повторил Теодор. — Мэлори!

Я дернулась, словно кто-то выдернул меня из липкой, густой субстанции. Развернулась и бросилась прочь, не оглядываясь.

Позади слышался рваный кашель, звонкий лай, шорох травы под шагами.

Сердце колотилось так, будто хотело вырваться, в ушах звенело, мир вокруг был размытым.

И только одна мысль пронзила меня до озноба: я не призывала магию… но она все равно пришла.