Эволюционер из трущоб. Том 10

Глава 12

Пять утра. Мы с графом Черчесовым сидели за банкетным столом, заваленным пустыми тарелками, смятыми салфетками. Свет серебряной люстры бликами плясал по бокалам и столовым приборам.

А Черчесов всё говорил. Говорил без умолку.

— Вот помню, в тридцать втором у Гараниных, был бал на льду. Прямо на Волге, представляешь? Я, как дурак, в мундире и со шпагой, чуть не провалился под лёд. А вытащила меня тогда эта… как же её… — он щёлкнул пальцами, — Ольга Бенуа. Господи, она же потом вышла за штабс-капитана. Да-да, за того… коротышку с глазами, как у мёртвой рыбы. А я ей потом венский вальс под водочку спел. Серьёзно! Под водку! Представляешь?

Он захохотал, вытер слёзы. А я смотрел на него и молчал. Черчесов импульсивный. Непредсказуемый. И в каком-то смысле — опасный. Причём опасность его заключалась во вспыльчивом нраве. Константин Игоревич Архаров был таким же. Возможно, именно поэтому у них с Черчесовым дружба не задалась.

Если бы рядом с Черчесовым была женщина… не просто спутница, а направляющая тихая сила, умеющая говорить тогда, когда мужчина срывается на крик… Тогда бы из Черчесова вышел достойный человек. Он был бы жесток, но справедлив. Суров, но — целостен. А сейчас он… лоскутный. Соткан из несостоявшихся стремлений и разочарований. Лишь подаренные мной фальшивые воспоминания согревают его душу.

Он сделал ещё один глоток. И тут же закашлялся. Негромко, но тяжело, с натугой. Вытер рот салфеткой — ткань в его руке окрасилась в центре. Алое пятно расплылось, будто распустившийся цветок. Мы оба посмотрели на салфетку. Он — с привычной усталостью. Я же понял, что это пятно точно не от вина, это кровь.

— Сынок, — сказал он после паузы, глядя на меня выцветшими глазами, — поедем в Хабаровск.

Я поднял бровь, как бы спрашивая: «Зачем?». Помедлив, Черчесов продолжил, и голос его был уже не пьяный, а серьёзный. Как у человека, который всё решил.

— Хочу представить тебя ко двору. Хочу, чтобы ты стал моим наследником, — пояснил он.

От его слов я испытал смятение. Сейчас Черчесов сказал именно то, на что я рассчитывал, передавая ему фальшивые воспоминания. Однако, теперь я смотрел на него и мне было жаль. Жаль, что он умирает. Граф знает, что ничего не сможет забрать с собой из этого мира. И поэтому делает ставку на меня. На наследника, который продолжит его род.

— Это честь для меня, — произнёс я спокойно, но внутри всё сжалось.

Он кивнул. Улыбнулся. Медленно. Почти с облегчением.

— Спасибо, сын. Жаль, что Лизы нет с нами. Она была бы счастлива, — с грустью проговорил он.

В зале стало тихо. Каждый думал о своём. А за окном расцвело яркое солнечное утро. Черчесов смотрел на солнце, окрылённый мыслями о наследнике. А я же понимал, что род Черчесовых оборвётся со смертью графа.

Странно всё это. Я шел, чтобы забрать всё у ублюдка, пытавшегося убить меня и маму. А теперь сижу за столом с человеком, которому даже симпатизирую. Да, у него море изъянов. Но он их уже не сможет исправить. Он умирает; и даже если бы я передал Черчесову доминанту регенерации, это ничего бы не изменило. Внутри его тела бушует хаотичная энергия, не дающая ранам заживать.

Что ж. По крайней мере, я могу скрасить его последние дни, даровав радостные воспоминания о предстоящем путешествии с сыном, которого у него никогда не было.

Через два часа мы выехали в Тюмень. Бронированный автомобиль мерно поскрипывал на кочках. А дорога вилась сквозь спящее графство. Деревни только начали оживать. Бабки выползали из хат, чтобы накормить скотину, а мужиков пока не было видно.

Мы проехали мимо поля, утопленного в густом тумане. Красиво здесь, хоть и чувствуется, что большинство заработанных денег Черчесов спустил не на развитие графства, а на его вооружение. Впрочем, по-другому и не вышло бы. Таковы правила жизни на приграничных территориях.

Граф Черчесов сидел напротив меня. Закутавшись в пальто, он предавался воспоминаниям, которые грели его лучше любой грелки.

— В Тюмени нас встретит Сергей Алексеевич Малышев… граф Тюмени. Мой друг со времён ещё Императорского Кадетского корпуса. Мы с ним однажды чуть не устроили государственный переворот — из-за девушки с глазами, цвета льда, — внезапно он заливисто рассмеялся, но смех обернулся кашлем. — Ха-ха-ха! Кха-кха. Вот же досада. — Выругался он, посмотрев на покрасневший платок. — Так о чём я? Ах, да! Вместо переворота мы с Малышевым устроили дуэль на учебных клинках. Бились двое суток без сна. Он, зараза, до сих пор уверен в том, что выиграл. Хотя я-то знаю, что победа осталась за мной.

Черчесов усмехнулся. Глаза его блеснули — ненадолго, как огонь, которому уже нечего есть. В глазах его было сожаление о молодости, которую уже не вернуть. Я слушал. Впитывал, его историю как священник отпевающий человека лежащего на смертном одре. Это была исповедь.

В бесконечном круговороте рассказов я и не заметил, как мы добрались до Тюмени. Имение Малышева возвышалось среди деревьев, как каменная цитадель. Черчесов сказал что-то вроде: «Тюмень знает порядок, потому что Малышев не признаёт хаос даже в собственной оранжерее. Чёртов ботаник. Хе-хе». И это было заметно. Куда ни брось взгляд, везде царит порядок.

Увидев автомобиль графа Черчесова, слуги Малышева встретили нас с почётом. Будто мы были долгожданными гостями. И всё же — удивление хозяина имения было искренним, когда он появился в дверях.

— Даниил Евгеньевич⁈ — хрипло воскликнул Малышев. — Вы б хотя бы предупредили. Я бы накрыл на стол, откупорил бутылку холодненького виск… — Заметив меня, Малышев прищурился. — А это кто у вас? Новый телохранитель? — его голос прозвучал насмешливо, а на лице появилась улыбка, которая тут же исчезла под строгим взглядом Черчесова.

— Мой сын, — спокойно ответил Черчесов.

— … Какой, к чёрту, сын⁈ — Малышев застыл, не понимая, что происходит. А после рассмеялся. — Вы же всегда говорили, что детей терпеть не можете. А теперь оказывается, что вы долгие годы скрывали от меня этого прелестного мальчугана? — Малышев протянул мне руку, но хоть что-то добавить уже не успел.

— Он внебрачный, — с налётом печали произнёс Черчесов отбросив приличия и перейдя на «ты». — Сам понимаешь. Не та эпоха, чтобы кричать об этом. Лиза была жива, Архаров в силе. Слухи могли навредить и ей, и мне.

Малышев резко посерьёзнел.

— Что значит, «Лиза была»? — Малышев склонил голову, а в следующее мгновение всё понял по выражению лица Черчесова. — Мне жаль, — тихо сказал он.

— Не о чем уже сожалеть, — сказал Черчесов. — Зато теперь у меня есть сын. А у него есть имя, которое он понесёт дальше. Когда меня не станет.

— Типун тебе на язык, Даниил Евгеньевич, — сплюнул Малышев. — Всё наладится. А хворь твоя пройдёт. — Малышев от этого отмахнулся так, будто Черчесова мучала обычная простуда. — Не будем о дурном. Меня зовут Сергей Алексеевич.

Я пожал руку протянутую Малышевым и едва не ляпнул, что меня зовут Михаил Константинович.

— Михаил Даниилович, — представился я. — Рад знакомству.

— Ого. Несмотря на то, что он внебрачный, похож на тебя и выправкой и речью, — уважительно произнёс Малышев и указал в сторону веранды. — Прошу за мной. Полагаю, вы проголодались. Банкета накрыть не успеем, но голодными вы точно не уйдёте.

Мы обедали на веранде в окружении подносов с горячей едой, свежим хлебом, жареным мясом, щедро посыпанным приправами. Стол был весьма богатым, а хозяин имения приветливым.

— И куда путь держите? — спросил Малышев, лениво покачивая бокал, наполненный до половины ледяным виски.

— В Хабаровск, — ответил Черчесов, накалывая на вилку кусок буженины. — Представлять Михаила ко двору. Я не умру, пока не покажу ему, как устроена настоящая Империя.

— Ха, — хмыкнул Малышев. — Тогда уж лучше покажи, как в ней выжить.

— Если меня попытаются сожрать, я просто выбью обидчику зубы, — произнёс я, отсалютовав бокалом с морсом.

— Вот это я понимаю! Сын своего отца! — воскликнул Малышев и отсалютовал мне в ответ. — Но если что — у меня есть свои люди в Хабаровске. Помогут решить возникшие проблемы, так сказать, — порывшись в кармане, он достал визитку серебряного оттенка и протянул мне. — В случае чего, звоните. Скажете: «Горит восток огнём» — и вам помогут.

Я поклонился и принял дар. Кто знает? Вдруг однажды эта бумажка сможет мне пригодиться?

— Премного благодарен.

— Нет, ну правда! Даниил Евгеньевич, ваш парень точно впишется в клубок ядовитых змей, именуемых аристократией! Ха-ха-ха! Михаил, главное запомни. Доверять можно лишь тем, вместе с кем пролил кровь. Остальные предадут и глазом не моргнут, — проговорил Малышев, а я заметил, что Черчесов при этом напрягся.

Такое ощущение, что между этой парочкой отношения в чём-то натянутые. Какая-то недосказанность или конфликт. Что ж, я не планирую их мирить. Пусть всё остаётся так, как есть.

Перекусив, мы попрощались с Малышевым и поехали на вокзал. На перроне было прохладно. Дул промозглый ветер, воздух пах углём и старым железом. Поезд уже стоял на платформе, ожидая нас. Тяжёлый, чёрный, будто смоль. Платформа гудела от шагов, неразборчивых голосов.

Проводник проверил наши билеты и проводил в купе. Черчесовы выкупил четыре места, поэтому нам никто не мешал. Вагон мелко задрожал и поезд тронулся. За окном мир начал меняться. Колёса стучали. Ленивые разговоры возникали сами собой и так же быстро прекращались. Впереди было две недели пути.

Вы спросите, а как же Барбоскин, лекарь и маг Земли? С ними всё отлично. Перед тем, как выезжать в Тюмень, я передал им портальные костяшки, проинформировал о том что меня не будет месяц и отправил их обратно в Кунгур. Вместе с этим я передал письмо для Гаврилова, в котором подробно описал причину своего отсутствия. Уже представляю сколько мата вырвется из рта капитана.

— Миша, ты не передумал? — с тревогой в голосе спросил Черчесов, не отводя взгляда от окна, за которым пронеслось какое-то село.

— Нет. Пап. Конечно, не передумал, — ответил я, вложив в голос как можно больше тепла.

— Тогда слушай: в Хабаровске с тобой никто не будет знакомиться. Тебя будут изучать. Искать слабости. Если дрогнешь, сожрут.

— А если дрогнут они? — спросил я, хищно улыбнувшись.

Черчесов не увидел, но почувствовал мой настрой и усмехнулся.

— Тогда, сынок, они впервые за долгое время испытают страх и попытаются от тебя избавиться. Ведь ты станешь живым доказательством их слабости. Архаров шел по этому пути и посмотри, где он оказался?

На этих словах мне захотелось возразить, но в целом, Черчесов был прав. Архаров, и правда, слишком часто конфликтовал и слишком редко с кем-то дружил.

Поезд шёл до Хабаровска целых две недели, и к концу пути я уже чувствовал себя отбивной, а не человеком. Отсиженная задница, отлёженные бока и бесконечный стук колёс, отдающийся по всему телу мелкой дрожью.

Иногда мне казалось, что поезд возит нас по кругу. А рельсы идут не через заснеженные леса, а через воспоминания Черчесова, бурно выплёскивающиеся наружу. Всё, что мы проезжали, окрашивалось его прошлыми победами и поражениями. Он делился мудростью прожитых лет, а я был согласен далеко не со всеми тезисами, но в спор не вступал. Лишь кивал и давал понять, что слушаю его.

Черчесов говорил много, почти беспрерывно. Истории, анекдоты, воспоминания, политические подковырки, острые фразы — всё это он выбрасывал как игрок, готовый вскрыть карты и сорвать большой выигрыш. Этим выигрышем был я. Его последняя надежда на продолжение рода.

И чем больше он говорил, тем отчётливее я понимал: за этим бравадным фасадом прячется человек, который сам себя сделал несчастным. Слишком упрямый, чтобы просить о прощении. Слишком гордый, чтобы сказать «я не справился». Он врал, даже когда говорил правду — просто потому, что иначе не умел. Страх признать собственную слабость управлял его жизнью.

Хабаровск встретил нас белыми мостовыми и воздухом, наполненным ароматом дыма. Протолкавшись через толпу прибывших мы вышли из вокзала и попали на длинную площадь Его Величества Тщеславия.

Десятки закованных в бронзу памятников нынешнему Императору. Причём памятники были начищены так, что сверкали ярче солнца. Очевидно было то, что это лоск для нищих, прибывающих в столицу. Чтобы, выходя из поезда, все до единого понимали, кто властвует над их жизнями.

Миновав площадь, мы поймали такси и направились на аудиенцию с самодержцем. Административное здание, расположенное на противоположной стороне дороги от дворцовых ворот.

Черчесов выпрямился, будто сбросил с себя все болезни. Лицо стало серьёзным и собранным. На нём надет старый мундир — тот, в котором Черчесов, по его словам, однажды получил пять ран и поцеловал Французскую королеву прямо в нос. Смотрелся он в нём весьма комично, ведь мундир висел на Черчесове как на ребёнке, надевшем костюм отца. Тем не менее Черчесов был уверен, что его примет сам Император.

Прождав в очереди добрый час, мы попали в кабинет к советнику Императора, а может, его должность называлась иначе? Я не вдавался в подробности. Просто следовал за Черчесовым, готовым помочь мне в восстановлении рода. Чьего конкретно рода, он, разумеется, не знал. Советником оказался молодой безэмоциональный парень. Голос ровный, отстранённый.

— Его Величество никого не принимает. Ни сегодня. Ни завтра. Ни… в обозримом будущем. Приёмная закрыта. Вы можете подать прошение — оно будет рассмотрено в порядке очереди, — пробубнил он, не отрывая головы от документа, который сосредоточенно заполнял.

Черчесов даже не стал спорить. Только кивнул — с такой тяжестью и обидой, будто ему только что плюнули в лицо. Снова поймали такси и через полчаса попали в Имперскую канцелярию. А здесь всё то же самое. Равнодушие, скрип офисных стульев, да шелест бумаги.

За стойкой сидел клерк. Высокий, худой, с невероятно длинными пальцами. Он не встал, не поздоровался. Просто поднял на нас уставшие глаза.

— Чего вам?

— Я хочу зарегистрировать сына, — сказал граф и, прочистив горло, добавил, — как законного наследника рода Черчесовых. Это — Михаил.

Представил меня Даниил Евгеньевич, выкладывая на стол клерка документы, удостоверяющие личность, и родовые грамоты. Клерк окинул меня равнодушным взглядом.

— Сын, не сын… хоть собаку впишите, мне-то что, — буркнул он, бросая десяток листов поверх бумаг Черчесова. — Документы. Подпись — вот здесь, — он небрежно поставил галочки в нужных местах и вернулся к изучению монитора, стоящего напротив.

Я поставил подпись. Черчесов — тоже. Всё — слишком быстро. Слишком… обыденно и просто. Многовековые фамилии сводились к строчке и чернилам. Никогда бы не подумал, что так просто можно захватить чужой род. Пара фальшивых воспоминаний. Бац! И ты уже граф.

Стоит развить доминанту «Сопротивление ментальному воздействию», мало ли, кто встретится на моём пути? А то задурят голову — и я всю оставшуюся жизнь буду думать, что я пёс и должен жить в будке.

— Ну вот, — протянул клерк, ознакамливаясь с подписанными документами. — С этого момента Михаил официально признан наследником рода Черчесовых.

Клерк собирался снова уставиться в монитор, как вдруг прищурился.

— Минутку… А это что у вас на руке?

Я опустил глаза. Перстень. Тот самый. Золото, старое, давно не чищенное. С гербом в виде двух перекрещенных сабель и летящей птицы.

— Вы из рода Багратионовых? — с интересом произнёс он. — Занятно, а ведь считалось, что вы вымерли. Как мамонты. Ха-ха, — он расхохотался своей шутке, но заметив, что мы даже не улыбаемся, кашлянул и добавил. — Гхм… Вы, стало быть… наследник?

— Он самый, — кивнул я, хмуро уставившись в переносицу наглого клерка. Сейчас бы сломать ему нос, как Илюше. Но, пожалуй, воздержусь.

Клерк присвистнул.

— Мда. Молодой, а уже княжеская кровь. Удивительно. Но… — он нахмурился. — Согласно Имперскому кодексу, поскольку у вас нет ни земли, ни подданных, титул князя — аннулируется. Автоматически присваивается титул вашего отца. То есть — теперь вы граф.

— В каком смысле, аннулируется? — переспросил я.

— О, боги… — закатил глаза клерк. — Вечно нужно всё разжевывать. Ну смотрите. Земли вашего княжества заняла аномалия. А вы пока являетесь наследником рода Черчесовых, а следовательно, кроме обещания наследования ничего не имеете. А это значит, что сперва вам нужно расширить свои владения, ну не знаю… Совершить подвиг перед родиной. Там глядишь, вам снова вернут законный титул. Правда, есть нюансик, — клерк мерзко ухмыльнулся. — Для того, чтобы получить княжеский титул, в вашем роду должен быть хотя бы один абсолют.

— Будет. Не переживайте, — хмыкнул я, сложив руки на груди.

— Ага. Удачи. — Усмехнулся клерк. — Покажите поближе перстень; после идентификации, я оформлю вас как наследника двух родов. Рода Черчесовых — и возрождённого рода Багратионовых.

Я выполнил требование. Мужчина вытащил из тумбочки артефакт округлой формы и приложил к перстню. Послышалось жужжание, переросшее в мерное потрескивание. Из артефакта ударил луч зеленоватого света и принялся бегать по поверхности перстня.

— Что ж, всё в порядке. Сейчас сделаю запись в реестре, и можете идти лесом.

— Что вы себе позволяете? — возмутился Черчесов не в силах терпеть хамство, льющееся бурной рекой. — За такие слова в былые годы я бы вызвал вас на дуэль.

— Папаша, будь потише. А то тебя сердечный удар хватит, — нагло ответил клерк, сделал запись в тетрадке и поднял на меня взгляд. — Поздравляю с наследованием захудалых родов.

— О! Премного благодарен, — расплылся я в довольной улыбке и протянул тому руку. Клерк издевательски хмыкнул и крепко сжал мою кисть.

Зря он так. Если уж начал хамить, то хотя бы руку не пожимал. Идиот. Когда наши руки соприкоснулись, я погрузил его разум в кромешный кошмар. Ненадолго. Всего на секунду. Но этого хватило. Зрачки хама расширились в ужасе, пальцы судорожно сжались, он отпрянул назад и рухнул со стула.

— Нет! Только не это! Я ничего не брал! Папа! Это не я! — закричал он, прикрывая лицо руками.

Коллеги клерка вскочили и принялись его успокаивать. А глаза парня смотрели сквозь них. Смотрели на кошмар, который уже рассеялся, но до сих пор ощущался реальнее самой реальности. Черчесов удивлённо посмотрел на меня. Долго. Пристально. Потом тихо сказал:

— Ты сделаешь наш род великим, — в его голосе сквозила неприкрытая гордость.

Мы вышли из канцелярии, подставив лица яркому солнцу. Сегодня я стал наследником двух родов. Одного исчезнувшего и второго, который совсем скоро канет в лету. Черчесов выглядел совсем плохо. Бледное лицо. Дрожащие руки. Это путешествие выпило его до капли. Он слабо улыбнулся и спросил:

— Ну что, мальчик мой? Едем домой?

Я коротко кивнул.