Жуков. Халхин-Гол

Глава 14

Москва, Московский текстильный институт

Кабинет ректора больше походил на творческую мастерскую. На стенах висели образцы тканей, на длинном столе лежали образцы сукна, схемы станков и эскизы костюмов. В общем — совершенно мирная обстановка.

Ректор, Николай Яковлевич Канарский, далеко не старый профессор с умными, усталыми глазами, и несколько ведущих преподавателей смотрели на меня с нескрываемым любопытством и некоторой опаской. Комкор в стенах их института был явлением нечастым.

— Товарищи, — начал я, положив перед собою папку с предварительными набросками, — понимаю, что в мое появление в стенах вашего учебного заведения вас несколько удивило. Все-таки вы работаете в сугубо гражданском учебном заведении, но работа по укреплению обороноспособности нашей страны — долг каждого советского человека. Я обратился к вам, а не в наркомат легкой промышленности вот почему. У вас, наверняка, учатся талантливые ребята, способные решать необычные творческие задачи. Как раз такую, вернее, целый ворох таких задач я хотел бы перед вами поставить. Хочу сразу предупредить, разговор наш пока предварительный, но сам товарищ Сталин заинтересован в в результатах этого разговора, так как им поручено мне собрать предварительную информацию по ряду важнейших для нашей армии вопросов.

Присутствующие переглянулись, с их лиц немедленно слетело скучающее выражение. Упоминание имени вождя подействовало, как холодный душ. Выдержав паузу, я подошел к доске и начал рисовать мелом упрощенную схему.

— Посмотрите на обычную гимнастерку. Мешковатая, неудобная, сковывает движения. Необходимо то и дело менять подворотнички. Хлопчатобумажная ткань, когда намокает, становится тяжелой и долго сохнет, а в жару не дышит. Красноармеец в такой форме — не воин, а страдалец. Я уже не говорю о том, что современное обмундирование мало чем отличается от обмундирования времен Гражданской, империалистической, даже — русско-японской войны тысяча девятьсот четвертого— пятого годов! А ведь более тридцати лет прошло, товарищи! И это только — гимнастерка, а ведь есть еще — шинель, сапоги, ботинки с обмотками. Не говоря уже о головном уборе рядового бойца.

— Что тут скажешь, — пробормотал один из преподавателей. — Традиция…

— Традиция? — переспросил я. — Наша родина — революция, сказал Владимир Ильич, следовательно, чтя традиции, мы должны оставаться революционерами во всем.

Ректор кивнул, делая пометки в блокноте.

— Что вы предлагаете, товарищ комкор?

— Во-первых, покрой. Нужна не гимнастерка, а нечто вроде куртки-блузы. Более свободного кроя, но без излишнего объема. Воротник должен быть комбинированным, то есть — когда требуется — отложным, а когда нужно закрыть горло, то застегивающимся наглухо. Рукава — с плотно, но не жестко облегающими манжетами, чтобы снег, пыль и насекомые не забивались.

Я видел, как преподаватели, которые сами были конструкторами одежды, переглядываются. Их можно было понять. Ведь я и впрямь предлагал отход от без малого столетних традиций.

— Во-вторых, материал, — продолжал я, дожимая их. — Нам нужно два основных типа ткани. Для летней формы — легкую, гигроскопичную, хорошо впитывающую пот. Для зимней — утепленную, возможно с добавлением искусственного волокна для прочности и легкости. И главное — окраска тканей должна быть не одноцветной, а с камуфлирующим рисунком.

В кабинете воцарилась тишина. Может, они не знали слова «камуфлирующий»?

— Вы говорите о камуфляже? — переспросил один из присутствующих. — Разработанном Барановым-Россинэ?

— Маскировочная окраска, — пояснил я, хотя впервые слышал эту фамилию. — Пятнистая, размытая или наоборот — однотонная, в зависимости от цвета местности, чтобы красноармеец сливался с нею. Не защитного цвета, который виден на любой поверхности, а под цвет песка, степи, леса, заснеженной равнины. Рисунок должен ломать силуэт. Крупные, неправильной формы пятна. Три-четыре цвета. Это резко снизит заметность бойца.

— Но это потребует изменения технологии окраски тканей, товарищ комкор, — проговорил ректор. — Такие ткани в СССР не производят. Нет красителей, нет технологий.

— Значит, нужно создавать, — жестко парировал я. — Война не будет ждать. Начнем с опытных партий, используя то, что есть. Ваша задача — разработать новый крой. И еще… — Я подошел к столу и взял образец ткани красноармейской шинели. — Шинель бойцу из постель и палатка, это так, но в атаке в ней, длинной, тяжелой невозможно быстро двигаться. Зимой она намокает и превращается в ледяной панцирь. Нужно принципиально иное решение. Главный принцип — одежда бойца должна быть легкой, прочной, удобной, не сковывающей движений, при этом соответствующей климатическим условиям.

— Я хочу напомнить вам, товарищ комкор, — снова заговорил ректор, — что у нас не научно-исследовательский, а учебный институт. Мы готовим кадры для нашей легкой промышленности.

— Потому я к вам и обратился, товарищ Канарский. Выберите из студентов группу талантливых, неординарно мыслящих ребят, дайте им, в рамках учебного процесса, творческое задание разработать новую форму для нашей армии, с учетом существующих в СССР технологий и материалов. В этой папке все требования, о которых я упомянул в нашем разговоре и еще больше — о которых я не упомянул. А также — мои примерные наброски того, как это должно выглядеть.

Я протянул ректору папку и наблюдал, как его сотрудники разглядывают мои наброски — странные, непривычные для этого времени, хотя и основанные на жесткой логике военных действий. Это была не прихоть, а необходимость, продиктованная опытом двух войн — той, что была, и той, что мне еще предстояло пережить здесь.

— Ваша задача, товарищи, — подвел я итог, — разработать эскизы и образцы новой полевой формы в трех вариантах: летнем, зимнем и для командного состава. Срок — один месяц. После этого доложим в Наркомат. Вопросы есть?

Вопросов было много. О стоимости, о перестройке производства, о сопротивлении Артиллерийского управления, отвечавшего за обмундирование, но я пока отмахивался. Рано пока обсуждать такие вопросы.

Я знал, что сопротивление моим предложениям во всех инстанциях будет бешеным, но я также знал, что каждый красноармеец, одетый в удобную и практичную форму, будет сражаться лучше. И шансы уцелеть в бою у него повысятся.

А это так же важно, как новый танк или самолет. Это был первый, маленький кирпичик в фундаменте будущей армии, которую мне предстояло построить. Армии, способной не просто победить в грядущей войне, но и уменьшить цену победы.

Москва, Научный автотракторный институт (НАТИ)

Директора НАТИ, Андрея Антоновича Липгарта, я застал в помещении, больше напоминавшем сборочный цех в миниатюре. На столе, заваленном чертежами, лежали модели танковых подвесок, образцы броневой стали, а на подоконнике дымилась паяльная лампа — видимо, здесь только что собирали что-то. Сам Липгарт, человек с умными, пронзительными глазами, смотрел на меня с нескрываемым интересом.

— Товарищ Жуков, ваши заметки о недостатках «БТ» и «Т-26» я изучил, — он отодвинул чертеж и достал мою записку, испещренную пометками. — «Слабая броня», «пожароопасность бензиновых двигателей», «недостаточная мощь 45-мм пушки против современных укреплений»… Вы бьете не в бровь, а в глаз. Но что вы предлагаете вместо абстрактных пожеланий?

Я развернул на столе свой планшет с новыми, пока еще сырыми эскизами.

— Не абстрактные пожелания, Андрей Антонович. Конкретные тактико-технические требования к новой машине.

Липгарт насторожился, его взгляд стал еще острее.

— Продолжайте.

— Первое. Защита. Лобовая броня не менее 45 миллиметров, установленная под наклоном. Это принципиально. Пуля и снаряд должны не пробивать ее, а рикошетировать.

— Это резко увеличит массу! — тут же отреагировал Липгарт.

— Значит, нужен новый двигатель. Не бензиновый, а дизельный. Мощный, экономичный и менее пожароопасный. Я знаю, что над дизелем «В-2» в Харькове уже работают. Нужно ускорить эти работы и адаптировать его для танка.

Я перевернул лист.

— Второе. Вооружение. 45-мм пушка — это вчерашний день. Нужна 76-мм длинноствольная пушка. Чтобы бить не только по пехоте, но и по любым японским, да и не только японским, танкам с дальней дистанции. И не менее двух пулеметов… Третье. Ходовая часть. Подвеска Кристи на «БТ» — ненадежная и сложная в обслуживании в полевых условиях. Нужна более простая и живучая торсионная подвеска. И широкие гусеницы, чтобы уменьшить удельное давление на грунт.

Липгарт молча слушал, иногда внося пометки в свой блокнот. Видно было, как в его голове уже идут расчеты.

— Вы описываете не средний танк, товарищ Жуков, а нечто промежуточное между средним и тяжелым. Масса будет под 30 тонн. Это сложно. Очень сложно. Но… — он вдруг улыбнулся, и в его глазах загорелся тот самый огонек создателя, — но чертовски интересно. У вас есть данные по предполагаемой толщине брони японских и немецких танков?

— Приблизительные, — соврал я, помня точные цифры о «Тиграх» и «Пантерах». — Но тенденция ясна — броня будет толще, пушки — мощнее. Наша задача — создать машину, которая будет оставаться грозной силой не один год.

— Понимаю. — Липгарт откинулся на спинку стула. — Вы предлагаете не эволюцию, а революцию. И сроки?

— Максимально сжатые. Опытный образец к концу следующего года. Я добьюсь, чтобы вам предоставили высший приоритет по ресурсам и кадрам.

Мы вышли из кабинета и направились в цех, где стояли несколько «БТ-7». Я положил ладонь на броню одного из них, холодную и тонкую.

— Эти машины очень помогают нам на Халхин-Голе, Андрей Антонович. Но следующая война будет другой. И нам нужен другой танк. Не для парадов, а для победы.

Липгарт кивнул, глядя на свой будущий объект для модернизации с видом хирурга, готовящегося к сложной операции.

— Он будет. Я берусь за эту работу, но готовьтесь, Георгий Константинович, за нее придется бороться. В верхах многие считают, что и нынешние танки — более чем достаточны.

— Я знаю, — сказал я, — но в эту битву придется вступить мне. Ваша — создать оружие. А моя — доказать, что оно нужно стране.

Следующей точкой в моем московском маршруте было КБ Поликарпова, а затем — туполевское КБ. Мне нужно было протолкнуть идею пикирующего бомбардировщика и нового истребителя. Работа только начиналась.

Другие институты и конструкторские бюро

Следующей остановкой стал авиазавод № 39. Меня провели прямо в цех, где в клубах металлической пыли рождались истребители «И-16». Главный конструктор, Николай Николаевич Поликарпов, выслушал мои претензии к его «ишачку» молча, лишь изредка поддакивая.

— Маневренность — да, хороша, — говорил я, глядя не на самолет, а на него, — но скорость, скороподъемность, вооружение — уже недостаточны. Новые японские самолеты уже превосходят их по своим характеристикам. Нам также нужен новый истребитель. Не уступающий им, а превосходящий их.

Поликарпов тяжело вздохнул.

— Я знаю, товарищ Жуков. Работаю над «И-180», но… — он махнул рукой в сторону цеха, — тут свои сложности.

Я понимал, о чем он. Сложности были. Что греха таить, многого не хватало советской промышленности. Да и система управления ею была далека до совершенства. Будь моя воля, я бы создал Государственный Комитет Обороны не в 1941, а прямо сейчас.

— Николай Николаевич, — я понизил голос. — «И-180» — это хорошо, но стране нужен задел на будущее. Нужен самолет с новым, мощным мотором, с убирающимся шасси, с защитой для летчика. Машина, которая будет господствовать в небе несколько лет. Не сейчас, а завтра. Все, что вам нужно для этой работы, я попытаюсь обеспечить.

Он посмотрел на меня с нескрываемым удивлением. Редко военные заглядывали так далеко вперед.

— Я… подумаю над эскизами, — осторожно сказал он.

Из цеха Поликарпова я направился в КБ Туполева, вернее, в ЦКБ-29 — знаменитую «туполевскую шарагу». Попасть туда было не так-то просто. Все-таки — это ведомство госбезопасности, но товарищ Сталин позаботился о том, чтобы передо мною открывались все двери.

Меня провели к Андрею Николаевичу. Он, видимо обрадовавшись том, что видит генерала с армейскими петлицами, еще не зная о моем визите к Поликарпову, сразу начал рассказывать о своем новом бомбардировщике.

— … а вот «АНТ-42», товарищ комкор, он же ТБ-7, — с воодушевлением говорил он, — машина уникальная! Дальность, потолок…

— Андрей Николаевич, — мягко, но твердо прервал я его. — Стратегические бомбардировщики — это важно. Только сейчас остро не хватает другого — фронтового пикирующего бомбардировщика. Точного, живучего, способного наносить удары по японским укрепрайонам и колоннам с минимальным риском для своих войск.

Туполев нахмурился.

— Пикировщик? Это же не наш профиль…

— Ваш профиль — создавать лучшие самолеты в мире, — парировал я. — А задача — дать армии то, что ей нужно для победы. Представьте машину с мощным двигателем, с бронированной кабиной и автоматическим выходом из пике. Чтобы летчик мог целиться, как из винтовки.

Я видел, как в его глазах загорается профессиональный интерес, заглушающий первоначальное раздражение.

— Это… интересная задача. Требует проработки.

— Прорабатывайте, — сказал я, вставая. — Я включу этот пункт в доклад. И постараюсь, чтобы на вас смотрели не как на заключенного, а как на главного конструктора, решающего важнейшую государственную задачу.

Мой последний визит в тот день был в Наркомат связи. Там меня ждал самый тяжелый, но и самый важный разговор. Начальник Главного управления связи РККА, корпусной комиссар Н. Н. Алексеев, выслушал мои требования о тысячах новых радиостанций для танков и пехоты с плохо скрываемым скепсисом.

— Георгий Константинович, вы требуете невозможного! — развел он руками. — Промышленность не осилит такие объемы. Да и зачем танку рация? Командир флажками прекрасно…

— Товарищ комиссар, — голос мой стал стальным, — на Халхин-Голе из-за отсутствия связи мы теряли танки и людей. Без радиосвязи не будет ни управления боем, ни взаимодействия родов войск, ни побед в современной войне. Это не пожелание, это требование. Я внесу его в доклад лично товарищу Сталину. И предложу перепрофилировать часть заводов на выпуск радиоаппаратуры. Выбор за вами — возглавить этот процесс или уступить место тому, кто сможет.

Алексеев побледнел. Фраза «внести в доклад лично товарищу Сталину» подействовала безотказно.

Выйдя на улицу, я глотнул еще теплого сентябрьского воздуха, переведя дух. Каждый такой разговор был сражением. Я собирал армию единомышленников — инженеров, конструкторов, ученых.

Их знания и мое видение будущей войны должны были создать ту силу, которая сможет остановить любого врага. Доклад для Сталина превращался из отчета в программу действий. И я был готов отстаивать ее до конца.

Научно-исследовательский институт металлургии и брони (НИИ-48)

Директор института, профессор Анатолий Иванович Малахов, смотрел на разложенные на столе образцы стали с видом хирурга, изучающего рентгеновские снимки. Я положил перед ним каску образца 1936 года и свой эскиз.

— Анатолий Иванович, эта каска — не более чем символическая защита, — начал я без предисловий. — Осколок или пуля с близкой дистанции легко ее пробивают. Нам нужен новый шлем. Не просто стальной колпак, а эффективное средство защиты.

Малахов взял в руки каску, покрутил ее.

— Увеличить толщину? Но вес…

— Не в толщине дело, — перебил я. — В форме и технологии. — Я указал на свой эскиз. — Нужна более обтекаемая форма, с развитым козырьком и удлиненными полями сзади и по бокам. Чтобы пули и осколки застревали не в черепе, а в металле. И делать его нужно не из этой стали, а из легированной, с более высокой твердостью.

— Это резко удорожит производство, — покачал головой Малахов.

— Дешевле, чем хоронить обученного бойца, — жестко парировал я. — И это только первая задача. Вторая — куда сложнее.

Я достал из планшета несколько фотографий с Халхин-Гола, на которых были запечатлены красноармейцы с рваными ранами от осколков.

— Основные потери — от артиллерийских и минометных осколков. Пуленепробиваемые жилеты могли бы спасти тысячи жизней.

В кабинете воцарилась тишина. Малахов смотрел на меня как на сумасшедшего.

— Товарищ Жуков, вы предлагаете одеть всю пехоту в… рыцарские доспехи? Это технически невозможно! Вес будет запредельным!

— Я предлагаю не латы, — я ткнул пальцем в эскиз. — А противопульный жилет для штурмовых групп, саперов, разведчиков. И противоосколочный — для артиллеристов, расчетов пулеметов, то есть для тех, кто не совершает многокилометровые марши. В качестве наполнителя можно использовать не сталь, а другие материалы. Текстильные пакеты, специальные сплавы алюминия. Задача вашего института — найти решение. Определить оптимальную толщину и конфигурацию пластин, разработать конструкцию подсумков для них.

Малахов задумался, в его глазах загорелся профессиональный азарт.

— Это… нетривиальная задача. Сплавы алюминия… Возможно, мы могли бы проработать вариант с пластинами из стали «СИ-1»… Но это все в теории. Нужны испытания, стрельбы…

— Организуйте, — отрезал я. — Я добьюсь выделения полигона и боеприпасов. Главное, рассчитайте ТТХ — вес готового жилета, уровень защиты от пули и осколков на разных дистанциях. Срок на предварительные расчеты — месяц.

— Вы ставите невыполнимые сроки, товарищ комкор!

— Война ставит еще более жесткие сроки, профессор. Я не требую готовых изделий завтра. Я требую начать работу сегодня. Пока вы будете проводить расчеты, я буду пробивать решение о запуске опытных партий на одном из оборонных заводов.

Я понял, что в его голове уже крутятся формулы, варианты сплавов, схемы расположения пластин. Напрямую приказывать я ему не мог, но я бросил ему вызов. И для настоящего ученого это был лучший стимул.

— Ладно, — наконец выдохнул Малахов. — Мы возьмемся, но готовьтесь к сопротивлению. Генштаб будет против — скажут, это разоружит армию.

— С Генштабом я разберусь сам, — сказал я, собирая свои бумаги. — Ваша задача — дать мне железные аргументы в виде расчетов и опытных образцов. Спасем жизнь хотя бы одному из десяти бойцов — это уже победа. А сэкономленные на подготовке нового бойца средства окупят сто таких жилетов.

Выйдя из института, я почувствовал странное удовлетворение. Шлемы, жилеты… Казалось бы, мелочи, но из таких «мелочей» и складывается боеспособность армии. Боец, уверенный в своей защите, воюет лучше. А сбережение обученного личного состава было ключом к победе в долгой, тотальной войне, которая, я знал, неизбежно грядет.

Задумавшись, я не услышал скрипа тормозов. И обернулся только тогда, когда меня окликнули:

— Товарищ Жуков, можно вас на минутку?