Жуков. Халхин-Гол

Глава 18

Одновременно с оглушительным хлопком что-то жгучее, словно раскаленный прут, прочертило вдоль ребер. Инстинкт, отточенный не в учебке, а в афганских кишлаках и на ржавых задворках девяностых, сработал быстрее мысли.

Не успев ощутить боль, я рухнул на землю, кубарем откатился за колесо «эмки», на ходу выдергивая из кобуры ТТ. Пуля просвистела там, где только что была моя голова, звонко вонзившись в борт автомобиля.

Скорино, потом — Орлов… Теперь — этот. Продолжение следует… — пронеслось в голове, пока палец ложился на спусковой крючок. Я выстрелил на звук, почти не целясь. Сдавленный крик — попал. Из-за угла блиндажа ударили два выстрела. Пули звонко забарабанили по капоту «эмки», выбивая стекла.

— Товарищ комкор! — крикнул мой водитель, красноармеец Тимохин. — Живы?

Он вывалился из кабины с карабином в руках, который держал под рукой.

— Ложись! — рявкнул я, меняя позицию.

В горле стоял вкус крови и пороха. Рана на боку пылала огнем, но рука не дрогнула Третье покушение. Значит, я очень им мешаю. Из темноты, слева, донесся знакомый, ненавистный щелчок. Граната.

— Тимохин, назад!

Я выстрелил в сторону звука, не надеясь попасть, лишь бы заставить противника отвлечься. Рванул в противоположную сторону, завалился за груду патронных ящиков. Взрыв ослепил и оглушил. Осколки со свистом впились в дерево над головой.

Из-за блиндажа, пригнувшись, выбежали двое. Лиц не разобрать в темноте. Могут быть и япошки из «Токуму-Кикан» и русские из РОВС. Давно уже работают они рука об руку, суки. Первого я снял сразу, почти в упор. Второй успел вскинуть винтарь.

Пуля просвистела над головой. Мой выстрел был точнее. Пуля ударила его в горло, он упал, захлебываясь. Наступила тишина, звенящая в ушах. Только тяжелое дыхание и треск пожаров где-то вдали.

— Товарищ комкор! — выкрикнул Тимохин подбежал ко мне. — Вы ранены!

— Пустяки, — я скрипнул зубами, с силой нажимая ладонью на пылающий бок.

Кровь сочилась сквозь пальцы, горячая и липкая. Подбежал начальник караула с красноармейцами.

— Трупы обыскать! — прорычал я. — И где, черт побери, ваш часовой!

Я поднялся, опираясь на капот. Боль пронзала тело, но было терпимо. Не промахнись диверсант, биография военачальника Жукова на этом эпизоде и закончилась бы. И все мои попытки облегчить ход грядущей войны пошли бы прахом.

Вокруг началась беготня. Водитель проводил меня в штаб. Пытался мне помочь одолеть ступеньки, но я отмахнулся. Пока медсестра перевязывала меня, вызывая невольные воспоминания о чудодейственной мази Зиночки, командир полка, полковник Заиюльев, стоял по стойке «смирно». Лицо его приобрело землистый оттенок.

— Часового нашли, товарищ комкор, — доложил он, не глядя в глаза. — Задушен диверсантами. Взяли еще двоих. Оба ранены, но легко.

Я кивнул медсестре, одернул гимнастерку, невольно поморщившись, поднялся с табурета, молча прошел мимо полковника к столу, сел на его место, чувствуя, как рана наливается свинцовой тяжестью. Ничего, переживу.

— Вызвать ко мне начальника особого отдела полка. И разводящего. Немедленно.

Они вошли через минуту. Лейтенант госбезопасности, по фамилий Кирпичев, и сержант Саблин. Встали по стойке смирно. Знали, сейчас прилетит. Я не стал повышать голоса, но заговорил так, что в душном блиндаже стало холодно.

— Ваша служба, товарищ лейтенант, оказалась неспособной предотвратить проникновение диверсионной группы в расположение штаба полка. А ваши люди, товарищ сержант, не обеспечили охрану командного пункта. В результате — убит часовой, совершено покушение на командующего.

Я выдержал паузу.

— До рассвета вы представите мне письменные объяснения. А сейчас — организуйте допрос пленных. Я буду присутствовать.

Привели пленных. Тот что был постарше, держался за живот. Молодой, с безумными глазами фанатика, баюкал перевязанную руку. Обоих поставили перед столом. Несмотря на раны, стояли прямо, не тряслись.

— Спросите, кто их готовил, — сказал я переводчику, не отводя взгляда от японца с перевязанным животом. — Русские из РОВС или японские инструкторы?

Переводчик затараторил. Раненый молчал, сжав губы. Тогда я медленно поднялся, прошел вокруг стола и остановился перед ним. Боль в боку тут же отозвалась резким уколом, но я лишь чуть заметнее сжал челюсти.

— Смотри мне в глаза, — сказал я, а переводчик перевел. — Ты можешь молчать. Это твое право, но тогда, как шпиона и диверсанта, тебя ждет расстрел. Станешь говорить — ты военнопленный. Тебя ждет лечение, питание, жизнь.

Глаза японца метнулись из стороны в сторону. Он что-то пробормотал.

— Говорит, их готовил полковник Огава, — перевел переводчик. — Из «Токуму-Кикан».

Молодой вдруг что-то завизжал и попытался кинуться на напарника.

— Увести! — приказал я.

Караул выволок молодого. Пожилой вдруг что-то быстро залопотал. Я вопросительно посмотрел на переводчика.

— Говорит, что всегда уважал русских, — принялся излагать тот. — Он начинал служить под началом полковника Орлова, пока того не похитила наша контрразведка. Также говорит, что хочет жить и что он много знает и может оказаться полезен.

— Достаточно. Уведите.

Пленного увели. А обратился к начальнику особого отдела полка.

— Ваши объяснения, товарищ лейтенант, я жду на своем КП через два часа. И план мероприятий по недопущению подобного в будущем. С рекомендациями по кадровым перестановкам.

Я поднялся из-за стола и вышел из штаба, не оглядываясь. Снаружи уже светало. Тимохин ждал у машины.

— В медсанбат, товарищ комкор? — тихо спросил он, глядя на мою пропитавшуюся кровью гимнастерку.

— На командный пункт, — отрезал я, тяжело опускаясь на сиденье многострадальной «эмки».

Боль была просто фактом. Как погода. Как наличие противника. Она не имела значения. Слабость была роскошью, которую я не мог себе позволить ни на секунду. Никогда. Тем более — сейчас, в ожидании больших событий.

Спустя три дня после ночного налета на КП, японская тактика изменилась. Вместо лобовых атак — мелкие уколы по ночам. Из темноты, с самых неожиданных направлений, слышался короткий, хлопающий звук выстрела из переносного миномета, и через секунду мина с воющим шепотом обрушивалась на окоп, на блиндаж, на склад.

Следом, пользуясь суматохой, из-за бугров выползали солдаты с подрывными зарядами на животах. Смертники. Большого вреда эти налеты не причиняли, но нервы у людей были на пределе. Командиры докладывали о падении боевого духа, о бессоннице.

Я вызвал к себе начальника разведки Конева и командира отдельного разведбата, майора Горшкова — коренастого, молчаливого аса своего дела, чье лицо было сплошным шрамом еще с Хасана.

— Хватит терпеть эти вылазки врага, — сказал я, разворачивая перед ними схему нейтральной полосы. — Будем охотиться. Товарищ Горшков, вам — карт-бланш. Отбирайте лучших. Снайперов, следопытов, мастеров рукопашки. Сформируйте пять мобильных групп по двенадцать человек.

— Задача? — коротко спросил Горшков, его глаза сузились, словно у старого волка, учуявшего дичь.

— Контрдиверсионные действия. Выход в нейтралку с наступлением темноты. Засады на путях вероятного проникновения. Охота на их охотников. Тактика — следующая.

Я достал из планшета свои чертежи, сделанные по памяти. Пришлось, конечно, адаптировать действия нашего спецназа в Афганистана учетом места, а главное — времени.

— Вооружение? — спросил Конев. — С трехлинейками не очень-то побегаешь, а пистолетов и ножей маловато. Разве что — гранаты…

— Гранаты — само собой, — кивнул я. — Но есть и еще кое-что… По моему запросу прибыла партия.

Я кивнул Воротникову. Тот выскочил и вместе с Тимохиным начал заносить длинные ящики. Шофер вскрыл один, а я достал странную на вид, но узнаваемую автоматическую винтовку с коротким изогнутым магазином.

— Автомат Федорова. 6,5-мм патрон, малая отдача, высокая точность на короткой дистанции. Идеально для ночных стычек.

Горшков взял автомат, привычным движением оценил вес, щелкнул затвором.

— Редкая птица. Но… уравняет шансы в ближнем бою. Берем.

Через две ночи «охотники» Горшкова ушли в степь. Я ждал донесений на своем КП. Первые результаты пришли под утро. Одна группа наткнулась на японских минометчиков, уходящих на свои позиции. В скоротечной, яростной схватке, где в ход пошли ножи и приклады «Федоровых», трое японцев были убиты, миномет захвачен. Наши потери — один раненый.

Вторую группу японцы попытались обойти с фланга, но напоролись на заранее выставленную снайперскую пару. Два выстрела — два трупа. Больше эту тропу противник не использовал.

И все-таки настоящий успех пришел на третью ночь. Группа старшего лейтенанта Крутогорова, используя мои тактические схемы, вышла в тыл к замаскированной позиции трех минометных расчетов.

Крутогоровцы не стали атаковать сразу. Дождались, когда к минометам доставили боекомплект, и ударили с тыла. Вспышки выстрелов «Федоровых» осветили степь на несколько секунд. Шестеро убитых, два исправных миномета, ящики мин. Наши обошлись без потерь.

Утром Горшков докладывал мне на КП.

— Тактика работает, товарищ комкор. Они уже боятся своей же нейтралки. Минометы замолчали.

Я смотрел на карту, где флажки наших засад теперь плотно усеяли нейтральную полосу.

— Не останавливаться, майор. Теперь они будут осторожнее. Значит, надо быть хитрее. Увеличить глубину вылазок. Научить их бояться не только нейтралки, но и подступов к собственным окопам.

Когда он ушел, я позволил себе глубже вздохнуть. Подживающая рана на боку отозвалась тупой болью, но на душе было легко. Мои уже добрались до Смоленска, так что об этом я мог не беспокоится.

Первый шаг к созданию той армии, которая не только обороняется, но и диктует противнику свои правила, был сделан. И эти парни на нейтралке, с их «Федоровыми» и моими схемами, были ее первыми бойцами.

«Эмка» цвета пыли резко затормозила у входа в мой КП, когда я вышел проветриться. Из нее вышел знакомый майор госбезопасности Суслов. Вид у него был подчеркнуто бесстрастный. За ним маячила пара молодых оперуполномоченных.

Я тормознул их на пороге блиндажа, не приглашая внутрь.

— Товарищ комкор, — откозырял Суслов. — По поручению Наркомата внутренних дел, явился для проверки хода выполнения директив по модернизации частей и изучению передового опыта.

— Опыта? — я не стал улыбаться. — Или просчетов, товарищ майор?

Его глаза сузились на долю секунды.

— Комиссия обязана дать объективную оценку, — он сделал паузу. — Всем аспектам деятельности.

— Ну что ж, раз поручено наркоматом, действуйте.

Следующие два дня Суслов, как крыса, всюду совал свой нос. Он побывал на огневой позиции новеньких «сорокапяток», где он молча, с блокнотом в руках, наблюдал, как расчеты отрабатывают новую схему подвижного заградительного огня.

В окопах, где бойцы чистили непривычные для него автоматы Федорова. Майор задавал вопросы командирам, но не о тактике, а о «морально-политическом состоянии», о «высказываниях командования», о «нештатных ситуациях».

Я знал, что Суслов проводит долгие часы с Кущевым. Начальник штаба, вечно озабоченный и осторожный, был идеальным объектом для обработки. И семена, брошенные майором, упали на благодатную почву. Я видел это по тому, как Кущев избегал моего взгляда, как напрягался, когда я отдавал очередной «неуставной» приказ.

Развязка наступила утром третьего дня. Суслов вошел в мой блиндаж без стука, в сопровождении своих людей.

— Товарищ комкор, могу я вам задать ряд вопросов?

— На предмет? — осведомился я.

— На предмет самовольного расформирования тылового автобата для создания неких «мобильных групп». На предмет нецелевого использования оружия, снятого с вооружения РККА, — он кивнул в сторону стоявшего в углу автомата Федорова. — На предмет получения вами ранения при невыясненных обстоятельствах. Прошу дать объяснения.

Он положил на стол мою же докладную о нападении на КП. На полях были карандашные пометки: «Проверить версию о внутреннем сговоре. Возможна инсценировка.»

Я медленно поднялся из-за стола. В боку еще побаливало.

— Объяснения? — мой голос прозвучал тихо, но в душном блиндаже он отозвался гулким эхом. — Вы хотите объяснений, майор? Поедемте. Я вам их покажу.

Я вышел из блиндажа, не оглядываясь. Суслов, после секундного замешательства, последовал за мной. Мы сели в мою «эмку» и поехали к передовой, к тому самому месту, где неделю назад шла ночная охота. Земля все еще была усеяна гильзами. Я указал на свежевырытую братскую могилу.

— Вот вам объяснение, товарищ майор. Сорок семь японских трупов. Два захваченных миномета. Противник отброшен, его тактика сорвана. Боевой дух частей восстановлен. — Я повернулся к нему, и теперь мой голос зазвенел, как обнаженная шашка. — А вы, вместо того чтобы искать шпионов в тылу врага, ищете их в штабе командующего, который воюет! Вы тратите время на бумажки, когда японцы по ночам режут наших часовых!

Суслов побледнел. Его бесстрастная маска треснула, обнажив злобную неуверенность.

— Я действую в рамках своих полномочий! И я требую…

— Вы ничего не требуете! — перебил я его, сделав шаг вперед. Он невольно отступил. — Вы будете слушать. Завтра я шлю в Москву подробный отчет о вашей работе. О том, как сотрудник особого отдела мешает командованию выполнять боевые задачи. О ваших беседах с начштаба товарищем Кущевым. Уверен, товарищ Берия будет заинтересован.

При имени Берии лицо Суслова стало абсолютно белым. Он понял все. Понял, что зашел слишком далеко.

— Я… я, пожалуй, закончу проверку, — пробормотал он. — Материалы собраны.

— Прекрасно, — холодно сказал я. — И запомните, майор. Есть враг перед нами. А есть — за спиной. Я с обоими воюю одинаково. Без пощады.

Я развернулся и пошел к своей машине, оставив его стоять на ветру посреди монгольской степи. Пусть подумает. Высадившись у своего блиндажа, увидел, как «эмка» Суслова, поднимая пыль, удалялась в сторону штаба армии.

Не победа, пока, но полезная разведка боем. Система, как танк, не терпит резких поворотов руля. Ее нужно вести, зная слабые места и точки приложения силы. Вернувшись в блиндаж, я вызвал Воротникова.

— Миша, найди майора Горшкова. Срочно.

Пока ждал, продумал ход. Суслов — мелкая шестеренка. Ломать ее — глупо, но можно заставить крутиться с нужной скоростью. Командир разведбата, предстал передо мною через десять минут.

— Слушаю, товарищ комкор!

— Майор, подготовьте два экземпляра полного отчета о работе мобильных групп. Тактико-технические характеристики трофеев, схемы засад, результаты. Со всеми деталями.

— Есть, товарищ комкор! Будет сделано!

Один экземпляр отчета я собирался оправить в штаб фронта. Второй — с нарочным в Москву, на имя заместителя наркома обороны товарища Кулика. С моей сопроводительной запиской, в которой будет сказано, что это успешный опыт, требующий изучения и внедрения. Отдельно я намеревался отметить роль надежной связи в успехе рейда.

Кулик, старый конник, ненавидит новшества, но он — часть системы. Получив доклад, он либо попытается его похоронить, и просчитается, либо, убоявшись ответственности, перешлет его дальше — тому же Берии или Ворошилову. Так или иначе, работа «охотников» станет известна в верхах без искажений, которые обязательно появятся в отчете Суслова.

На следующее утро я провел совещание с командным составом. Кущев сидел, не поднимая глаз, весь сжавшись.

— Товарищи, — начал я без предисловий. — Комиссия наркомата внутренних дел завершила работу. Отмечены как недочеты, так и положительные стороны. — Я посмотрел прямо на Кущева. — Особо отмечена слаженная работа штаба по материальному обеспечению экспериментальных подразделений. Благодарность объявляется всем.

Кущев медленно поднял на меня взгляд, в его глазах было недоумение и смутная надежда. Я не стал выносить сор из избы. Каждый сам выбирает себе роль. Хочет быть винтиком — его дело.

— Теперь о главном, — я развернул карту. — Опыт групп Горшкова признан успешным. Приказываю сформировать еще три такие же группы. На базе 24-го стрелкового полка. Командирам представить кандидатов к вечеру.

А вечером я диктовал Воротникову короткое, сухое донесение Штерну: «…комиссией майора госбезопасности Суслова недочеты устранены, положительный опыт обобщается и внедряется в частях корпуса…» Копия — в Москву, Берии. Пусть знает, что здесь не вредители, а созидатели. И что его человек выполнил свою роль и больше не нужен.

Вечерние сумерки густели над степью, окрашивая ее в сизо-лиловые тона. Я стоял у стереотрубы. Было подозрительно тихо. Даже привычный гул моторов с японской стороны стих. Эта неестественная тишина резала слух острее, чем вчерашний обстрел.

— Слишком тихо, — бросил я Коневу, который сопровождал меня. — Будто перед грозой.

— Разведка докладывает об отводе их передовых частей на вторую линию, — ответил начальник разведки. — Похоже, зализывают раны.

— Или готовят сюрприз, — мрачно усмехнулся я. — Передайте Смушкевичу — ночной вылет на разведку. Мне нужны фото их ближних тылов. И усильте наблюдение.

Вернувшись на КП, я попытался углубиться в бумаги, но тревожное предчувствие не отпускало. В голове всплывали обрывки знаний о японской тактике, об их фанатичной готовности к самопожертвованию. Отвод войск… Тишина…

Это могло быть прелюдией к чему-то более серьезному. Часы пробили полночь. Я уже собирался прилечь, когда дверь блиндажа распахнулась и внутрь ворвался запыхавшийся капитан-связист.

— Товарищ комкор! Срочная радиограмма от капитана Громова! Из района высоты «Клык»!

Я взял листок. Громов отвечал за секретную линию связи с одной из наших глубоких разведгрупп, внедренной на коммуникациях противника. Текст был коротким и рваным, видимо, писался под огнем:

«Паломник» вызывает «Утес». Зафиксирована массовая погрузка. Целая дивизия. Не в эшелоны. В автоцистерны и спецтранспорт. Маркировка «Особый груз 731». Повторяю…'

Текст обрывался на полуслове. Япона мать!.. Число «731» мне было знакомо. Пресловутый отряд «Семьсот тридцать один». Он же «Главное управление по водоснабжению и профилактике Квантунской армии».

— Связь? — потребовал я. — Восстановить связь!

— Прервалась, товарищ комкор! Больше они не отвечают!

Неужто япошки решили применить против нас бактериологическое оружие?.. Какое? Чуму?.. Сибирскую язву?.. Это будет уже не наступление. Это будет карательная операция. Замысел был чудовищно простым — не прорвать фронт, а обезвредить живую силу.

Заразить какой-нибудь дрянью землю, воду, животных на десятки километров. Конечно, зараза подействует не сразу, но если не принять мер, у нас может начаться эпидемия. Фронт развалится и враг пойдет в наступление.

И автоцистерны со смертью уже в пути. Спецтранспорт. Сейчас, в эту самую ночь. Я посмотрел на карту, висящую над столом. По нашим расчетам, у нас было не более трех часов до того, как первый «особый груз» будет доставлен на исходные позиции.

— Поднять по тревоге наши «Ночные ласточки». Цель — уничтожить автоколонну противника в районе… — я ткнул пальцем в предполагаемый маршрут, — здесь. Приказ — бомбить все, что движется. Без разбора.

— Но, товарищ комкор, — осторожно начал Конев, — ночная бомбежка без точных координат… Мы можем напрасно потратить боеприпасы…

— Уточнить маршрут движения колонны — приказал я.

В штабе повисла гробовая тишина. Все понимали — этот приказ, отданный на основе одной радиограммы, особенно с учетом только что окончившейся проверки НКВД может дорого обойтись.

И это пауза помогла мне опомниться. Передумать. Понять, что бомбардировка не выход. Если в цистернах чума, она вполне может перекинуться на монгольскую территорию. Нужно было принципиально иное решение.

— Боевая тревога отменяется. Срочно вызвать начальника медслужбы армии.