Жуков. Халхин-Гол

Глава 22

Ствол нагана смотрел прямо на меня. Ровно, без дрожи. Видать, рука у лейтенанта Сафронова была тверда. Он не сомневался, что выстрелит, хотя в его глазах не было ненависти фанатика, лишь пустота обреченного человека.

— Они убьют мою семью, — повторил он.

Время спрессовалось в одно мгновение, когда любое движение могло стать последним. Не для меня. Я не сомневался, что успею выстрелить первым, но мне хотелось знать — кто его послал? Японская разведка или кто-то из «своих»?

— Кто «они», лейтенант? — спросил я тихо, глядя ему прямо в пустые глаза, стараясь незаметно положить руку на рукоять ТТ в кармане. — Япошки? Или кто-то еще?

Он медленно покачал головой.

— Не знаю. Мне отдали приказ… Сказали… что вы — угроза безопасности нашего государства. — Я видел, как его палец на спусковом крючке напрягся. — Простите, товарищ командующий.

— Кто отдал? Говори!

Из соседнего купе вдруг послышались крики и топот. Похоже — там началась драка. События развивались совсем уж интересно. Диверсант на мгновение отвлекся. Вернее — чуть дернул головой в ту сторону, откуда доносился шум

Я уже понял, что он не просто завербованный идиот. Он — заложник. Пешка, которую принесли в жертву на первом же ходу. Тем не менее, это ничего не меняло. Ударом ноги я выбил у него наган. Крикнул:

— Ко мне!

Топот в купе стих. Дверь распахнулась. Из нее выскочил растрепанный Воротников. За его плечом показалось лицо проводника. Адъютант бросился к Сафронову, который, лишившись оружия, даже не пытался сопротивляться.

— Они убили бы твою семью в любом случае, Сафронов, — сказал я ему. — Независимо от того, сумел бы ты меня застрелить или нет… Ты лишний свидетель. Ты — слабое звено. Ты слишком много знаешь…

Его лицо исказилось судорогой. В пустых глазах появилось отчаяние. Он знал, что я прав. Дверь в тамбур с грохотом распахнулась. Показались двое красноармейцев охраны с карабинами наперевес.

— Возьмите его, — приказал я, не повышая тона.

Воротников метнулся, подобрал револьвер диверсанта. Сафронов медленно опустился на колени, закрыв лицо руками. Его плечи содрогались от беззвучных рыданий. Охранники бросились к нему, заламывая ему руки за спину. Подняли на ноги.

— Я твоя единственная надежда, — продолжал я, подойдя к диверсанту вплотную. — Только я могу попытаться найти твою семью раньше, чем те, кто тебя послал.

— Сафроновы… — пробормотал диверсант. — Ольга Ивановна и Катя…

— Адрес?

— Москва… Сивцев Вражек четыре, квартира семь…

— Кто отдал тебе приказ? — повторил я.

— Су… — начал было он, но тут грянул выстрел.

Несостоявшегося диверсанта швырнуло на меня, едва не сбив с ног. Что-то влажное и горячее обожгло щеку. Тело лейтенанта Сафронова бессильно сползло на пол. Я отбросил его. Выхватил свой ТТ, но дело было уже сделано.

Воротников и бойцы охраны скрутили проводника. И теперь он стоял, согнувшись в три погибели, глядя на меня с ненавистью. По одному этому взгляду стало понятно, что — это не просто пешка в чужой игре. Вернее — пешка, но идейная.

— Этого — в купе, — скомандовал я. — Труп убрать.

Бойцы поволокли убийцу к служебному купе. Я, в сопровождении Миши, вернулся к себе. Положил ТТ на столик. Подошел к зеркалу возле умывальника, который находился в санузле, примыкавшем к купе.

Лицо мое и гимнастерка были забрызгано кровью и чем-то беловатым. Мозгами. Чужими, к счастью. Что ж, кто-то, пока неизвестный дал, понять, что может дотянуться до меня, где угодно. Даже в моем собственном штабном вагоне.

Вопрос только — кто? И выяснить это необходимо в ближайшее время. Второе покушение в поезде. Не слишком ли много совпадений? Значит, те, кто стоят за ним, знают о маршруте моих передвижений.

Я машинально потрогал нагрудный карман, где все еще лежала шифровка от Суслова. И Сафронов перед смертью успел сказать «Су…». А ведь именно майор предупредил меня о том, что в поезде может находиться враг. И враг не заставил себя ждать.

— Что там за шум был, в служебном купе, Миша? — спросил я у адъютанта.

Адъютант машинально посмотрел на сбитые костяшки пальцев правой руки.

— Проводник, Георгий Константинович, — проговорил он, — позвал меня и вдруг бросился с кулаками. Пришлось унять. Жаль только, что не обыскал его.

— Ты же не особист, — хмыкнул я, сняв гимнастерку и тщательно вымыв лицо и руки

— Нет, товарищ комкор! — откликнулся лейтенант и подал мне чистую гимнастерку

— Пошли, потолкуем с этим красавцем.

Картинка вырисовывалась довольно занятная. Сафронов ликвидировал кого-то в форме железнодорожника, а второй железнодорожник сначала затеял драку с моим адъютантом, чтобы отвлечь его и дать Сафронову время меня ликвидировать. А потом застрелил его самого.

Мы вошли в служебное купе. Я мотнул головой, чтобы красноармеец, охраняющий второго диверсанта, вышел. Посмотрел на проводника, седые волосы которого были взъерошены, а под левым глазом красовался синяк.

Старик поднялся, глядя на меня свысока. И лицо его показалось мне смутно знакомым. Причем — именно мне, а не Жукову. Я уже научился различать его и свои воспоминания. Лейтенант держал проводника на мушке своего нагана.

— Садитесь! — велел я старику. — Как ваше имя?

— Терентьев я, Макар Сидорович, — пробормотал тот, опускаясь напротив.

— Зачем вы затеяли драку с моим адъютантом, Терентьев? — спросил я. — Хотели дать время Сафронову?

— Да, но он оказался тряпкой, — пробурчал старик. — Оказывается, сын поручика Сафронова не стоил и мизинца своего отца…

— Где я мог вас видеть, Терентьев?

Тот ухмыльнулся.

— Мы уже ехали с вами, товарищ, — проговорил он. — Вы еще изволили ножичек подобрать, который уронил этот ротозей Исиро.

— Ясно, вы были проводником в том поезде…

— А как же… Мы на литерных служим-с…

— Белогвардеец?

— Русский офицер.

— Понятно. Чье задание выполняли, Терентьев?

— Неужто ты думаешь, комкор, что я пристрелил сына своего боевого товарища, чтобы потом трепать языком?..

— Я думаю, что нет большего позора для русского офицера, чем служить врагам Родины.

Похоже, я его пронял. Он промолчал, повесив голову. В это время в дверь купе заколотили и послышались голоса:

— Товарищ командующий!

Я кивнул адъютанту. Тот повернул защелку. Дверь распахнулась. В купе просунулись взбудораженные лица двух особистов.

— Уведите этого, — сказал я им, указав на проводника. — Вероятно — агент РОВС.

— А ну пошли! — сказал один из особистов.

Терентьев поднялся, глянул на меня с сожалением и вышел. Скорее всего, в третий раз я его уже не увижу. Враг не дремлет — это не просто слова. Вторая Мировая уже идет, хотя ее никто пока так не называет.

В СССР непрерывно засылаются вражеские агенты — и просто шпионы и диверсанты. Дашь слабину, сожрут. Не только одного комкора — целую страну. А этого ни им, ни их хозяевам позволить нельзя.

— Товарищ Жуков! — вывел меня из задумчивости второй особист. — Разрешите задать вам несколько вопросов.

— Прежде всего — представьтесь.

— Старший лейтенант государственной безопасности Трефилов.

— Садитесь, товарищ Трефилов.

Он опустился туда, где только что сидел Терентьев. Снял фуражку. Положил ее рядом с собой, пригладил ладонью и без того прилизанные волосы. Уставился на меня, типа пытаясь проникнуть в самую душу. Я невольно усмехнулся. Хрен у него получится.

— Расскажите, пожалуйста, товарищ комкор, как все произошло, — попросил он.

Я не торопясь пересказал ему все, что случилось с того момента, когда я вышел из купе и увидел «железнодорожника». Старлей слушал, кивал, но ничего не записывал. Понятно, он должен был доложить начальству, объяснив заодно, почему проворонил диверсантов.

— Скажите, товарищ Жуков, а до этого момента вы ничего подозрительного не замечали?

— Заметил, старлей, — усмехнулся я. — Отсутствие сотрудников особого отдела в момент нападения диверсантов. О чем я обязательно сообщу товарищу Берии.

Старлей побледнел. Схватил фуражку. Натянул на голову. Попытался вскочить. Зацепился макушкой за верхнюю полку, рухнул обратно. Снова попытался вскочить. Пришлось его придержать за рукав, а то он башку себе расшибет.

— Не ссы, старлей, — сказал я. — Если остаток пути обойдется без происшествий, будем считать, что ты лично задержал диверсанта.

Москва

Первый иней серебрил крыши московских домов, но улицы были непривычно оживлены для раннего утра. У газетных киосков на площади Свердлова и у входов в метро выстраивались очереди.

Люди в телогрейках и потертых пальто, спешащие на заводы, задерживались, спрашивали «Красную Звезду», последний номер. И, получив свежеотпечатанные листы, замирали на месте, впиваясь взглядом в заголовки.

«РАЗГРОМ ЯПОНСКИХ ЗАХВАТЧИКОВ НА РЕКЕ ХАЛХИН-ГОЛ»

«БЛЕСТЯЩАЯ ПОБЕДА КРАСНОЙ АРМИИ»

«КОМКОР ЖУКОВ: МАСТЕРСТВО И ВОЛЯ К ПОБЕДЕ»

Я видел все это, когда отправился по адресу, названному Сафроновым. Я мог бы послать Мишу, но решил, что незачем втягивать адъютанта в эту историю, которая еще неизвестно, чем обернется.

Само собой, я не стал надевать комкоровский мундир и шинель, взяв с собой только удостоверение. В трамвае на маршруте № 15, громыхающем по Арбату, кондуктор, продавая билеты, вместо привычного «Граждане, передавайте на проезд», громко выкрикивал:

— Товарищи, читайте «Красную звезду»! Наша доблестная Рабоче-Крестьянская Красная Армия наголову разбила самураев!

И вагон наполнился гулом возбужденных голосов.

— Говорят, их там, япошек, чуть ли не втрое больше было! — неслось из угла.

— А наши, слышь, новейшими танками их наскрозь прошли! — парировал седой рабочий с инструментальным ящиком в мозолистой руке.

— Молодчаги! Вот так их, захребетников! Жуков, я слышал, под Москвой служил раньше?

— Мой племянник, артиллерист, как раз там служит… Пишет — командующий наш мужик суровый, но справедливый. Потому и япошек этих бьем, как цыплят!

Пока я пробирался к цели, фамилию «Жуков» пришлось услышать не раз. Ее повторяли мальчишки на улицах и пассажиры городского транспорта. Похоже, она переставала быть просто фамилией одного из высших командиров РККА, превращаясь в легенду.

Понятно, несмотря на договор с немцами, ощущение большой войны висело в воздухе, и наша победа на Халхин-Голе придавала народу уверенности. После боев в Испании, после нападения нацистской Германии на Польшу, она была как глоток свежего воздуха в удушливой предгрозовой атмосфере.

Никем не узнанный, в сером пальто и шляпе, я соскочил с трамвайной подножки и углубился в переулок Сивцев Вражек. Дом № 7 оказался вполне современным. В нем даже были лифт в остекленной шахте, примыкавшей к стене.

Я вошел в подъезд и наткнулся на вахтера. Здоровенный мужик в форме НКВД преградил мне путь. Видать, домик не простой и живут здесь не рядовые граждане Союза ССР. Я вынул из кармана удостоверение. Всмотревшись, вахтер вытянулся по стойке смирно.

— Мне нужна седьмая квартира, — сказал я.

— Пожалуйста, товарищ комкор, третий этаж. Вас сопровождать?

— Не нужно.

Он кивнул, все еще стоя навытяжку. Я направился к лифту. Вышел на третьем этаже. Нажал на кнопку звонка седьмой квартиры. Дверь открыла старушка, по виду домработница. Посмотрела на меня подслеповатыми глазками.

— Тебе кого, милок?

— Я к Ольге Ивановне.

— Проходи. Я ее сейчас покличу.

Я вошел в широкую прихожую. Да, квартирка по нынешнему времени была зажиточной. Даже в прихожке чувствовалось. Большой гардеробный шкаф, скамеечка для надевания обуви, стойка для зонтиков и тростей. Неужто это квартира покойного лейтенанта?

Послышались быстрые шаги. В прихожей показалась высокая стройная, хорошо одетая женщина лет двадцати пяти. Запахло явно не советским парфюмом. На груди, закрытой кружевным воротником, поблескивало жемчужное ожерелье.

— Здравствуйте, вы ко мне?

— Добрый день! — откликнулся я. — Вы Ольга Ивановна Сафронова?

Она почему-то быстро оглянулась и сказала:

— Пройдите, пожалуйста, вот сюда. — Женщина указала на двустворчатую остекленную дверь. — Дуняша, нас не беспокоить!

Я прошел в гостиную. Снял шляпу и расстегнул пальто. Уселся на диван. Судя по тому, что мне не предложили снять верхнюю одежду, хозяйка не собиралась со мною долго лясы точить. Я, впрочем, с нею тоже. Сафронова уселась в кресле напротив.

— Простите, что не ответила сразу, — проговорила она. — По документам я действительно Сафронова, но родители этого не знают. Они не хотели, чтобы я брала фамилию мужа…

— Почему?

— Мой приемный отец известный ученый, врач самого товарища Сталина… И вот я выхожу за простого лейтенанта.

— В таком случае, вам лучше поменять фамилию, причем — сделать это немедленно.

— С какой стати! — удивилась Сафронова. — Мы с Алексеем любим друг друга, у нас растет дочь.

— Именно — из-за дочери. Для нее будет лучше, если она станет носить фамилию дедушки.

— С Алешой что-то случилось⁈ — придушенным голосом воскликнула она.

Что ей сказать? Правду? Да, только частичную. Достаточную для того, чтобы она сменила фамилию и свою и ребенка. А о том, что ее муженьку вышиб мозги его же подельник, этой красотке знать незачем.

— Алексей Сафронов был завербован вражеской агентурой, — жестко сказал я. — И теперь, для того, чтобы обезопасить себя и ребенка, вы должны не только разорвать свои отношения с ним, но и попросить своего отца помочь вам с отъездом куда-нибудь в тихое, неприметное место.

Я думал, Сафронова закатит истерику, но она взяла себя в руки. Кивнула сдержанно и вдруг развернула газету, лежавшую на небольшом столике в углу. Я заметил собственный фотопортрет на первой полосе.

— Вы ведь Жуков? — спросила она.

— Верно, — не стал отпираться я.

— Костя Симонов рассказывал мне о вас… Вам можно верить… И если уж сам комкор Жуков пришел, чтобы предупредить меня, дело серьезное.

— Более, чем вы думаете, Ольга Ивановна, — сказал я, вставая.

И в этот момент разжался звонок в дверь. Сафронова вздрогнула.

— Вы кого-нибудь ждете? — спросил я.

— Н-нет… Должна вернуться из магазина мама, но у нее ключи…

— Оставайтесь на месте! — приказал я.

Я сунул руку в карман и выглянул в прихожую. И вовремя. Домработница Дуняша как раз открывала дверь. Он едва успела отскочить, потому что створка вдруг резко распахнулась.

В квартиру ворвался какой-то тип. Он выдернул из-за пазухи пистолет. Не замечая меня, ткнул стволом в голову перепуганной старухи. Та охнула и свалилась на пол — то ли в обмороке, то ли от сердечного приступа.

— Эй, мужик, — негромко окликнул я злоумышленника. — Пушку-то брось.

Пока приехал милицейский наряд, пока я рассказал старшине о том, как повязал молодчика, ушло больше часа времени. Менты были в шоке о того, что преступника, ворвавшегося в квартиру известного профессора медицины, который пользует самого вождя, задержал сам комкор Жуков, так что в гостиницу меня доставили с почетным эскортом.

Вскоре я уже отдыхал в своем номере, в гостинице «Москва», глядя в окно на вечереющий город. На столе лежали свежие номера газет. Моя фотография, чуть размытая, смотрела на меня со страниц. «Герой Гражданской и Халхин-Гола»… Странное чувство — видеть собственное, но в то же время чужое лицо, превращенное в символ.

Воротников вошел с обычной чашкой чая и карамельками.

— Георгий Константинович, ваше имя у всех на устах, — не выдержал он и смущенно осекся.

Я ничего не ответил. Эта народная любовь была обоюдоострым мечом. Она возносила, но она же делала мишенью. И она приковывала внимание самого главного зрителя. Как по расписанию, раздался телефонный звонок. Адъютант снял трубку, вытянулся и, побледнев, протянул ее мне.

— Товарищ Жуков… Кремль. Поскрёбышев…

Я взял трубку.

— Слушаю.

Голос в трубке был негромким, почти бытовым.

— Товарищ Жуков, здравствуйте! Поскрёбышев у аппарата. Иосиф Виссарионович ждет вас к себе на доклад. Через час. Шофер уже выехал за вами.

— Спасибо, товарищ Поскрёбышев, — ответил я. — Ровно через час буду у вас в приемной.

Положив трубку, я посмотрел на газету. Я понимал, что восторженные статьи опубликованы если не по личному указанию, то уж точно не без одобрения вождя. Давал ли он этим понять, что одобряет мои методы, против которых выступает командарм Штерн?

Трудно сказать. Скоро я узнаю это. Тщательно выбрившись, одевшихся в мундир, на котором поблескивали все мои боевые награды, включая «Золотую Звезду Героя Советского Союза», я спустился в фойе. Теперь-то мне не удалось остаться незамеченным.

«Жуков… Жуков… Жуков…» — слышалось со всех сторон. Не реагируя, я миновал фойе и направился к автомобилю, возле которого стоял навытяжку шофер в форме сержанта государственной безопасности. Я сел в салон и он захлопнул дверцу.

Еще через пятнадцать минут, я вошел в приемную товарища Сталина. Секретарь вождя поздоровался со мною за руку и отправился докладывать Хозяину. Вернувшись, он оставил дверь приоткрытой.

— Товарищ Сталин вас ждет.

Чеканя шаг, я вошел в просторный кабинет вождя. Только тиканье часов на стене да шелест бумаг на большом столе нарушали глубокую тишину. За столом, спиной к высокому окну, сидел Сталин.

Он не курил свою знаменитую трубку, а медленно, почти механически, перебирал листки какого-то доклада. Когда я вошел и встал по стойке «смирно», Хозяин не сразу поднял голову, давая мне время осмотреться и прочувствовать атмосферу.

— Товарищ Сталин, комкор Жуков явился по вашему приказанию.

Вождь отложил бумагу, поднял на меня свой тяжелый, испытующий взгляд. Его глаза, казалось, видели не меня, командующего 57-м отдельным армейским корпусом, а некую схему, сложную и обладающую определенным потенциалом.

— Здравствуйте, товарищ Жуков, — произнес он негромко. — Проходите. Садитесь.

Я опустился в тяжелое кожаное кресло, чувствуя себя школьником на экзамене перед строгим преподавателем.

— Читали сегодняшние газеты? — спросил он, взяв со стола номер «Красной звезды».

— Читал, товарищ Сталин.

— Этот Симонов хорошо о вас пишет, — он отложил газету. — Да и другие вас хвалят. Очень хвалят. И армию, и лично вас. «Тщательно продуманная операция», «воля к победе»… — он произнес эти слова без тени иронии, но и без одобрения, просто констатируя факт. — Народ любит сильных полководцев. Особенно победителей.

Сталин помолчал, давая мне понять подтекст, дескать, народная любовь — ненадежный союзник. Я был полностью согласен с вождем. Любовь народа вещь зыбкая. Оступишься, и она обернется своей противоположностью… Достаточно вспомнить судьбу Тухачевского.

— Теперь расскажите мне, — он сложил руки на столе, — как оно было… на самом деле. Без газетных восторгов.

Я начал доклад. Сухо, по-деловому, без прикрас. О прорыве, о риске, о встречном сражении, о потерях. Хозяин слушал, не перебивая, его лицо оставалось непроницаемым. Лишь когда я упомянул о том, что бросил в бой последние резервы, его брови чуть дрогнули.

— Отчаянный шаг, — все также тихо проговорил он, когда я закончил. — Более чем отчаянный. Вы не боялись, что японцы все же прорвутся? Что вам не хватит сил?

— Боялся, товарищ Сталин, — признался я, — но боязнь проиграть была сильнее. Если бы мы отступили, мы бы потеряли больше. Инициативу, плацдарм и, в конечном счете, проиграли бы войну на этом направлении. Я предпочел рискнуть.

— Рассчитанный риск? — уточнил вождь.

— Единственно возможный, — ответил я.

Он медленно встал и прошелся по кабинету, его мягкие сапоги ступали почти бесшумно.

— Вы знаете, что говорят ваши недоброжелатели? — спросил Сталин, остановившись у карты мира. — Говорят, что вы — кавалерист старой закалки. Что вы не жалеете бойцов. Что ваша тактика — это тактика рубки, а не тонкой стратегической игры.

— В этом и заключалась тонкая стратегическая игра, товарищ Сталин. Японец, как и всякий сильный враг, понимает только силу. Я применил ту стратегию, которая помогла нам переиграть противника. И принесла результат.

— Результат… — вождь повернулся ко мне. — Да. Результат есть. Японцы надолго запомнят этот урок. — Он сделал паузу. — А вы? Какой урок вынесли из этого вы, товарищ Жуков?

Я понял, что это главный вопрос. Его интересовало не столько прошлое, сколько будущее.

— Я вынес убеждение, товарищ Сталин, что современная война — это война моторов, связи и управления. И что побеждает тот, кто действует быстрее, решительнее и не боится брать на себя ответственность. Даже самую тяжелую.

Хозяин смотрел на меня долго и пристально. Казалось, он взвешивает каждое мое слово, оценивает каждый жест, каждую подвижную черточку моего лица.

— Ответственность… — повторил Сталин. — Это правильно. Без ответственности не может быть настоящего командира. — Он вернулся к столу и сел. — Ваши предложения по реорганизации армии… вызвали споры и в Наркомате и на Политбюро. Очень большие споры.

— Понимаю, товарищ Сталин.

— Но ваша победа… она придает им вес. И весьма значительный. — Хозяин снова взял в руки карандаш. — Вы доказали, что ваши методы работают. А в наше время это главный аргумент.

Он что-то написал на листке бумаги, поднял на меня взгляд.

— Мы будем продолжать эту работу. И вы будете играть в этой работе не последнюю роль… Учтите, у вас будут противники. Сильные. Справитесь?

— Обязан справиться, товарищ Сталин. Тем более, если буду знать, что работаю на укрепление обороноспособности страны.

Он кивнул, и в его глазах мелькнуло нечто, отдаленно напоминающее удовлетворение.

— Хорошо. Вы пока свободны, товарищ Жуков, но… — он сделал небольшую паузу, — на днях в Кремле пройдет большое совещание на котором будут присутствовать руководители армии, флота, авиации и промышленности. Приготовьтесь, товарищ Жуков, это вам не междусобойчик у Берии. Разговор предстоит серьезный.

Я встал, щелкнул каблуками и вышел из кабинета, но меня снова догнал голос вождя:

— А что вы делали на квартире вдовы вражеского диверсанта Сафронова?