Жуков. Халхин-Гол

Глава 7

К полудню я вызвал к себе Конева.

— Ну что, Илья Максимович? Есть реакция?

— Есть, Георгий Константинович, — кивнул начальник разведки. — Танака вышел в эфир, запросил эшелон. Ему, похоже, сразу не поверили, взяли паузу, потом приказали идти на запасной аэродром. Теперь будем ждать вестей.

— От кого?

— От нашего резидента в Квантунской армии. я запросил Главное управление, там пообещали подключить его к операции «Самурай». Будем вести совместную разработку племянника генерала Катаямы.

— Отлично, — сказал я, чувствуя облегчение.

Первый, самый рискованный этап был пройден. Теперь все зависело от того, насколько жадно японское командование клюнет на наживку. Только пусть теперь поработают товарищи из Главупра внешней разведки, а у меня своих забот хватает.

Ждать пришлось недолго. Уже через сутки воздушная разведка доложила, что японцы начали переброску частей 23-й пехотной дивизии с северного на южный участок фронта. Они всерьез готовились отражать наш «главный удар» там, где его не планировалось.

Вечером я получил новую шифровку от Штерна. Короткую и емкую: «Жукову. Ваша инициатива дала результат. Действуйте. Штерн». Ну что ж, в каком-то смысле руки у меня теперь развязаны.

Прошло три дня после «побега» Танаки. Японцы на южном участке закопались основательно. Их разведка работала в поте лица, пытаясь вскрыть «подготовку нашего наступления». Мы им помогали — по ночам двигали технику, имитировали работу саперов, демаскировали ложные артпозиции. Пусть тратят силы и ресурсы.

А я тем временем занялся тем, что действительно могло переломить ход всей кампании. Не шпионскими играми, а реальным усилением своей группировки. Сидя в юрте над картой, я вызвал к себе начальника инженерной службы корпуса, полковника Демидова.

— Товарищ комдив, инженерные части работают в полную силу, — доложил он, едва переступив порог. — Укрепляем оборону на всех участках.

— Оборону — это хорошо, — перебил я его. — Но сейчас мне нужны дороги.

— Дороги? — Демидов удивленно поднял брови. — Грунт тут тяжелый, товарищ комдив. Песок, щебень…

— Я знаю. Но я не требую асфальта. Мне нужны колонные пути. У нас тут скопилось сколько техники? Танки, артиллерия, грузовики. Если пойдет дождь — все увязнем. А если пойдем в наступление — поднимем такие тучи пыли, что свои же с воздуха нас не увидят. Нужно снизить пыльность и улучшить проходимость.

Я ткнул пальцем в карту, в район к северу от Хамар-Дабы.

— Вот здесь, на подступах к плацдарму, нужно снять дерн и укатать грунт. Создать нечто вроде твердого покрытия. Использовать все, что есть под рукой — хворост, камень, даже мешки с песком, если надо. Я хочу, чтобы наши танки могли быстро и без пыли выходить на исходные позиции.

— Понял, товарищ комдив! — в глазах Демидова загорелся огонек инженерного азарта. — Будем делать «жердевую выстилку». Это трудоемко, но эффективно.

— Именно. Труда не бойтесь. Обратимся к монгольским товарищам. Людей хватит. И еще одно. Все переправы через Халхин-Гол нужно усилить. Я не верю, что японцы не попытаются их разрушить. Нужны дублирующие мосты, и желательно — скрытые. Понимаете? Чтобы с воздуха не были видны.

— Есть. Организуем маскировку и построим низководные мосты.

— А что если, товарищ Демидов, решить вопрос с наведением понтонных мостов принципиально, — сказал я.

— Что вы имеете в виду, товарищ командир дивизии? — спросил военный инженер.

— Сколько времени уходит на наведение понтонного моста?

— Зависит от множества факторов. Конструкции самих понтонов, конструкции пролетных строений, настила, количества саперов, условий реки и в целом боевой обстановки, товарищ Жуков. В любом случае — не менее двух— трех часов.

— А что если сделать этот процесс менее трудоемким и затратным как по времени, так и по использованию рабочей силы?

— Насколько мне известно, над этим работают, но пока идеального решения не найдено.

— А если сделать вот так? — проговорил я, вынув из планшета листок бумаги и карандаш.

Я понимал, что дарю военному инженеру Демидову идею другого военного инженера, по фамилии Глазунов, но от скорости наведения переправ зависит успех многих военных операций. Понятно, что для боев на Халхин-Голе новый тип ПМП — понтонно-мостового парка сделан не будет, но я-то думал о грядущей войне.

Демидов наблюдал за моими набросками, затаив дыхание. Его можно понять. Искусство наведения временных переправ существует тысячи лет, но никому до сих пор не удавалось максимально упростить эту опасную и изматывающую процедуру. Закончив, я сунул свои почеркушки в руки изумленного инженера.

— Примерно так, товарищ Демидов, — сказал я. — Подумайте, подготовьте техническую записку или как это там у вас называется. Разумеется, не забывая о текущих задачах.

Следующим я вызвал Смушкевича. Я сам спустился с горы, к запасному аэродрому, чтобы пообщаться с начальником нашей авиагруппы. Он прилетел на «У-2», выглядел усталым, но довольным — его летчики вовсю пользовались ослаблением японской авиации на главном направлении.

— Яков Владимирович, нужна ваша помощь в деле, далеком от воздушных боев, — встретил я его.

— Слушаю, Георгий Константинович.

— Раций у нас — в обрез. А координировать пехоту, артиллерию и танки в наступлении — жизненно важно. Нет ли у твоих техников подходящих деталей, чтобы собрать несколько простейших усилителей для полевых телефонов? Или хотя бы провода для удлинения? Чтобы командиры батальонов не бегали к командованию с докладами, а могли говорить из своего окопа.

Смушкевич почесал затылок.

— Связь — это не по нашей части, конечно… Но сборные антенны, катушки с проводом… Думаю, найдем что-нибудь… Пусть связисты откомандируют к нам в дивизию толковых ребят.

— Отлично. Откомандируют. Это сэкономит время и жизни, — сказал я. — И еще, сколько у тебя таких машинок?

Я похлопал по нижней плоскости биплана.

— У нас всего пяток, для связи и разведки, но есть еще у монгольских товарищей, учебные.

— Превосходно. Есть у меня еще одна задумка. На этот раз точно по вашей части.

И я изложил ему свою идею. Смушкевич почесал в затылке и рассмеялся.

— А ведь и вправду может сработать, товарищ комдив! — едва ли не выкрикнул он. — Японцы будут ждать от нас налеты тяжелыми машинами и днем, а мы… Немедленно возвращаюсь на свой КП.

Он нацепил летный шлем, откозырял и полез в кабину. А я вернулся к «эмке», которую совсем загонял в последнее время. Воротников завел мотор. Теперь мои мысли занимала обычная вода. Вернее, ее отсутствие.

В монгольской степи с пресной водой была беда. Ее возили в цистернах за десятки километров. А в условиях жары и пыли это была кровь армии. Река была рядом, но подвергать водовозов риску вражеских обстрелов, командиры не хотели.

Объезжая позиции, я заметил, что бойцы моют руки и даже умываются драгоценной питьевой водой из фляжек. Идиотизм. Вызвав старого служаку, начальника интендантской службы, я устроил ему разнос.

— Товарищ майор, вы что, с ума сошли? У вас бойцы питьевую воду на умывание тратят! Немедленно организовать пункты помывки! Чего проще, выкопать ямы, обшить их брезентом, наполнять технической водой из реки! Пусть хоть раз в день, но каждый боец может умыться и протереть тело. Это же элементарная гигиена! Да и над фильтрации воды для питья и приготовления пищи тоже подумайте. Если не хотите, чтобы у нас холера началась?

Майор, краснорожий от смущения, лишь мычал что-то в ответ. Но приказ был выполнен с должным рвением. Уже через два дня по всему нашему расположению были выкопаны и оборудованы десятки таких примитивных, но жизненно важных «душевых». Фильтры тоже соорудили.

Прошла неделя. Наши инженерные работы на севере были в разгаре. Дороги «лежневки» протянулись на несколько километров, позволяя технике двигаться почти бесшумно и без пыли. Японцы, сфокусированные на юге, этого, похоже, не заметили.

Как-то вечером ко мне зашел Конев. Принес свежие данные аэрофотосъемки.

— Георгий Константинович, посмотрите. Японцы не только укрепили южный участок. Они начали строить там долговременные огневые точки. Бетонные колпаки подвозят.

Я просмотрел снимки. Да, они всерьез и надолго окопались на юге. Значит, деза сработала. Их главные силы были сейчас там, где нам было нужно.

— Отлично, — отложил я снимки. — Теперь мы знаем, где их нет. А значит, мы знаем, где они есть. Илья Максимович, передайте Смушкевичу — усилить разведку именно на центральном и северном участках. Мне нужны точные карты их переднего края, расположения артиллерии и резервов. Не там, где они ждут нашего удара, а там, где мы его нанесем на самом деле.

Следующим утром, едва я вышел из юрты, чтобы подышать воздухом до начала рабочего дня, ко мне подошел Воротников. В руках он держал не только портфель с картами, но и небольшою стеклянную баночку.

— Товарищ комдив, вам передали.

— Что это? — я с подозрением посмотрел на баночку.

— Не знаю. От медсестры Зины. Сказала, это для вашей руки.

Я машинально взглянул на левую руку. На костяшках действительно краснела ссадина — пару дней назад зацепился о колючую проволоку, проверяя укрепления на передовой. Ерунда, даже не заметил.

— И что это?

— Говорит, мазь особая, фронтовая. От воспалений и чтобы быстрее заживало. Сама делает, на травах.

Я взял баночку, снял крышку. Пахло медом и чем-то горьковатым, травяным. Кажется, эта Зина как раз и порывалась перевязать мне руку, но я отмахнулся.

— И зачем это? — пробормотал я, больше себе, чем адъютанту.

— А кто их, женщин, разберет, — философски заметил Миша. — Видать, понравились вы ей, Георгий Константинович.

Я поднял бровь. Он смущенно откашлялся. Сама мысль о том, что какая-то медсестра может «проявлять знаки внимания» к комдиву Жукову, казалась мне неуместной. В памяти тут же всплыли скудные сведения о его семье, о жене Александре Диевне и дочерях. Нет, это лишнее. Сейчас не до того.

— Передай ей спасибо, — сухо сказал я, возвращая лейтенанту баночку. — И больше ничего не принимай.

— Есть, — кивнул Воротников, но в его глазах читалось неподдельное любопытство.

День выдался напряженным. Предстояло провести рекогносцировку на северном участке, где мы готовили плацдарм для будущего удара. Пыль, жара, скрип «эмки» на проселке. Мы объезжали позиции свежей 82-й стрелковой дивизии. Командир, полковник Афанасьев, докладывал об обстановке, но я слушал вполуха, больше обращая внимание на расположение окопов, маскировку, состояние бойцов.

И тут, на одном из медпунктов, я ее увидел. Ту самую Зину. Невысокую, худенькую, в выцветшем халате, с косынкой на темных волосах. Она не заметила моего приближения, яростно растирая в тазу белье, и на ее лоб выступили капельки пота.

Увидев нас, она резко встала, вытерла руки о халат и вытянулась по стойке «смирно». Лицо было серьезным, усталым, но глаза… живые, темные, смотрели прямо на меня.

— Вольно, — бросил я, проходя мимо к палатке, где располагался военврач второго ранга Мелентьев. Я собирался заглянуть к нему на предмет проверки готовности военно-медицинской службы к предстоящему наступлению. Разговор был недолгим. Выходя, я краем глаза заметил, как Зина снова склонилась над своим тазом, но теперь ее уши были ярко-красными.

Вечером, вернувшись на КП, я снова наткнулся на нее. Она помогала санитарам разгружать медикаменты из грузовика. Ловко, по-мужски, перехватывая тяжелые ящики. Увидев меня, снова замерла, но на сей раз в ее взгляде, помимо смущения, читался немой вопрос.

Я прошел мимо, не останавливаясь. А в юрте увидел ту самую баночку. Видать, Миша все-таки подсунул мне ее. Открыл. Понюхал. Пахло… по-больничному. И по-человечески. Я ткнул пальцем в мазь и размазал ее по ссадине. Прохладно. Приятно.

На следующий день, проверяя ход инженерных работ, я снова увидел Зину, на этот раз на передовом перевязочном пункте. Она перевязывала раненого бойца, и ее голос, тихий и ровный, доносился из-за брезентовой стенки: «Держись, отец, сейчас все…». И боец, седой уже мужик, видать, сверхсрочнник, слушался ее, как дитя.

Когда она вышла, чтобы сменить воду, наши взгляды снова встретились. На этот раз Зина не опустила глаза, а лишь чуть кивнула, и в уголках ее губ дрогнула улыбка. Я кивнул в ответ и пошел дальше, чувствуя себя нелепо.

«Втягиваюсь в роль», — с раздражением подумал я. Но мысль о том, что в этой суровой военной реальности есть что-то простое и человеческое, почему-то не казалась лишней. Поздно вечером, когда в штабе стихла дневная суета, Воротников, подавая мне вечерние сводки, негромко сказал:

— Товарищ комдив, медсестра Зина спрашивала, помогла ли мазь?

Я посмотрел на свою руку. Ссадина действительно почти затянулась.

— Передай, что помогла. И… передай спасибо.

— Есть, — снова кивнул адъютант, и на его лице промелькнула тень одобрения.

Это было глупо. Неуместно. Но, черт побери, после целого дня, посвященного службе, этот маленькая, дурацкая баночка с мазью казался крупицей дома. Моего, оставшегося в далеком будущем. Я отогнал эти мысли. Впереди была война. А все остальное… все остальное могло подождать.

Прошло еще несколько дней. Наша «стройка» на северном участке подходила к концу. Дороги «лежневки» были готовы, скрытые подходы для техники оборудованы. Японцы на юге продолжали укрепляться, и разведка доносила, что они даже начали минирование перед своим фронтом — явный признак ожидания нашей атаки именно там.

Как-то раз, возвращаясь с инспекции новых артиллерийских позиций, я застал Зину в неожиданной обстановке. Она сидела на ящике из-под снарядов возле полевой кухни и… учила пожилого санитара читать. Мужику было около пятидесяти, а он, с красными от напряжения ушами, бубнил по слогам: «Ма-ма мы-ла ра-му». Зина терпеливо поправляла его, ее пальчик водил по потрепанному букварю.

Увидев меня, она снова вскочила, смутившись. Санитар и вовсе от испуга чуть не уронил книжку.

— Вольно, — сказал я, подходя ближе. — Учитесь?

— Учусь, товарищ комдив, — выпалил санитар. — Сестра Зина помогает. Я… я грамоту подтягиваю.

— Хорошее дело, — кивнул я. Взгляд мой упал на книгу. Старый букварь. — Тяжело дается?

— Нет, товарищ комдив! — санитар ответил с таким энтузиазмом, что было ясно — тяжело.

Я посмотрел на Зину. Она смотрела на своего ученика с теплотой и легкой гордостью.

— Молодец, сестра, — сказал я и, не зная, что добавить, пошел дальше.

Вечером того же дня, разбирая бумаги, я наткнулся на сводку политотдела. Среди прочего упоминалось о низком уровне грамотности среди пополнения. В памяти сразу всплыла картина: Зина и немолодой санитар. Простая человеческая доброта в пекле войны. Это стоило больше, чем дюжина донесений.

На следующий день я вызвал к себе начальника политотдела.

— Товарищ Борисов, что у нас с ликбезом? Вижу, среди новобранцев много малограмотных.

— Проблема, товарищ комдив, — вздохнул тот. — Не хватает пособий, да и заниматься некому. Все на передовой.

— Найти пособия. Собрать по всем штабам старые газеты, брошюры, что есть. И организовать занятия. В каждом подразделении найти тех, кто грамотный, пусть учат остальных. Вменять в обязанность. Это повысит боеспособность не меньше, чем новая винтовка.

— Будет исполнено, товарищ комдив! — обрадовался политработник, получив ясную и нужную задачу.

Случайно ли это вышло из-за встречи с Зиной или нет, но дело было нужное. Я это понимал. И, отдавая приказ, поймал себя на мысли, что представляю, как она одобрит это решение. Сразу же отогнал эту мысль прочь.

Наше следующее столкновение было более прямым. Я объезжал госпитальные палатки, навещал раненых после очередного японского артобстрела. В одной из палаток Зина перевязывала голову бойцу. Делала она это быстро, уверенно, но при этом ее руки были удивительно мягкими. Раненый, суровый на вид старшина, смотрел на нее как на ангела.

Закончив, она повернулась и почти столкнулась со мной нос к носу. Отшатнулась, рука сама потянулась к пилотке.

— Товарищ ко… комдив!

— Не мешаю? — спросил я.

— Нет, товарищ комдив! — она опустила глаза, но я видел, как взволнованно вздымается ее грудь под халатом.

— Как работа? Хватает медикаментов?

— Справляемся, — коротко ответила она, все еще не поднимая глаз. — Спасибо, что взяли мою мазь, — вдруг добавила она, совсем тихо.

— Рука зажила, — так же тихо ответил я. Мы стояли в проходе между койками, и вокруг нас кипела госпитальная жизнь — стоны, разговоры, шаги. А в нашем углу на несколько секунд повисла неловкая, странная тишина.

— Мне нужно работать, — она кивнула в сторону следующего пациента.

— Конечно, — я посторонился. Она прошла мимо, и я уловил легкий запах лекарств и мыла. Чистый, несмотря на всю окружающую грязь и кровь.

Выйдя из палатки, я глубоко вдохнул пыльный воздух. Это заходило слишком далеко. Эти мимолетные встречи, этот взгляд… Нет. Я — комдив Жуков. Вернее, я в его теле. У него есть семья, о которой я почти ничего не знаю, но чью память обязан хранить. А у меня… у меня есть война. И цель — выиграть ее с наименьшими потерями. Все остальное — слабость. Отвлекающий маневр.

В тот же вечер я сказал Воротникову:

— Миша, если эта медсестра… Зина… снова что-то передаст, вежливо откажись. Скажи, что командир благодарен, но принять неудобно.

Воротников удивленно на меня посмотрел, но ответил:

— Понял, товарищ комдив.

Я видел, что он не понимает. Да мне и не нужно было, чтобы он понимал. Это была не его война. Это была моя. И на ней не было места для чего-то большого, чем краткая человеческая доброта и благодарность. Все остальное приходилось отсекать. Жестоко, но необходимо.