Жуков. Халхин-Гол

Глава 16

Московские огни остались позади, уступая место бескрайним темным равнинам, с редкими огоньками деревень. Я сидел в тесной кабине бомбардировщика «ДБ-3», одном из тех, которые наши летчики перегоняли через границу, чтобы поставить китайским товарищам.

На большой высоте, несмотря на летный комбинезон с электроподогревом, который мне выдали, пришлось померзнуть. Все равно выбора не было. В мягком вагоне я бы ехал с комфортом, но пока поезд катил бы до Читы, японцы могли проделать дыру в нашем фронте, в которую пролезла бы вся их Квантунская армия.

В ушах еще стоял голос Сталина, который позвонил мне в гостиницу, когда я получил депешу из Генерального штаба.

— Товарищ Жуков, ситуация на Халхин-Голе может стать критической, — сказал он. — По данным разведки, японцы вот-вот могут начать вторжение в районе Эрис-Улаин-Обо. Связь с частями ненадежна. Восьмая монгольская кавдивизия может не удержать фронт. Ваше присутствие необходимо. Отправляйтесь немедленно.

Немедленно, значит немедленно. Я покидал вещички в чемодан, в котором все еще валялся тот самый злополучный нож, как за мною зашел шофер, который отвез меня на аэродром. Борт поднялся в воздух без проволочек.

Я только и успел, что влезть в комбинезон, слишком теплый для московской сентябрьской погоды и на удивление малоэффективный на высоте под три тысячи метров. Хорошо хоть с погодой повезло. Через восемь часов полета мы были уже над Забайкальем.

Я смотрел на проплывающие внизу сопки, а в голове прокручивал карту. Высота Эрис-Улаин-Обо, растянутые позиции… Вряд ли япошки применят что-нибудь, выходящее за рамки стандартной схемы прорыва слабого участка обороны.

Пилот, старший лейтенант — бортрадист, протягивая сложенный листок бумаги, прокричал мне на ухо, перекрикивая гул моторов.

— Товарищ комкор! Только что принял радиограмму из штаба округа. Для вас.

Я развернул бумажку. Короткий, сухой текст, но от него мне теплее не стало.

«ВАШЕЙ СЕМЬЕ — СУПРУГЕ А. Д. ЖУКОВОЙ, ДОЧЕРЯМ ЭРЕ И ЭЛЛЕ — ПРЕДОСТАВЛЕНО МЕСТО В ШТАБНОМ ВАГОНЕ ЭШЕЛОНА ДЛЯ ВЫЕЗДА К МЕСТУ ВАШЕЙ СЛУЖБЫ. ВЫЕХАЛИ ИЗ МОСКВЫ 10 СЕНТЯБРЯ. О ВРЕМЕНИ ПРИБЫТИЯ БУДЕТ СООБЩЕНО ДОПОЛНИТЕЛЬНО»

Я скомкал депешу в кулаке. Только этого мне не хватало! Александра Диевна, Эра, Элла… Жена и дочери Жукова. Теперь — мои. За время пребывания на Халхин-Голе я получал от них письма. Отвечал. А куда деваться?..

Они жили в Смоленске, где их и оставил мой предшественник, а вот теперь их везут прямо на войну! Никогда этого не понимал. Встречу, через пару— тройку дней отправлю обратно. Монголия не Сочи.

— Товарищ комкор, все в порядке? — крикнул пилот, заметив, наверное, как я изменился в лице.

Я с силой разжал пальцы, разгладил бумагу о колено, сложил ее пополам и сунул за пазуху комбинезона, в карман гимнастерки.

— Все нормально, — пробурчал я. — Не отвлекайтесь. Чем быстрее будем на месте, тем лучше.

Летун кивнул. Наверное, ему хотелось поговорить. Я же видел — тяжко приходится капитану. Он не выпускал штурвала из рук в толстых перчатках не на мгновение. Бомбардировщик так и норовил вырваться — то задирал нос, то клевал им или валился на крыло. При этом постоянном напряжении полет проходил на редкость монотонно.

Я отвернулся к иллюминатору. Внизу проплывала сине-зеленая громада Сибири. Где-то там, по бесконечным рельсам, шел поезд с двумя девочками и женщиной, которые ничего не подозревали. Они ехали к мужу и отцу, а в него вселился чужой дядя, который останется чужим до конца.

Внутренний голос Жукова молчал, но я почувствовал его молчаливое, тяжелое одобрение. Теперь я был прикован к этому месту и времени по-настоящему. Все мои знания, весь опыт и яростное желание помочь стране — все это теперь было не абстрактным стремлением изменить историю. Это было для них. Чтобы их эшелон не попал под бомбежку. Чтобы война осталась там, за линией фронта.

— Прибавь-ка скорости, капитан, — сказал я, глядя вперед, на юго-восток, где по-прежнему полыхала война. — Некогда телепаться.

На месте я первым делом вызвал к себе полковника Тестова — начальника отдела штаба нашего 57-го армейского корпуса. Когда он вошел, я как раз кумекал над разложенной на столе картой. Луч света от лампы высвечивал проблемный участок фронта.

— Разрешите войти, товарищ комкор!

— Входите, Михаил Георгиевич. Докладывайте!

— Одиннадцатого сентября, подтянув к государственной границе Монгольской Народной Республики новые войсковые соединения, в частности, вторую пехотную дивизию и свежие авиационные части, японцы снова проникли на территорию МНР. А именно — в горном районе, на правом фланге наших войск, юго-восточнее высоты Эрис-Улаин-Обо.

— Это мне все известно, товарищ полковник, — отмахнулся я, — а вот что вы скажете о действиях противника на правом фланге?

— Собственно о переходе противником границ республики на правом фланге наших войск и захвате безымянной высоты мне стало известно из доклада работника оперативного отдела, который всего час назад прибыл из этого района.

— Мне известно, Михаил Георгиевич, что связь с нашими частями, которые ведут бой в районе высоты Эрис-Улаин-Обо, недостаточно надежна. Восьмая кавалерийская монгольская дивизия растянута вдоль границы и серьезного сопротивления оказать не сможет. В связи со сложившейся обстановкой, необходимо в короткий срок уничтожить агрессора.

Я произносил это, испытывая двойственное ощущение. До этого момента все, что происходило на фронте, почти не совпадало с тем, что я читал в мемуарах, но вот об этих событиях — точно читал и, оказывается, многое помню. Хотя даты событий все же сместились.

— Ваша задача, — сказал я, словно опять влезая в шкуру командира корпуса и Героя Советского Союза Жукова, — немедленно выехать в район дислокации наших боевых частей. Объединив усилия, находящихся там родов войск, в течение ночи разгромить противника, а к утру выйти на линию государственной границы в районе высоты Эрис-Улаин-Обо. Выезжайте немедленно и возьмите с собой вашего тезку, моего адъютанта. Воротников хорошо знает местность в этом районе, уверенно ориентируется в условиях бездорожья в ночное время.

— Есть, товарищ комкор! — откликнулся полковник. — Жду его в оперотделе.

Тестов откозырял и покинул помещение штаба.

— Поезжай, Миша, с полковником Тестовым, — сказал я, вызвав адъютанта. — Надо скрытно доставить его в расположение наших частей возле этой злополучной высотки. Справишься?

— Служу Советскому Союзу! — невпопад, явно обрадовавшись, ответил Воротников.

— Расскажешь мне по возвращении, как все прошло.

— Есть, товарищ комкор!

Он схватил шинель, портупею с личным оружием и чистую карту с планшетом, кинулся прочь. Мне оставалось только ждать. Из литературы я знал, что этот приказ Жукова был выполнен успешно, но ведь происходило это в предыдущей версии реальности.

Вернее, просто так сидеть на заднице и ждать, я не мог. Передал связистам приказ послать в оперативный отдел штаба группы, сосредоточенных в районе Эрис-Улаин-Обо частей собрать к прибытию полковника Тестова командиров частей.

В четыре часа утра мне доложили о том, что наши части готовы и я отдал приказ открыть по противнику артиллерийский огонь. Донесения от командиров подразделений поступали одно за другим. Под прикрытием огневого вала пехота, вслед за танками, стала обходить противника с флангов.

Японцы, сообразив, что им угрожает окружение, с последующим уничтожением или попадание в плен начали отходить, неся большие потери. Ну что ж, им не привыкать, получать по щам. Так и случилось, бросив на поле боя около четырехсот человек убитыми, япошки откатились за границу Монголии. Честно говоря, не понимаю, на что они рассчитывали?

Днем вернулся Миша. Я хотел было отправить его отсыпаться, но он был на взводе и попросил разрешение выполнить своей обещание рассказать о том, как все прошло. Ему требовалась разрядка обуревавших его эмоций. И я кивнул — давай.

— Ну взял я шинель, наган, планшет с чистой картой — и бегом в оперативный отдел. Тестов меня уже ждал, мрачный, как туча. Погрузились в грузовик, с нами — отделение пехоты из роты охраны. Никаких раций, никакой связи — только мы, ночь и надежда, что по дороге не напоремся на японский дозор.

Рокадная дорога была мне знакома, мы с вами, товарищ командующий, по ней не раз ездили. Правда, в ту ночь она казалась бесконечной и враждебной. Темнота — хоть глаз выколи. Впереди, на востоке, небо иногда алело от вспышек, доносился приглушенный гул канонады.

Вдруг Тестов хлопнул меня по плечу:

— Слышишь?

Я прислушался. Сквозь шум мотора — отчетливый треск пулеметов, винтовочные выстрелы, и в небе — зеленые следы трассирующих пуль. Полковник приказал водителю остановиться. Мы выскочили из кабины, стараясь вглядеться в темноту. Сориентировались по звездам и вспышкам — бой был совсем рядом, за очередной грядой сопок.

Пошли пешком, крадучись. Ноги вязли в песке, дышать было тяжело. Вскоре нас окликнуло наше боевое охранение. Появился молодой лейтенант, весь в пыли, глаза горят.

— Товарищи командиры! Добрались! — выкрикнул он. — А мы уж думали…

— Хватит болтать, — отрезал Тестов. — Веди к командиру.

Нас привели на КП — точнее, в глубокую щель, наскоро выкопанную в песчаном грунте. Там уже собрались командиры частей — усталые, с почерневшими лицами. Обстановку уточнили быстро. Оказывается, японцы закрепились на безымянной высоте, бьют прицельно, наши попытки выбить их — успеха не имели.

Тут полковник Тестов встал во весь рост. Голос у него аж звенел, слышно было всем. Заговорил:

— Товарищи! Командующий отдал приказал, чтобы к утру врага окружить и уничтожить. Задача — одновременная атака с двух флангов. Сигнал — три красные ракеты. Вопросы есть?

Вопросов не было. Была решимость. Командиры разбежались по своим подразделениям, а мы с Тестовым остались на НП. Правда, сидеть в укрытии, когда твои товарищи идут в бой, было выше моих сил. Сердце колотилось где-то в горле, в висках стучало.

— Товарищ полковник, разрешите идти в цепи! — выпалил я. — Связь ведь рвется, нужно координировать на месте!

Тестов сухо взглянул на меня, кивнул:

— Смотри не подведи. И живьем возвращайся, командующий с меня спросит.

Я побежал к стрелковым цепям, залег вместе с бойцами. Пахло порохом, пылью и потом. Впереди — смутно проступающий силуэт высоты, откуда вот-вот начнет хлестать свинцом смерть.

И она пришла. Ровно в четыре утра небо над японскими позициями разорвалось. Наша артиллерия открыла ураганный огонь. Грохот стоял такой, что земля ходуном ходила. Казалось, ничто живое не уцелеет там, наверху, но как только огонь перенесли вглубь, с высоты ударили пулеметы. Какие-то япошки все же уцелели.

И тогда в небе вспыхнули три красные ракеты. Сигнал!

— В атаку! За Родину! Вперед! — закричал я, сам не свой от нахлынувшей злости и ненависти, и рванул изо всех сил.

Бежал, не чувствуя ног, спотыкаясь о кочки и перепрыгивая воронки. В воздухе свистели пули. Рядом упал, застонал боец. Я не останавливался. Видел впереди себя спины наших пехотинцев, слышал их хриплые, злые крики. Мы ворвались на первые японские позиции. Все смешалось в этом кромешном аду — выстрелы в упор, крики «Банзай!», наш родной мат, хрипы, лязг штыков.

Я не помню, как выстрелил из нагана в мелькнувшую передо мной фигуру в форме цвета хаки. Помню только широкие, испуганные глаза японского солдата, и как он кубарем полетел вниз по склону.

В горле стоял ком, руки тряслись, но отступать было уже некуда — только вперед, только наверх. Японцы не выдержали нашего напора, нашего остервенения. Они дрогнули, попятились, а потом побежали, побросав пулеметы, раненых, все.

Когда все стихло, я стоял на вершине, опираясь ладонями о колени, и пытался отдышаться. Перед глазами все плыло. Рукава гимнастерки были в грязи и в чужой крови. Один из бойцов, седой уже старшина, хрипло спросил, протягивая мне фляжку:

— Лейтенант, глотни. Ты сегодня как джигит монгольский рубился. Клянусь матерью, Георгий Константинович, лучшей похвалы я еще не слыхал…

— Молодец, Миша! — похвалил его я. — А теперь иди вымойся, поешь и поспи пару часов. Больше пока дать не смогу.

— Есть, товарищ комкор!

Ночь на тринадцатое сентября выдалась тревожной. Я не сомкнул глаз, чувствуя в воздухе знакомое по прошлым боям напряжение. Японцы — народ упрямый. Получив по зубам двенадцатого числа, они не унимались.

Разведка доносила о подтягивании резервов, а в поведении противника сквозила та самая ослиная тупость, когда, не сумев взять лобовой атакой, начинают биться об стену снова и снова, надеясь проломить ее ценой собственных черепов.

И они полезли. Снова в том же районе, подбросив до четырех пехотных рот при поддержке артиллерии, но на этот раз мы были готовы куда лучше. Мои приказы по инженерному укреплению позиций, которые Никишев вначале считал излишней суетой, начали приносить плоды.

С КП докладывали: «Пошли!». Я прильнул к стереотрубе. В темноте полыхали вспышки выстрелов, трассирующие строчки прошивали ночь, но наши окопы молчали, командиры берегли бойцов.

Я знал, что сейчас основная масса пехоты отсиживается в блиндажах, а в траншеях — лишь наблюдатели и дежурные расчеты. Пусть японцы понапрасну расходуют снаряды. И лишь когда их пехота, крича «Банзай!», поднялась в атаку, наши позиции ожили.

Застрочили пулеметы, ударили минометы. Особенно отличились бойцы 603-го полка Заиюльева — ребята стояли насмерть, отбивая одну атаку за другой. А потом, в самый критический момент, из-за нашего фланга выползли стальные чудовища — танки капитана Копцова. Я видел в окуляры, как батальон врезался в японские порядки, давя и расстреливая все на своем пути. Это был не бой, а избиение.

К утру все стихло. Противник, оставив на подступах до пятисот своих солдат и горы вооружения, ретировался. Потеряли и мы людей — война без жертв не бывает, и каждая такая потеря — словно ножом по сердцу, но японцы заплатили вдесятеро дороже.

Однако радоваться было рано. Их наглость после такого разгрома лишь подтверждала, что это не конец, а только начало. Авиаразведка докладывала о подтягивании новых сил к нашим флангам, об усилении японской авиации.

Они зализывали раны, чтобы нанести новый, еще более сильный удар. Меня бесила эта восточная упертость, но и вызывала невольное уважение. Хороший враг — тот, кто не сдается, но тем вернее его нужно уничтожить.

Оборону, построенную на скорую руку, Восемнадцатого сентября мы подписали с Никишевым и Богдановым приказ № 00148. Это была не просто бумага. Это была плоть и кровь будущей обороны.

Я разделил полосу на два боевых участка — Южный и Северный, во главе поставил проверенных командиров, Потапова и Терехина. Да, я знал, что в будущем Потапов попадет в плен, но это не отменяло, что здесь и сейчас он был первоклассным командиром. Я дал им право в критический момент вводить в бой танковые батальоны — без долгой волокиты с запросами в штаб. Скорость решает все.

Мы строили оборону вглубь, с отсечными позициями, чтобы любое вклинивание противника оборачивалось для него ловушкой. Приказал держать бойцов в укрытиях во время артналетов, минировать передний край, опутывать его колючкой. Каждая мелочь, каждая траншея — это чья-то спасенная жизнь. Жизнь наших бойцов.

Стоя у карты, я чувствовал, как внутри закипает знакомая ярость. Хорошо, самураи. Вы хотите войны? Вы ее получите, но это будет не ваша война. Это будет та война, которую я, Алексей Волков, наученный горьким опытом Афгана, принесу вам сюда, в монгольские степи. И вы еще пожалеете, что не оставили свои амбиции после ночи на тринадцатое сентября.

Семья прибыла в Соловьевск на закате, когда длинные тени от бараков и штабных машин ложились на вытоптанную землю. Мне доложили об их прибытии, когда я заканчивал диктовать очередную шифровку. Сердце странно и тяжело стукнуло в груди — не мое, а то, что осталось от него, Жукова, но и мое тоже, потому что я уже сжился с этой судьбой.

Я вышел из палатки и увидел их. Стояли у грузовика, пыльные, уставшие. Александра Диевна, высокая, прямая, с лицом, осунувшимся от дороги. И две девочки — Эра и Элла, притихшие, с огромными глазами, в которых читалась и усталость от долгого пути, и робкое любопытство.

— Георгий, — первой заговорила Александра Диевна.

Ее голос был ровным, но в нем слышалось напряжение.

Я подошел, чувствуя себя нелепым актером на чужой сцене. Что я мог сказать им? Что я не совсем тот, кого они ждали? Нет. Этого они, да и никто никогда не узнает. Хотя бы потому, что подобные заявления попахивают психушкой.

— Саша, — выдавил я, и это имя показалось мне чужим. Наклонился к девочкам. — Дочки…

Элла, младшая, не выдержала и рванулась ко мне, обвившись тонкими ручками вокруг шеи. Ее волосы пахли пылью.

— Папка! — прошептала она, зарывшись лицом в мою гимнастерку.

Я обнял ее, и что-то острое, давно забытое, стиснуло горло. Эра стояла чуть поодаль, смотря на меня с серьезным, не по-детски оценивающим взглядом. Она была старше, больше понимала.

Мы устроились в моей тесной командирской землянке. Александра Диевна разливала чай, привезенный из Москвы. Девочки, ожив, наперебой рассказывали о дороге, о поезде, о том, как видели в степи диких лошадей.

Я смотрел на них, слушал и чувствовал, как внутри нарастает тяжелое, холодное решение. Здесь, в двух шагах от линии фронта, под вой сирен и гул артиллерии? Нет. Это было бы безумием и предательством.

Когда девочки немного успокоились, я встретился взглядом с Александрой Диевной.

— Здесь вам оставаться нельзя, — сказал я тихо, но так, чтобы слышали все. — Это не место для женщин и детей.

Эра испуганно посмотрела на меня. Элла захныкала:

— Мы же только приехали… Мы с тобой, папка.

Я взял ее маленькую руку в свою, грубую, исчерченную морщинами и шрамами.

— Знаю, ласточка, но здесь война. А вам нужно быть в безопасности. Поедете к бабушке, обратно в Смоленск. Там сейчас яблоки в саду… Вам там лучше…

— Георгий, — снова начала Александра Диевна, и в ее глазах я прочел не упрек, а понимание.

Она знала меня — настоящего. И, возможно, чувствовала что-то необъяснимое во мне нынешнем.

— Решение окончательное, Саша, — сказал я твердо, уже голосом комкора. — Завтра же утром вас отправят обратно. Сопровождение будет.

В землянке воцарилась тишина. Элла тихо плакала, уткнувшись в плечо сестры. Я встал, подошел к ним, положил руку на голову Эры.

— Война не навсегда, — сказал я, и это была правда, которую знал только я один. — Она кончится. И мы будем вместе. А пока моя война — здесь. А ваша — ждать меня. Ждать и беречь себя. Это ваш фронт.

На рассвете я вышел из землянки, оставив их одних. Черная, беззвездная ночь выцветала. Где-то на востоке вспыхивала зарница — то ли гроза, то ли артобстрел. Я стоял и смотрел в эту темноту, сжимая в кармане комок платка, который подарила Элла на прощание.

Внутри было пусто и холодно. Оказалось не так-то просто встретиться с семьей, которая одновременно и моя и чужая, но я знал, что поступил правильно. Их безопасность была теперь еще одним рубежом, который я был обязан удержать. Любой ценой.

И словно в подтверждение этого, с юга раздался тяжелый, медленно нарастающий гул. Я мгновенно понял, что это, укоряя себя за то, что не отправил жену и дочек еще вчера, сразу по прибытии, но сейчас некогда было заниматься самобичеванием.

К землянке подкатила «эмка», из нее высунулся Воротников.

— Товарищ командующий, вас просят срочно прибыть на КП!

— Миша, останешься здесь, с моими. Головой за них отвечаешь!