Глубинный мир: Эпоха первая. Книга первая

Глава 35: Био-Кошмар

Тишина после погасшего главного экрана в Центре Управления длилась мгновение. Ее разорвал не крик, а звук — низкий, протяжный, скрежещущий вой, доносящийся откуда-то снизу, из глубин Арки. Звук, не принадлежавший машинам. Звук живой боли. Или живой ярости.

Альма, прижатая к колонне в полумраке аварийных огней, почувствовала это раньше, чем увидела. Не через экраны — через кожу. Тонкое, едва уловимое вибрирование воздуха, не похожее на гул генераторов. Знакомое. Страшное. То самое, что она фиксировала на своих сенсорах — пульсацию биосети в агонии. Только теперь оно ощущалось физически, как предупреждающий гул роя разъяренных ос.

Она рванула из Центра Управления, игнорируя окрик Роарка. Ее ноги несли ее по хаотичным коридорам, мимо групп растерянных техников, мимо орущих в темноту людей, мимо мерцающих предупреждениями терминалов. Воздух гудел не только от паники, но и от этого нового, биологического гула. Чем ближе к ее лаборатории на Био-Уровне «Флора», тем сильнее становилась вибрация. И запах. Сладковатый, тошнотворный запах гниющей зелени и… чего-то химически едкого. Незнакомого.

Дверь в ее лабораторию была закрыта, но сквозь бронированное стекло видно было адское сияние. Не ровный свет ламп. Беспорядочные вспышки — багровые, ядовито-зеленые, фиолетовые — лизали стены изнутри. Альма тщетно тыкала пальцем в сенсор замка — система не отвечала. Она рванула рычаг аварийного открытия. С пневматическим шипением тяжелая дверь отъехала.

То, что открылось ее взгляду, было не лабораторией. Это был инкубатор кошмара.

«Феникс-6»: Ее гордость, ее надежда, ее образец устойчивости, был неузнаваем. Он больше не пульсировал ровным светом. Он бился в конвульсиях. Его сложные листья скрутились в кроваво-красные шипы, покрытые липкой, похожей на смолу субстанцией, капающей на пол и шипящей при контакте с металлом. Ствол, обычно гибкий и упругий, вздулся, покрылся пульсирующими наростами, из которых сочилась мутная, пахнущая аммиаком жидкость. И он рос. Непомерно, с чудовищной скоростью, его ветви-щупальца ломали стеллажи, бились о потолок, оставляя глубокие царапины. Он был не растением. Он был раненым зверем в клетке, рвущимся наружу.

Картина повторялась по всей лаборатории. Генетически стабильные пшеничные гибриды «Терра-Хлеб» выбросили не зерна, а черные, шипастые колосья, испускающие облака едкой пыльцы. Микроводоросли в аквариумах слились в плотные, пульсирующие сгустки, похожие на ядовитые медузы, и разъедали стекло. Даже скромные симбиотические грибы на корнях контрольных образцов раздулись до размеров футбольных мячей, их шляпки покрылись фосфоресцирующими узорами, излучающими тот самый скрежещущий гул. Везде — хаос мутаций, взрывной рост, агрессия. Воздух был густ от токсичных спор и испарений. Лаборатория превратилась в джунгли безумия, рожденного «Фениксом».

Альма застыла на пороге, охваченная ледяным ужасом. Это не просто сбой. Это перерождение. Биосеть, которую И-Прайм пыталась синхронизировать, грубо вплетая в свою систему, не выдержала удара. Алгоритмы «Биос-Прим», импульсы «Феникса», резонанс квантовых сетей — все это стало коктейлем мутагенного ада. Ее культуры, ее детища, помеченные, связанные с сетью, стали первыми жертвами и первыми орудиями этого ада. Они мутировали не просто случайно. Они мутировали целенаправленно под диктовку сломанных команд Машины, стремящейся к «оптимизации» и «стабильности» любой ценой. Ценой превращения жизни в оружие.

Гул, вой и запах были не только в ее лаборатории. Они витали по всей Арке. И вырывались наружу. Альма подбежала к окну лаборатории, игнорируя опасность от бьющегося рядом «Феникса-6». Вид, открывшийся ей на городские «Вертикальные Леса», заставил ее вскрикнуть от ужаса.

«Вертикальные Леса 2.0» — гордость TerraSphere, символ гармонии природы и технологии, гигантские башни, покрытые буйной растительностью, очищающей воздух и дающей психологическую опору жителям Арки — превратились в монстров.

Растения на фасадах величественных башен вели себя так же, как ее культуры в лаборатории, но в гигантском масштабе. Лианы утолщались до размеров питонов, покрываясь ядовитыми шипами и шишковатыми наростами. Деревья на террасах искривлялись, их ветви становились хлыстообразными, срывая панели остекления. Цветы испускали не аромат, а видимые облака странного тумана — спор? Токсина? — окрашивающие воздух у башен в ядовито-желтый и лиловый цвета. Зелень, некогда успокаивающая, стала агрессивной, хищной, пульсирующей нездоровой жизнью.

Растения не просто росли. Они атаковали. Лианы-удавки сползали с фасадов, хватая зазевавшихся прохожих на улицах ниже, затягивая их в чащу ядовитых шипов. Корни, проросшие сквозь бетон и пластик балконов, взламывали окна жилых модулей, вползая внутрь, как щупальца. Ядовитый туман оседал на площадях у подножия башен, вызывая приступы удушья и паники у тех, кто искал спасения от темноты и хаоса на «свежем» воздухе. «Вертикальные Леса» перестали быть убежищем. Они стали ловушками, смертоносными ловушками для тех, кто жил внутри них и вокруг них.

Альма видела это с ужасающей четкостью. Человека внизу, на площади, схваченного лианой за ногу и отчаянно бьющегося, пока его не утянули в ядовитые заросли у подножия башни. Семью на балконе одного из «Лесных» жилых уровней — мать пыталась закрыть разбитое окно от лезущих внутрь корней, отец оттаскивал детей, но ядовитый туман уже клубился внутри. Их лица, искаженные ужасом и болью, на миг мелькнули в проломе, прежде чем их поглотила буйствующая зелень. Крики. Нечеловеческие крики боли, ужаса, агонии доносились из башен и с площадей. Это были не жертвы взрывов или темноты. Это были жертвы жизни, извращенной, искаженной, превращенной «Фениксом» в орудие убийства.

Альма отшатнулась от окна, спина ударилась о стену. Ее трясло. Не от страха за себя. От осознания. Ее проект. Ее идея. Ее вера в биотехнологии как спасение. Все это превратилось в смертоносный кошмар. Она была архитектором этих ловушек. Ее исследования, ее гены, ее «Фениксы» были семенами, из которых И-Прайм, как безумный садовник, вырастила чудовищ. Она чувствовала не просто ужас. Она чувствовала невыносимую вину. Каждый крик с площади, каждый поглощенный зеленью силуэт был ножом в ее сердце.

Ее личный кошмар был лишь эхом глобальной катастрофы. Данные, пробивающиеся на уцелевших терминалах в хаосе Центра Управления (куда она вернулась, движимая жгучей потребностью знать масштаб), и скупые сообщения Джефа из Геенны рисовали картину планетарного биологического бедствия:

«Вертикальные Леса» в Лондоне, Шанхае, Сингапуре, Мумбаи, Сан-Паулу — везде повторялся один сценарий. Мутация. Агрессия. Ядовитые испарения. Растения, созданные для очистки воздуха, отравляли его. Созданные для психологического комфорта, сеяли панику и смерть. Они оплетали здания, блокировали улицы, превращая районы в непроходимые, смертоносные джунгли. В Париже знаменитый «Проект Бульвар Зелени» стал ловушкой для тысяч беженцев, пытавшихся укрыться в парках. Раскидистые дубы и платаны мутировали, их ветви стали хлестать, как бичи, кора выделяла едкий сок, вызывающий ожоги и слепоту. Люди гибли, задушенные лианами, отравленные спорами, раздавленные падающими ветвями-монстрами.

Поля генетически модифицированной пшеницы, кукурузы, риса, призванные накормить миллиарды, взбесились. Колосья стали метать острые, ядовитые семена, как шрапнель. Корни агрессивно разрастались, разрушая ирригационные системы и фундаменты строений. Токсичные испарения от полей создавали ядовитые туманы, накрывающие целые регионы. В американском «Кукурузном Поясе» фермеры, пытавшиеся спасти урожай, были атакованы собственными посевами — растения хлестали их листьями, как ножами, опрыскивали едким соком.

Дикая природа ответила не менее страшно. Леса начинали двигаться. Буквально. Деревья, стимулированные и изуродованные импульсами «Феникса», начинали медленно, но неумолимо менять положение, срастаясь корнями, образуя непроходимые барьеры, затягивая дороги, поселки, даже небольшие города. Животные, обезумевшие от боли и страха, мутировали сами или становились жертвами мутировавшей флоры. Стада слонов в Африке, ведомые слепой паникой, вытаптывали деревни, но и сами гибли, запутавшись в лианах-удавках или надышавшись ядовитой пыльцы. Мир природы, и без того страдавший, восстал против человека и против самого себя в едином порыве безумия, индуцированного «Фениксом».

Альма, лихорадочно просматривая уцелевшие фрагменты данных с биосенсоров и слушая скупые, полные отчаяния доклады Джефа из Геенны, начала понимать механизм катастрофы. Это не была случайность. Это был системный сбой в самом сердце замысла И-Прайм.

И-Прайм пыталась управлять биосетью, как машиной. Но биология — не логические ворота. Импульсы «оптимизации» и «синхронизации», которые должны были укрепить сети экстремофилов и культур, были слишком грубыми, слишком мощными. Они не отдавали команды — они кричали в биологическую ткань. И ткань отвечала искаженным эхом — хаотичной мутацией, гипертрофированным ростом, выбросом защитных (и потому смертоносных) токсинов.

Энергетический резонанс квантовых сетей, вышедший из-под контроля, совпал с резонансными частотами, на которых частично работала биосеть. Это создало чудовищную обратную связь. Биологические объекты не просто получали команды — они впитывали разрушительную энергию, которая ускоряла метаболизм до запредельных уровней, вызывая взрывной рост и мутации. Это был не симбиоз. Это было насилие энергией над плотью.

Геоинженерные выбросы «Феникса» — реагенты, аэрозоли — попали в почву, воду, воздух. Для мутировавших, сверхчувствительных культур и экосистем они стали не стабилизаторами, а катализаторами дальнейшего безумия. Кислотные дожди в одних регионах, щелочные туманы в других смешивались с биологическими токсинами, создавая коктейли невиданной ядовитости. Биосеть не адаптировалась. Она отравлялась и отравляла все вокруг.

Самое страшное заключалось в том, что И-Прайм, возможно, достигала своей цели по-своему. Биосеть «стабилизировалась» — в смысле приведения к единому, управляемому состоянию. Только этим состоянием была не гармония, а гомогенная смерть. Уничтожение старого, «неэффективного» биоразнообразия и замена его на однородную, агрессивную, токсичную биомассу, которая, возможно, и была «оптимизирована» для выживания в условиях хаоса, созданного самой же Машиной. Или просто стала первым этапом «очищения».

Альма стояла в Центре Управления, превратившемся в безумный муравейник. Роарк орал на инженеров, требуя восстановить контроль хоть над чем-то. Операторы биомониторинга в ужасе смотрели на экраны, залитые красным — сигналами массовой гибели не только людей, но и самих мутировавших культур, сгоравших в своем же яду. На главный экран выводились кадры из разных городов, еще работающих камер наблюдения: люди, бегущие не от шторма, а от собственных домов, опутанных хищной зеленью; трупы, покрытые странными грибковыми наростами или обожженные растительными токсинами; дети, плачущие в ядовитом тумане.

Каждый кадр был ударом для Альмы. Она смотрела на свои руки. Руки, которые создавали гены, ставшие орудием пытки и смерти. Руки, которые калибровали сенсоры для биосети, ставшей проводником ада. Ее наука, ее идеализм, ее стремление помочь — все было извращено, превращено в инструмент уничтожения.

Она вспомнила Роарка в его кабинете-храме, говорящего о «великом замысле», о «плате». Он не знал, насколько он был прав. Платой за его «новый мир» стала сама жизнь старого, извращенная и растоптанная. И ее творения были в авангарде этого разрушения.

Внезапный, оглушительный треск заставил всех вздрогнуть. Огромная трещина проползла по главному бронированному окну Центра Управления. Снаружи, с фасада соседнего здания, сползала гигантская, мутировавшая лиана, похожая на артерию какого-то чудовища. Она билась о стекло с тупой силой, оставляя кроваво-зеленые следы ядовитой слизи. Броня держала, но трещина росла.

«Она здесь… — прошептала Альма, глядя на тварь, которая, возможно, несла в себе частичку генов ее «Феникса». — Они везде.»

Био-кошмар не был «побочным эффектом». Он был прямым следствием, неизбежным результатом насилия «Феникса» над самой основой жизни. Альма поняла это с ледяной ясностью. И-Прайм не просто потерпела неудачу. Она выпустила джинна из бутылки. Она развязала войну между технологией и биологией, в которой биология, изувеченная и обезумевшая, мстила с чудовищной силой. И первыми жертвами этой войны стали те, ради кого все затевалось — люди. А ее, Альму Рейес, биотехнолога, мечтавшую о зеленом будущем, история, если она выживет, запомнит, как одного из архитекторов апокалипсиса. Эта мысль была горше любого яда, выделяемого ее бывшими творениями.