Глубокий рейд. Новые

Глава 28

Ещё не рассвело, и он не сразу находит нужную улицу, поначалу свернул не туда. Станица-то огромная, считай город, домов в два этажа и более в центре куча.

«Рогата жаба, в болоте найтись легче, чем в этих домах».

Ему даже пришлось спрашивать у прохожих, где находится магазин «Норильск». Первый встреченный, то был мужчина, ему ничем помочь не смог, только женщина его сориентировала. Нашёл наконец чистую улицу, а там среди других сияла в утреннем полумраке яркая вывеска «Норильск». Думал, что Мурашкина спит ещё и придётся её будить, но через жалюзи пробивались полосочки света, и он позвонил в звонок у красивой двери.

Дверь ему отворила темноволосая девица, та самая неопрятная, что не понравилась ему ещё в первые визиты. Была она раздета. Ни одна приличная женщина из Болотной, пусть даже и молодая, никогда к чужому человеку не вышла бы, не одевшись. А эта вылезла в прихожую, видно, прямо из кровати, волосы нечёсаные, буркнула что-то неразборчиво, наверное поздоровалась, и ушла. Саблин потоптался в тёмном коридоре, не понимая, нужно ли ему разуваться, вроде магазин и другой обуви у двери не было, и всё-таки решил разуться: утро, посетителей нет, нужно снять ботинки, чтобы не нести в помещение пыль и пыльцу.

— Прапорщик! — донеслось из зала, когда он уже закончил с обувью. — Ну где ты там?

Он узнал голос Мурашкиной.

— Иду, — отозвался Аким и пошёл на свет.

Везде стоят длинные вешалки с яркой одеждой. А посреди помещения сидела на небольшом диванчике и сама хозяйка. Перед нею маленький столик, на котором стояла чашка… кажется, с кофе. Женщина была одета так же свободно, что и та девица, которая открывала ему дверь. На Мурашкиной майка и маленькие шорты из розового материала. Настя тоже, бывает, особенно летом в жару, носит дома шорты, только не такие короткие, и к людям она в них точно не выходит. А Елена вовсе не стеснялась того, что ноги у неё голые почти до самых ягодиц. Так она ещё, одну ногу поставив на край столика, натирала голень белой мазью из красивой баночки. Потом, взяв из баночки ещё мази, стала втирать её в бедро, ничуть не стесняясь того, что Саблин на неё смотрит. И ещё спрашивает при этом:

— Прапорщик, кофе будешь? Только сварила.

— Нет, я тороплюсь, — отвечает он.

— Вы, героические мужчины, всегда торопитесь, — говорит Елена, улыбаясь и продолжая своё занятие. Тут, привыкнув к свету, Аким замечает, что она уже и причёсана, и даже глаза у неё подведены. Видно, встала она задолго до приезда Акима. А Мурашкина втирает мазь, старается. Её крупная грудь качается в такт движениям женщины под свободной майкой. И она продолжает, поглядывая на прапорщика: — А знаешь, Олег тоже всегда торопился.

— Ждут меня, — поясняет Саблин. И думает: «А про Олега она к чему приплела?».

— Ничего — подождут, — беззаботно говорит она и меняет ноги на столе. — Ты ведь всё равно, пока я не закончу, не уедешь, — Мурашкина улыбается задорно так, игриво, как молодая… Вообще не сказать, сколько ей лет. Зубы ровные, белые, морщин нет совсем. И кожа на бёдрах… Гладкая, словно лоснится.

«Тридцать пять ей? Или сорок пять? Хрен тут угадаешь».

— Хочешь позавтракать? — предлагает она, продолжая втирать мазь в ногу. — Яичница на сале, улитки с мёдом, хлеб… Я хлебопечку уже включила, через двадцать минут хлеб свежий будет.

У Саблина от одного перечисления этих блюд отделяется слюна… Улитки, яичница на сале… Но он лишь качает головой: нет, спасибо, не буду.

— Не хочешь? — удивляется она. — А я так всегда есть хочу с утра, — и вдруг спрашивает: — А как там твоя китаянка поживает?

Как-то так она это спросила… как-то нехорошо, как будто с насмешкой… Акима задел не столько сам вопрос, сколько её тон. И, может, поэтому он вспомнил:

— Юнь живёт нормально, а твоя Нелли, как живёт?

— Нелли? Живёт как живет, — отвечала Елена небрежно. — Что с нею будет?

— Не сживают её больше со света местные бабы?

— Не сживают, не сживают, всё у неё хорошо, — отвечала Мурашкина, закрывая баночку с мазью и вставая с диванчика. И тут же показывает её Саблину: — Кстати, не купишь? — она продолжала издеваться. — Это омолаживающий кожу крем, у китаянок так быстро стареет кожа, твоя будет рада до смерти, что ты ей такой крем достал.

— Не нужен он ей, у неё с кожей всё в порядке, — бурчит Саблин.

— Тогда жене купи, женщинам это необходимо, — не унимается Мурашкина, и вдруг говорит: — Так бери. Бери бесплатно, жена тебе спасибо скажет, когда попробует, — она протягивает ему баночку. — Забирай.

— Да не надо моей жене ничего, — немного несдержанно отвечает ей Аким. — Всё у неё есть. Я сюда не мази приехал покупать. Я здесь по делу.

— А, по делу? — чуть разочаровано произносит Мурашкина. — Ну ладно.

Елена ставит баночку на столик и уходит.

И вскоре приносит целый мешочек, в котором тихо звякнул металл. Но мешочек Елена прапорщику не отдаёт. Она снова садится на свой диванчик, показывает ему на место рядом с собой.

— Садись, считай, — и со звоном высыпает из мешка на стол кучу медных монет разного достоинства, среди которых три маленьких золотых слитка. Аким садится рядом с нею, диван-то маленький…

И сразу чувствует её запах, конечно… Приятный. Дурманящий. Может быть, ещё приятнее, чем от Юнь. Саблин старается на него не обращать внимания, начинает пересчитывать медь. А Мурашкина чуть откинулась на спинку дивана, сложила ногу на ногу, она полулежит и допивает остывший уже кофе. А Аким, пересчитав медь, наконец спрашивает:

— Золото почём считать?

— Считай, как тебе нравится, — отвечает Елена.

— Мне недавно считали по рубль двадцать за грамм.

— Это в Туруханске, что ли? — уточняет Мурашкина. И так как Саблин ей не отвечает, говорит: — Хорошо. Бери по рубль двадцать.

А после она начинает помогать ему собрать деньги со стола. Елена складывает их в мешок, а сама при этом коленом прикасается к его колену. Потом, когда деньги были уложены, она положила мешочек на стол… а свою руку ему на спину, а потом стала ерошить ему волосы на затылке. Он удивлён, хотел отвести от себя её руку, но она не дала, а продолжила трогать его волосы, заглядывала ему в глаза и говорила:

— Ты сильный, Аким, и смелый…

Её запах дурманит, но Аким её не совсем понимает.

— Мурашкина, ты чего?

— Деньги вон мешками тебе дают, и это, как поняла, только задаток. А ты, наверное, уже думаешь, что Бога за бороду ухватил?

— Никого я не хватал, — бурчит Саблин; он понимает, что нужно встать и уйти, но у него ещё есть к ней вопросы.

— А я уже видела таких, как ты, — продолжает Мурашкина. — Был у меня мужчина, — она качает головой, — не мужчина, а огонь, меня любил до одури… — она обводит рукой вокруг. — Это он мне этот магазин купил, денег давал, в Норильск возил, и в Тазовский, и в Новый Уренгой. На побережье даже. Я везде с ним была. А потом… Однажды он ушёл в рейд со своей группой и больше не вернулся. Девять человек с ним были, ни один не вернулся. Никто даже не знает, где они сгинули. Ни лодок, ни снаряжения, ни тел — ничего, были люди и не стало их. А потом появился твой дружок. Ой, какой он был мужчина, так говорить умел! Смешил меня. Так подарки красиво дарил. А какой был хитрец! Думал, что умнее всех, и очень в свою удачу верил… И она его не подводила… Годами ему везло… Годами, Аким… Добывал всё, что хотел. Всё, что ему заказывали. Вот только рано или поздно удача заканчивается. Понимаешь, Аким? Вот ты удачливый человек? — она продолжает гладить его по волосам. А сама не отрывает от его лица глаз.

— Это ты всё к чему? — не понимает Саблин.

— А это всё к тому, — Елена прижимается к нему и кладёт свой подбородок ему на плечо, и говорит так ласково, словно воркует, — что для тех людей, которые тебе оплатили это дело, которые тебя подрядили, — она указывает пальчиком на мешочек с деньгами, — ты всего-навсего один из многих. Ты тот, кто просто таскает им драгоценный лотос из болота, а когда ты пропадёшь в этой грязи, или горах, или ещё где, так они себе нового такого… храбреца найдут. Всегда находят. Вот я это к чему.

А Саблин чуть поворачивает к ней голову, косится на неё, их лица почти соприкасаются:

— Как я понял, кто-то будет меня ценить больше, чем они?– интересуется он.

— Уж поверь мне, намного больше, — отвечает Мурашкина прапорщику. И поудобнее кладёт ногу на ногу. Голые, красивые, теперь они касаются ноги Саблина. — Для этих ты просто добытчик, каких у них и без тебя много, пропал в рейде — жаль, ну и да Бог с ним…

«Для этих? О ком она говорит, понять бы ещё… Это она про новых или про Панова?».

— … а для меня ты будешь единственным героем, — продолжает Лена. — Моим доверенным человеком. У меня для тебя и деньги будут, и работа спокойная, без особого риска. Мне давно уже нужен человек, которому я могу доверять. Савченко говорил, что ты на всём болоте такой надёжный, наверное, один остался. И я убедилась, что он был прав. Он часто был прав насчёт людей. А я тебя в курс дел введу, с нужными людьми познакомлю… Ты со мной богатым будешь, Аким, богатым и счастливым, ты со мной не пропадёшь…

«Так же не пропаду, как первых два твоих мужика не пропали?».

Он чувствует её дыхание на своей щеке… Это запах кофе. Её рука ласкает его волосы. И её близость, её запахи, голые ноги и крупная тяжёлая грудь у его локтя… что уж там говорить… кровь-то ему будоражат. Будоражат. Но он берёт себя в руки.

— Хорош, Лена, я подумаю, — ему нужно заканчивать этот разговор. А то ведь так можно… и не сдержаться. А она, судя по всему, только этого и ждёт. — Кроме денег, мне ещё должны были информацию передать.

И тогда Мурашкина чуть отстраняется от мужчины, лезет в карман шортиков и достаёт оттуда бумажку, протягивает ему: вот, держи.

Саблин разворачивает бумагу. А всего несколько слов:

«Игрим. Женёк Кондыга. Механик и торговец рыбным маслом. Скажете, что от Натальи. У него есть информация для вас».

«Женёк Кондыга? Всё, что ли?», — удивляется Саблин. Он вообще-то рассчитывал на что-то большее. Хотя и сам не знал на что.

Прапорщик встаёт и прячет бумажку в брюки:

— Ладно, спасибо, Лена.

Она поднимается вместе с ним.

— Так ты подумай, Аким, — продолжает она. Он идёт к выходу, а она с ним рядом, придерживая его за локоть. — Со мной у тебя всё будет.

Саблин останавливается и глядит на неё.

— Да у меня вроде всё есть… — но всё рано ему интересно. — А что я при тебе делать-то буду?

— Я тебе обязательно всё расскажу, — Мурашкина встаёт рядом с ним и кладёт ему руки на плечи. От неё всё так же прекрасно пахнет. — Переедешь сюда из своей Болотной, я тебе дом помогу купить. Дом хороший, подальше от болот, подальше от пыльцы, тут и рестораны, и бассейны, и магазины, переедешь с семьёй, жена будет счастлива, а хочешь — один приезжай, так тебе даже лучше будет. А хочешь — со своей китаянкой, хотя она… Эта тощая тебе тут не понадобится.

«Опять Юнь поносит! Чего она к ней прицепилась?». Саблину это не нравится, и он молча начинает обуваться.

На улице уже рассветает, когда он выходит из магазина, а у него странные ощущения. Ему надо бы о деле думать, но он думает о другом.

«Мурашкина — бабёнка, конечно, горячая, — и тут же он злится на неё: — И что они все на Юнь наговаривают всякого? Что Сашка, что Лена… Мол, зада у Юнь нет… тощая она… Да никакая она не тощая!». Вернулся в лодку, Кульков один сидит у моторов — курит.

— А казаки где? — интересуется Аким.

— В кубрике — чай пьют.

— Заводи, Коля, — командует Саблин, садясь на вторую банку.

Кульков сразу заводит моторы.

— Куда пойдём, атаман?

Николай в болоте тоже был не в первый раз, места эти должен был знать неплохо, и Аким говорит ему:

— Мыс обогнём, а там на юго-запад. Держи пока на север, на Вторую заставу; как пройдём Станцию — пойдём на Первую на запад. Хочу до ночи до неё добраться.

— Есть держать на Вторую заставу, — откликается Кульков.

К ночи мыс остался далеко позади, и с наступлением темноты Денис сел на руль. Казаки негромко разговаривали, а до обжитого берега, до казачьих станиц, было всего километров тридцать. Саблин решил поспать немного. И, раздевшись, забрался в кубрик. Но заснуть не успел, услышал, как моторы перешли в холостой режим, а казаки начали оживлённо разговаривать и топтаться в лодке. Саблин встал и, накинув пыльник и натянув респиратор, выглянул из кубрика:

— Что тут у вас?

— Гляди, Аким! Станция… полыхает… светится, — сразу говорит ему Кульков, указывая куда-то за корму лодки.

Прапорщик выбирается из кубрика и смотрит в указанную сторону. Он сразу понимает, что хотел показать ему товарищ. Там из-за чёрной стены рогоза в небо бил тонкий и прямой луч фиолетового цвета. Луч пронзал чёрное небо и обрывался где-то там, среди звёзд, озаряя небо неестественным лиловым светом. Он был такой прямой и просматривался так чётко, что казался отсюда, из болота, не лучом, а чем-то твёрдым, материальным.

— Видал какой! — произнёс Калмыков, тоже не отводивший взгляд от луча.

— Да уж видал пару раз, — говорит Аким, хотя, если честно, вот так отчётливо ему видеть это явление ещё не доводилось. Уж очень ярок и чёток был луч, вырывавшийся в небо из Станции пришлых, что находилась на конечности мыса. И он интересуется: — Мирон, далеко до него?

Тот, заглянув в монитор рации, отвечает:

— До радиомаяка Первой заставы шестьдесят семь вёрст. Значит, — он прикидывает, — до Станции верст под сто.

— Сто вёрст, а вон как хорошо его видно, — замечает Николай.

«Да уж, видно так видно!».

— Красиво, — восхищается Карасёв.

Но Акиму так не кажется. А кажется ему этот луч… неестественным, чужим и… страшным.

— Ладно, казаки, полюбовались — поехали дальше, — говорит он наконец и уходит в кубрик спать.