Хроники Короны. Восстание.

Глава 1. Часть 4. Аудиодрама, Неясная Мэгги и глаза из Тумана.

— Скрип половицы заставил вздрогнуть дамочку, сидевшую в кресле. — напряжённо тараторил голос рассказчика. — Она опасливо оставила вязальные спицы и отложила пряжу на журнальный столик. Женщина преклонного возраста нацепила на прыщавый нос окуляры с толстыми линзами, чтобы видеть лучше, и оглядела пустующую гостиную. Стихия той роковой ночью бушевала. Жутко грохотал гром, ярко сверкали живые пучки молний, жестоко бил по поверхностям мощный ливень.

— Ты надеялась на спасение, Теата? — громогласно зарычал мужской голос. — А зря!

— Очередная молния осветила дверной проём, в котором, торжествуя, весьма нескромно красовалась чья-то мужественная и загадочная фигура, — продолжил завывающий голос рассказчика.

— Кто ты такой? — охнув, схватилась за морщинистый лоб зажиточная старушенция. — Неужели я назначила массаж стоп на такое позднее время?

— Неверно, бабуля, — загоготала злодейская тень, укрывающаяся под чёрным плащём. — Я – каратель. Я – тьма, прилетающая на крыльях ночи! Прошло много кругов после того, как из-за тебя умер мой отец. Теперь же настал твой черёд!

— Нет, нет, нет! Только не убивай меня… — закатила глаза от ужаса мадмуазель. — Я не могу перенести завтрашнюю стрижку!

— Вы все повторяете одно и то же: у меня есть дети, семья, я не завершила дела и не оплатила долги, — торжествовал сам с собой незнакомец. — Но только позвольте задать вопрос: почему вы вспоминаете об этом только перед смертью?

— А как же ещё тогда задобрить убийцу? — вскинула брови домиком скупая вдова.

— Ох, милая Теата. Это был риторический вопрос! Тебе пора отрезать нос!

Глубокой ночью, когда Туман уже опустился на землю, заполонил собой кривые и весьма узкие улочки Онфоста и одновременно принял их в душащие объятья, как мужчина, ненавидящий болтливую тëщу, и когда зашторенные, забитые, закирпиченные и заклеенные окна жителей наконец потемнели, по всему городу оставалось лишь несколько точек, в которых горели тусклые ручные фонари, лампады или свечи, – рабочие посты шварцев, которые обычно обходили стороной различные карманники и лицемеры. И вот на одном из таких следительных постов, допустим, расположенном на известной вам Терриякки, обстановка складывалась следующим культурным и развлекательным образом…

Скобель Тарасович не испытывал счастье в Туманные ночи, точнее сказать, он их ненавидел. Начну с того, что снаружи постоянно потели от уличной мокроты смотровые окошки, и шварцу приходилось протирать их каждые тринадцать с половиной минут. Продолжу тем, что по ночам смотрители порядка имели право отправиться по домам, но сегодня наступила отнюдь не одна из тех ночей. Возможно, Скобель с удовольствием уснул бы на рабочем месте, как, например, низкорослый скряга Берни с улицы Саранди, однако чувство долга и ответственности нестерпимо жгло желание откинуть уютное кресло-качалку, что тайком пронёс на работу Тарасович, и храпеть без умолку.

— Ты так и не поняла, кто я, дорогуша? — доносилось из граммофона. — Я – несостоявшаяся месть, я тот, кто вырос без богатого отца, гребущего деньги лопатой! Узри же, Теата! Я сын Лая, который кинул нашу семью на растерзание риелторам, ради тебя!

— О, Великий Влас, — вскричала женщина, глядя, как злодей сбрасывает мокрый чёрный плащ на мраморный пол. — Только не расшвыривай свои вещи по особняку! Я только недавно оплатила ремонт и чистку! И я не думала, что твоя робкая мамаша выдаст меня. Погоди-ка, а ты сын какого именно Лая? Того уродливого, что отрастил усы до колен? Или того, которому тёща отрезала ухо?

— Я – сын Троя “Джентельмена” Лая!

— Что?! — обезумела от ужаса старуха. — Только не он и не его проплешина на макушке!

— И тогда дуло револьвера направили на бедную женщину, оставившую разбивание сердец в прошлом, — нарастил напряжение рассказчик. На заднем плане заиграла трагичная органная мелодия. — Она упала с бархатной сидушки на пол и отскочила к балкону, попала прямо под ледяной дождь. Она с особой ловкостью заскочила на парапет и почти спрыгнула в простирающийся внизу пруд, когда в воздухе прогремел выстрел. Ослабевшее тело, издав душераздирающий вопль, камнем рухнуло в воду. Конец второй серии под названием “Каратель в мокром плаще из окрестностей Ивового квартала”.

Скобель остановил запись, закончившуюся раскатом грома и старушечьим криком, Театы, и щелкнул на бирюзовую кнопку с облупившейся краской. Паровой граммофон прекратил едва слышимое дребезжание и вошёл режим сна. Не зря старик с утра пораньше зашёл на рынок и после недолгих раздумий выбрал многосерийную аудиодраму “Мстители из Нью-Вестфорна” – любимейшую и заслушанную до тугоухости второй степени среди здешних стариков. “Мстители” навевали Скобелю приятную ностальгию по детству, проведённому в северо-западной провинции. Пятьдесят один круг назад в моду только входили спонтанные и иногда спланированные убийства.

А Килл Блад, создатель недавно вышедшей аудиодрамы, уж точно знал толк в атмосфере тех леденящих душу деньков. Сценаристу, по газетным слухам, исполнилось восемьдесят кругов, но он всё так же, как в былые деньки отчётливо помнил те маньячные истории, о которых тогдашняя ребятня болтала днями напролёт.

Старичок профессионально зевнул, с силой потянулся, да так, что у него едва не свело ногу, положил на колени, спрятанные под шерстяным красно-чëрным пледом, связанным ещё на удивление живой матушкой, новую, уже вчерашнюю, газету и правой лапой ухватился за добротную чашку пурпурного сливового напитка “Неясная Мэгги”, пять минут назад как возвращённого с улицы. Условия, при которых раскрывался чудесный вкус напитка, – настой в Тумане (от десяти до двадцати минут) и частичное обледенение (последнее шварц выполнил, также поставив чашку на улицу).

Скобель приподнял её к обсохшим губам и жадно глотнул синеватую жидкость. На вкус она оказалась приятной и бодрящей – то, что нужно ночному работнику без отпусков. Раскрыв газету, старик принялся читать о новостях Мейна. Заголовок “Открытие очередного филиала братьев Бейтсов прямо в столице!” и дальнейшее полностью поглотило внимание старика. Он активно следил за развитием событий с ещё молодыми учёными с тех самых пор, когда те впервые появились в газетных статьях. Поэтому Тарасович уж точно знал о их разборках в суде с неким богачом Трекъюлом, владельцем нескольких фабрик. А закончилась вся та беготня лишь за одну-две недели до конца осени. То есть не так давно. Говорят, в разборках участвовал сам господин Судья из Онфоста – один из лучших специалистов и знатоков законов. А наш старик, повод гордиться, знал Судью лично – иногда пересекался с ним по работе, ведь шварцы раз в месяц являлись в главное здание Онфоста для докладов о происшествиях на улицах, отданных им для охраны. Туда же приходил и Судья Варди, а также остальные важные и от пота влажные лица.

Старик. Так звали заслуженного шварца горожане, в особенности жители улицы Терриякки. Хотя Скобелю и исполнилось шестьдесят четыре круга, он продолжал ощущать себя на сорок. Конечно, седина и излишние морщины, вылезавшие похлеще прыщей у безнравственных подростков, несомненно, появились на его лице, однако до истинных стариков, взять того же скрягу Берни с Саранди, Тарасовичу было ой как десятки кругов. Возможно, винить стоило Властителя Норша, который когда-то ввёл закон о возрасте, и теперь уважаемые господамы после шестидесяти в глазах молодёжи автоматически превращались в старирухлядь.

Как ни старался Скобель запомнить случившееся на передовице, это у него не выходило – мысли в голове вертелись с неимоверной скоростью. Старик думал о странных тенях, поджидающих в не менее тёмных подворотнях, и об ощущении чьей-то слежки. На протяжении последней недели шварц с улицы Терриякки спиной ощущал таинственные взоры, а когда оборачивался, то видел лишь толпы горожан, спешащих по делам. “Быть может, я понемногу схожу с ума?” – бурчал под нос Тарасович, явным образом чувствуя десятикратно растущую фобию к серийным убийцам и грабëжникам – мало ли что взбрело в голову сумасшедшим фанатикам, обожающим органы общей безопасности.

А ещё Скобель волновался, не тот ли это человек из прошлого, от которого когда-то сбежала знакомая ему мадмуазель. Но нет, это невозможно. Прошло тринадцать-двенадцать кругов, а Томаса Гринбейла никак не смогли найти недоброжелатели. Его укрывали слишком надёжно, в северном захолустном городишке. Весь город считал, что мальчишка, сирота, живёт с родной бабушкой. Кто же сейчас вспомнит о подозрительной находке одинокой в то время Аделии у порога дома №3 и о пропаже Бертрана?

И вот, когда аудиодрама завершилась, основные новости закончились, как и страницы газеты, а “Неясная Мегги” наполовину опустошилась, Скобель посмотрел на доисторические часы, висящие в верхнем углу поста, и понял: время пришло. Время протирать мокрое от Тумана стекло.

— О, Великий Влас, когда же это всё закончится? — прокряхтел шварц и с недовольным видом поднялся с мягкого кресла-качалки.

Тарасович, сняв с крючка свой драгоценный серый меховой тулуп, носить который разрешили около четырёх кругов назад благодаря массовым отставкам шварцев, замёрзших на лютом морозе, накинул его поверх рабочего смокинга, обулся в поистине великанские сапоги, надел шляпу-цилиндр, предварительно защёлкнув ремешок на шее. Старик также не позабыл о чуть треснутых окулярах, возвышавшихся на бумажно-книжной стопке, и сухую заплесневелую тряпку, служившую окнопротиралкой уже кучу кругов. Он закрепил окуляры с толстыми линзами поближе к переносице, чтобы лучше видеть в серой завесе.

Отворив дверь, Скобель покинул пост и очутился снаружи. Добропочтенный работник ощутил кошмарное чувство, какое появляется каждый раз, когда кто-нибудь выходит в Туман. Сразу же становится трудно дышать, словно незнакомец начинает давить на горло и сжимать лëгкие (не уточняйте, я не квалифицированный врач), а по спине, словно тысячи вредных жучков, тут и там скачут мурашки. Окружающее через секунды отрицательно действует на психику, поэтому заплутавшие имеют полное право сойти с ума. Тарасович же не страшился подобных вещей, смело глядел в глаза серому ужасу – именно за эти качества старика наняли четверть века назад.

Скобель устало опустил напрочь мокрый кусок ткани, отрезанный от устаревшего пиджака шварца, приложил его к стеклу и принялся рьяно наматывать им круги по запотевшей ледяной глади.

Закончив надоедающее дело в восьмой за Туманную ночь раз, старичок уже собрался вернуться в свободную от зяблости и холода будку, однако нечто не позволило ему сдвинуться с места. И этим нечтом являлся скрип, раздавшийся совсем рядом, на Тихой Площади. Такой протя-яжный и премерзкий, будто какой-нибудь непослушный ребёнок без устали качался на проржавевших качелях.

«Если скрипят качели, то наверняка шалит ветер» — покажется вам, но на Тихой Площади не позволяли устанавливать «ребяческие приспособления».

— Кто здесь? — вопросил Тарасович, повысив голос и вглядевшись в пустую и непроглядную улицу Терриякки. — В подобные периоды, как сейчас, выходить из дома запрещено законом! Вы нарушаете покой граждан и подвергаете себя опасности!

Как только он завершил обязательно-шварцевскую фразу, где-то с другой стороны Площади раздался точно такой же скрип. Первый скрип затих, словно его и не бывало. Скобель в недоумении обернулся. Неужели над ним решила подшутить группка несмешных шутников?

— Эй! — воскликнул Скобель. — Мне совсем не до шуток! А ну по домам, живо!

Внезапно, раздражающий шум исчез, словно всё происходящее – лишь сон или помутнение рассудка. Скрип прекратился, а Тарасович победно направился в будку. И тут же о каменную кладку Тихой Площади с лязгом ударилось нечто металлическое. Грохот заставил шварца со стажем подпрыгнуть на месте от неожиданности.

— Это вандализм, знаете ли! — не выдержал Скобель и поспешил обратно к смотрительному посту.

Зайдя внутрь и приблизившись к столу, шварц наклонился и вытащил дощатый ящик, которого уже как семь кругов не касалась рука человека. Старик открыл его и сграбастал пыльную, сгнившую в нижней части деревянную трость тёмного оттенка. Похожие трости, изъеденные термитами и швондерами, хранились у любого шварца Короны. Огнестрельное оружие полагалось только леннам, служителям закона в крупных городах, которые ловили опасных преступников и злодеев. А шварцам выдавать револьверы запретили за ненадобностью, однако прислали трости, которые могут испугать лишь нарушителя с фобией на джентльменские штучки и пьяницу, до конца не понимающего, где он находится. Перед тем, как вновь погрузиться в пугающую темноту, Тарасович оставил мокрую тряпку для окна на столе и прихватил ручной фонарь, без которого выйти в Туман – самоубийство. Фонарь был годным, спиртовым, да и работал отменно, без поблажек. К тому же в сравнении с уличными недопрожекторами на столбах считалось, что перемещать его значительно проще остальных фонарей. Скобель прикрепил фонарь к кожаному поясу, дёрнул за верёвку, приводя в работу кипятильник, подкрутил шестерëнки, закрыв три из четырёх сторон за ненадобностью и сузив луч прожектора на оставшейся, дабы свет не слепил глаза плутающему в темноте и не пугал его.

Со стороны досок для объявлений упало что-то похожее на жестяные банки из-под консервов. Старик начинал верить в то, что его решила разыграть группка безмозглых подростков, решившая, что не потеряется в Тумане. Так думали многие, однако их мысли привели к трагическим пропажам и горестным слезам близких.

Мужчина в возрасте решительно двинулся в сторону металлического звона. И вот на пути Тарасовича появился тусклый расплывчатый силуэт. От увиденного глаза Скобеля поползли на лоб – впереди в свете фонаря извивался громадный чудовищеобразный спрут, выбравшийся из канализации, чтобы обглодать шварца до косточек! Бедный смотритель от сковавшего его ужаса прокусил губу и уже приготовился вопить, как Туман бросился в стороны и явил то, что скрывал в себе.

Это было всего лишь высохшее дерево, безмолвно поникшее посреди такой же высохшей Тихой Площади. Оно как бы построилось под окружение и приняло решение не высвечиваться на фоне яркими красками.

Скобель не понимал, что с ним происходит. Ранее шварц никогда не испытывал ужас по отношению к таинственным силуэтам, ведь главная его задача на протяжении десятков кругов – вывести заплутавшего из душной завесы, а размышления обязаны пропасть до того момента, как работник выполнит долг. Сейчас же похожего чувства Тарасович не испытал, а скорее ощутил неподдельный, неконтролируемый страх, вернувшийся из детства, когда ещё юный Скобелëк прятался от кошмарного «зазанавесного» чудовища под кроватью и молил Власа, чтобы тот спас хилого ребёнка от чёрной тени, следящей за любым шагом или шорохом.

Шварц уверенно отбросил сомнения и продолжил путь, обогнув дерево-чудовище. Приблизившись к первой доске для новостей, старик заметил, что листы с объявлениями и газетные страницы перечертили чернилами, однако, подойдя к ним вплотную, ужаснулся: никаких чернил там не оказалось. Кто-то намеренно выпотрошил бумаги с важными словечками ножом. Под своими крупными ногами на каменной плитке Тарасович улицезрел куски мокрого чернозёма, определённо выкопанного или заграбастанного из клумбы с Площади Свободы, потому что земля, на которой погибало, издавало предсмертные стоны ветвистое дерево с Тихой Площади, являлась чем-то весьма неплодородным. На ней даже не росла трава с цветами.

— Прекратите превращать Тихую Площадь в помойку! — искренне занегодовал Скобель. — Если вы прибыли с рынка с целью испортить настроение людям с Терриякки, то могу вас огорчить: я остановлю беспорядок!

Внезапно на плечо шварца опустилась чья-то рука в чёрной кожаной перчатке. Её носитель был примерно на голову ниже Скобеля. Скользкая, грязная, пахнущая затхлым помещением, землёй и гнилью перчатка впилась в шварца. Тарасович покрепче ухватился за трость и обернулся с желанием наподдать неизвестному.

— Ах ты… — произнёс Тарасович и завис с отвисшей челюстью – никакой руки на плече не оказалось. Как и таинственного вандала, подкравшегося со спины.

Никто не скрывался поблизости. Улица Терриякки пустовала. Внезапно Скобель почувствовал себя не слишком хорошо. Разум помутнел, а сам мужчина пошатнулся. Сзади снова послышался шорох. Тарасович развернулся и махнул тростью, однако его лицо озарилось вспышкой. И вот тогда пространство вокруг ослепшего на мгновение старика наполнилось криками и звуками: щебетом птиц, лаем дворняг, плачем ребёнка и наконец песней, злой песней. Знакомой детской считалочкой. Её скороговоркой повторял чей-то ровный, твёрдый голос. Она заползла смотрителю за порядком прямо в уши, заставила сердце биться быстрее.

Туман густой, опасность в нем,

Тварь скрылась, мы её найдем.

Один, два, три - ты бойся, ты страшись,

Четыре, пять – её ты берегись,

Шесть, семь – вдали есть огонёк,

Восемь – воск у свечи подтёк,

Девять – ты к свету не спешись,

Десять – а ну-ка обернись!

— Что… Что происходит? — потерял спокойствие Скобель, отмирая.

Когда звон, грохот и бряцанье успокоилось, из-за прозрачной завесы Тумана появились два красных огонька. Нет, не огонька. Глаза. Алые, горящие зрачки с ненавистью уставились на шварца. Или это всё лишь чудилось уставшему старику?

В голову впервые за весь вечер пришла мудрая мысль: “Беги!”. И Тарасович кинулся прочь, случайно выпустив из ладони спиртовой фонарь. Вещь ринулась вниз, на скорости отсоединившись от прочной с виду бляшки на поясе, и разбилась о серую уличную кладку. На неё вылилась прозрачная жидкость – спирт, она тут же воспламенилась, извергнув в воздух клубы дыма. Именно огонь осветил очертания фигуры в чёрном плаще, не похожей на человеческую и направившуюся вслед за шварцем. Но Тарасович ее, увы, уже не замечал. Мужчина в возрасте вообще не оглядывался.

Всё дальше, дальше неслись притупленные мысли Скобеля вместе с ним. Вот и глупое пугающее дерево, помост для публичных выступлений, а вон и знакомый, тёплый свет, исходящий от фонаря, привинченного к будке для наблюдения. Такой умиротворяющей и успокаивающей изнутри. Следующие действия старика были просты: добраться до поста, закрыться и дождаться рассвета. Что может пойти не так?

Теряя сознание от ужаса, Скобель без заминок подскочил к двери. Тарасович подобрался к спасению и дернул входную ручку, а затем... Дверь не открылась: она оказалась заперта.

— Нет, нет, нет! — прошептал Тарасович, пытаясь проникнуть в помещение. Аудиодрама, недопитая, бодрящая “Неясная Мэгги”, новостные газеты – всё это осталось позади. Теперь его ждала лишь тяжёлая могильная плита.

С Тихой Площади послышались поспешные шаги, а по телу шварца прокатила судорога, затем озноб. Мечты, планы и размышления слились воедино, зрение ухудшилось и окружающее скрылось за пеленой дурмана.

Послышался негромкий кашель. Ошеломлённый происходящим старик заглянул за спину. После раздался крик, точный удар в голову, глухое падение тела на каменные плиты, хруст стекла. И тишина.

И тишина вновь воцарилась на спокойной улице Терриякки, безразличной к судьбе Скобеля Тарасовича. И лишь северный ветер, словно вечный холод с погоста, стал свидетелем произошедшего, он отправился дальше, чтобы поведать о случившемся своим дальним братьям и сестрам, кузинам и кузенам. А когда смолк ветер и зачах огонёк разбитого фонаря, раздались отчётливые шаги. Худая рука в тёмной кожаной перчатке схватила испорченный бездушный чугунный предмет, опустила его в холщовый мешок и раскидала расколотое на сотни крохотных кусочков стекло по Площади.

Скобель исчез.