Император Пограничья 15

Глава 12

Месяц назад

Тусклое декабрьское солнце едва пробивалось сквозь облака, когда наша машина остановилась перед воротами усадьбы Абутайловых. Я вышел, оглядывая трёхэтажный каменный особняк с флигелями по бокам и обширным земельным наделом — бывшее боярское имение, конфискованное Веретинским три года назад.

Абутайлов, прошлый председатель Боярской думы, посмел возразить князю на заседании по вопросу о новых налогах. Через месяц Тайный приказ «очень удачно обнаружил», что тот готовит заговор против государя. Показательный процесс, конфискация имущества, ссылка в Пограничье, где Абутайлов умер от тифа через полгода. Стандартная схема Веретинского для устранения неугодных.

Имение пустовало с тех пор — после конфискации оно перешло в казну, но в городе пошли слухи, что усадьба проклята: боярин перед смертью якобы призвал на неё несчастье. Суеверные покупатели отказывались даже смотреть на имение, а Веретинский, при всей своей жестокости, побаивался мистики. Земля зарастала бурьяном, в особняке поселились крысы и птицы, флигели ветшали. Идеальное место для моих целей — я в проклятия не верил.

Из второй машины вышли три человека. Тимофей Михайлович Уланов, новый глава Военного приказа, — жилистый мужчина лет сорока пяти с проседью в коротко стриженных рыжих волосах и постоянной складкой озабоченности между бровей. Простолюдин, проработавший в приказе двадцать лет, дослужившийся до начальника департамента оперативного планирования. Когда я арестовал прежнего главу Приказа за хищения, именно Уланов после аудита Артёма и проверки Коршунова оказался единственным среди высокого начальства, чьи руки были чисты. Повышение он принял с недоверием — привык, что высокие должности достаются по знатности, а не по заслугам.

За ним — двое ветеранов. Сергей Фильченко, бывший Стрелец лет пятидесяти, с пустым рукавом, заколотым булавкой к мундиру — руку оторвал Бздых при защите форта от Бездушных четыре года назад. Рядом Касьян Цаплин, бывший армейский капитан лет сорока, опирающийся на деревянный костыль — ногу ниже колена потерял из-за взрыва гранаты. Даже на протезе ему сэкономили… Оба отправлены в запас с мизерной пенсией, оба пришли на встречу с настороженностью людей, привыкших к равнодушию начальства.

— Пойдёмте, — бросил я, направляясь к воротам.

Калитка скрипнула — петли заржавели. Внутренний двор зарос по колено травой, в углу валялись остатки разбитой кареты. Я представил, как здесь будет выложена брусчатка, установлены турники и брусья, размечен плац для построений.

— Господа, — начал я, останавливаясь посреди двора и оборачиваясь к спутникам, — я хочу открыть здесь Кадетский корпус. Военную школу для детей-сирот.

Уланов моргнул, Фильченко и Цаплин переглянулись.

— Для сирот, Ваша Светлость? — уточнил Уланов осторожно.

— Именно. Любого происхождения — простолюдины, обедневшие дворяне, не важно. Главное — остались без родителей и некому о них позаботиться. Мы их примем, накормим, оденем, научим грамоте, счёту, военному делу, — я обвёл рукой территорию. — Здесь будут казармы, классы, тренировочные площадки. Вначале общая подготовка до пятнадцати лет, потом три года специализации по способностям: пехота, артиллерия, Стрельцы, гвардия, разведка, правоохранительные органы.

Цаплин хмыкнул, перенёс вес на костыль:

— Звучит как сказка. В Содружестве нет таких школ. Только Военные академии для офицеров, и те — для детей богачей.

— Именно поэтому я хочу создать Кадетский корпус, как альтернативу, — ответил я жёстко. — Во Владимирскую академию берут только детей аристократов или очень обеспеченных простолюдинов. «Добровольный» взнос — пять тысяч рублей в год. Обычный человек это не потянет при всём желании.

— Мой отец был купцом Второй Гильдии, — тихо произнёс Уланов, глядя на разбитые ступени особняка — годами копил деньги, чтобы отправить нас с братом в ту академию. Так и не смог накопить. Мы пошли в армию рядовыми. Ванька погиб во время прошлого Гона. Ему было девятнадцать.

Воцарилось молчание. Я дал ему затянуться, потом продолжил:

— Талант не зависит от толщины кошелька родителей. Среди сирот может оказаться будущий великий полководец, блестящий разведчик или честный следователь. Но если их бросить на улице, они станут ворами и попрошайками. Наше княжество не может себе этого позволить.

Цаплин кивнул, потирая колено — явно привычка:

— При всём уважении, Ваша Светлость, это звучит… идеалистично. Я двадцать лет прослужил в армии. Знаю, как к простолюдинам относятся офицеры из знати. Как к расходному материалу. Вы собираетесь готовить сирот, чтобы потом какой-нибудь боярский сынок использовал их как пушечное мясо?

Я повернулся к нему, встретив его взгляд:

— Нет. Поэтому лучшие выпускники корпуса смогут получить офицерские звания. Наравне с выпускниками академии. По заслугам, а не по происхождению.

Уланов качнул головой, и в его голосе прорезалась горечь:

— Благородные не захотят служить рядом с выходцами из черни, Ваша Светлость. Это нарушит весь порядок вещей. Аристократы считают военное командование своей прерогативой. Как они будут подчиняться старшим офицерам, которые вчера были никем?

— Будут подчиняться замечатльно, — отрезал я, — потому что иначе вылетят со службы. Я строю армию, где имеют значение только навыки и реальный опыт, а не родословная. Кто не справляется или отказывается подчиняться компетентному командиру из-за его происхождения — найдёт себе другое место работы.

Тимофей Михайлович смотрел на меня с недоверием и надеждой одновременно — человек, который всю жизнь бился о потолок из-за низкого происхождения, вдруг услышал, что этот потолок убирают.

Я подошёл к Цаплину, остановившись в шаге:

— Касьян Петрович, в документах написано, что вы выросли в приюте. Расскажите.

Ветеран поморщился, будто вспомнил что-то неприятное:

— Да, в приюте под патронажем Общества Призрения Погорельцев и Беженцев. Громкое название, а по факту — ночлежка для никому не нужных детей. Нас держали в подвале, кормили помоями, учили только одному — выпрашивать милостыню на улицах. Старшие мальчишки воровали на рынке, девочек заставляли… — он осёкся, сплюнул, — в общем, не место это было для детей. Сбежал оттуда в пятнадцать, ушёл в армию, соврав о возрасте. Лучшее решение в жизни.

— Много там было детей? — спросил я.

— Много. Текучка большая — одни сбегали, другие умирали, новые приходили.

— А таких приютов в княжестве сколько?

Цаплин пожал плечами:

— Не знаю. В одном Владимире штук пять-шесть точно есть. По деревням — тоже полно беспризорников, особенно после Гона.

Я кивнул, разворачиваясь ко всем троим:

— Вот почему я открываю эту школу, и она станет первой в череде таких школ. Не из благотворительности, а из практического расчёта. У нас тысячи детей без будущего. Часть из них может стать опорой государства — солдатами, офицерами, следователями, которым можно доверить оружие и власть. Остальные хотя бы получат ремесло и не пойдут в бандиты. Это выгодное вложение.

Я не договорил главного. Именно в детстве в человека закладывают моральные принципы и лояльность правителю. Этих детей можно научить, что взятки — грязь, которой не должен запятнать себя достойный человек. Что долг перед княжеством важнее личной выгоды. Что честность — не слабость, а сила. Во взрослом возрасте переучить почти невозможно, но ребёнка — можно. Через десять лет у меня будут тысячи надёжных людей на всех уровнях власти — от рядовых полицейских до офицеров и следователей. Люди, воспитанные по моим принципам, станут опорой власти, которую невозможно купить или запугать.

Фильченко медленно кивнул:

— Логично. Но где взять столько инструкторов? Учителей? Денег на содержание?

— Я выделю вам на это отдельную статью бюджета, — отмахнулся я. — Инструкторов наймём из ветеранов. Тех, кого списали в запас после ранений, как вас двоих. У них опыт, знание дела, понимание реальной войны, а не парадов. Платить буду достойно — пятнадцать рублей в месяц плюс жильё и питание.

Оба матёрых вояки выпрямились. Пятнадцать рублей — это втрое больше их нынешней пенсии.

— Учителей грамоты и счёта найдём среди преподавателей или семинаристов, — продолжил я. — Тимофей Михайлович, вам поручаю подбор кадров. На первое время нужно минимум двадцать инструкторов по военному делу и десять учителей общих предметов. К концу месяца. Потом наймём ещё.

Уланов вытянулся в подобие стойки смирно:

— Слушаюсь, Ваша Светлость. А… сколько детей планируется набрать?

Я выдержал паузу, глядя на заросший двор, разрушенные флигели, пустующий особняк:

— Три тысячи.

Все трое уставились на меня.

— Три… тысячи? — переспросил Уланов севшим голосом. — В первый год?

— В первый год, — подтвердил я спокойно. — Территории хватит. Особняк и флигели отремонтируем под казармы, на заднем дворе построим дополнительные бараки. Здесь двадцать гектаров земли — места достаточно для плаца, полигонов, учебных классов.

— Но это же… — Цаплин растерянно покрутил головой, — это же целая армия. Их нужно кормить, одевать, учить…

— Поэтому у нас есть месяц на подготовку, — резко ответил я. — Тимофей Михайлович, помимо кадров вам нужно организовать ремонт зданий, закупку мебели, оборудования, формы, учебных материалов. Кормить будем в столовой из общей кухни — три раза в день, полноценно. Униформа простая, но добротная. Обувь крепкая. Спят на нарах взводами — по двадцать человек в комнате. Спартанские условия, но чистые и безопасные.

— Бюджет какой? — деловито спросил Уланов, уже прикидывая цифры.

— Пятьдесят тысяч рублей на обустройство, — ответил я. — Плюс ежемесячно около десяти тысяч на содержание. Справитесь?

Меньше, чем содержание одного полка армии. И в десять раз дешевле, чем ежегодные потери от воровства чиновников, которое мы только что пресекли. А эти обученные люди в будущем будут платить налоги, служить государству, растить следующее поколение. Это не расход — это вложение в будущее.

Тимофей Михайлович сглотнул, но кивнул:

— Справлюсь, Ваша Светлость.

Он помедлил, затем осторожно добавил:

— А как быть с девочками? Беспризорниц не меньше, чем мальчишек. Их тоже куда-то определять надо.

— Параллельно открываем Женское профессиональное училище, — ответил я. — Другие люди уже занимаются организацией. Медицинское отделение — медсёстры, акушерки, санитарки. Педагогическое — учительницы, воспитательницы. Ремесленное — швеи, ткачихи, вышивальщицы. Хозяйственное — повара, кондитеры, экономки. Административное — писари, счетоводы, делопроизводители. Тот же принцип: бесплатное обучение, питание, жильё. Выпускницы получат профессию и смогут содержать себя сами.

— Разумно, — одобрительно кивнул Уланов. — В княжестве катастрофическая нехватка медсестёр. Половина госпиталей недоукомплектованы.

— Именно поэтому начинаем с медицинского отделения, — согласился я. — Остальные направления добавим по мере роста. Но это не ваша забота, Тимофей Михайлович. Сосредоточьтесь на кадетском корпусе.

— Кто его, кстати, возглавит? Мне нужно искать человека?

— Нет, его назначу я, — мой голос не допускал возражений. — Касьян Петрович, Сергей Игнатьевич, — повернулся я к ветеранам, — вы оба согласны стать инструкторами?

Фильченко хмыкнул:

— Даже с одной рукой научу драться лучше, чем иные с двумя. Согласен.

Цаплин помедлил, глядя на особняк:

— А эти дети… они правда смогут стать офицерами? Или вы просто красиво говорите?

Я посмотрел ему в глаза:

— Я не обещаю, что каждый сирота станет генералом. Но каждый получит шанс доказать свою ценность. Дальше зависит от них самих. У меня в дружине служат простолюдины, которые командуют бойцами лучше иных бояр. Происхождение не определяет способности.

Цаплин медленно кивнул:

— Тогда согласен. Пусть у этих пацанов будет шанс, которого не было у меня.

Я развернулся, оглядывая территорию в последний раз:

— Кадетский корпус откроет свои врата через месяц, после Нового Года. Объявление о наборе разошлём по всем деревням и весям княжества. Принимаем всех сирот от восьми до пятнадцати лет, годных по здоровью.

Через пять лет из этих стен выйдут солдаты, которым я смогу доверить защиту княжества. А через десять — офицеры, которые изменят лицо армии.

Уланов смотрел на меня с выражением человека, который не до конца верит в происходящее, но отчаянно хочет поверить. Ветераны стояли молча, переваривая услышанное.

— За работу, господа, — бросил я, направляясь к воротам. — Времени мало, работы много. Тимофей Михайлович, жду от вас подробный план и детализированный бюджет послезавтра к обеду, только не забывайте, что его проверит Аудиторский приказ, — многообещающе добавил я. — Касьян Петрович, Сергей Игнатьевич, завтра приходите в Военный приказ, будете помогать с подбором инструкторов — вы знаете, кто из ветеранов чего стоит.

Они дружно козырнули — бессознательно, по-военному. Я сел в машину, и пока Безбородко заводил мотор, ещё раз оглянулся на обветшалое имение.

В прошлой жизни я ни раз видел, как княжества разваливаются изнутри. Коррупция пожирала их, как ржавчина железо. Чиновники воровали, военачальники продавали должности, судьи выносили приговоры тому, кто больше заплатит. Народ голодал, пока знать утопала в роскоши. И когда приходила моя армия, оказывалось, что защищать нечего — армия разложилась, казна пуста, люди не желали умирать за правителей, которые их презирали.

Я не повторю эту ошибку. Нельзя построить сильное государство на гнилых опорах. Система, где власть передаётся по рождению, а не по способностям, обречена. Где благородный идиот командует талантливым простолюдином только потому, что у него правильная фамилия. Где сирота на улице — никому не нужный мусор, хотя из него мог бы выйти отличный офицер или честный судья.

Эти дети — чистый лист. У них нет знатных родственников, которые научат их «правильно» воровать. Нет семейных связей в коррумпированной элите. Они будут обязаны всем мне — крышей над головой, едой, образованием, будущим. И эта благодарность станет фундаментом их лояльности. Не страх, не корысть, а осознание, что я дал им шанс, которого больше никто не давал.

Через десять лет эти дети займут места в армии, полиции, администрации. Они будут моими глазами, ушами и руками во всех уголках княжества. Они не станут брать взятки, потому что им вдолбят в голову, что это бесчестье. Они не предадут, потому что верность впитали с молоком. Они не подведут, потому что знают: от их работы зависит жизнь других таких же сирот, которые сейчас мёрзнут на улицах. И эту практику я масштабирую во все уголки Содружества, открывая такие же Кадетские корпуса в каждом присоединённом княжестве.

Сентиментальная благотворительность? Не только. Да, есть расчёт — холодный и прагматичный. Но есть и другое. Я видел слишком много талантливых людей, сгинувших в безвестности только потому, что родились не в той семье. Видел, как система пожирает способных и возвышает бездарей с правильной родословной. Это не просто несправедливо — это расточительно и глупо.

Я создаю с нуля новую элиту. Элиту, основанную на заслугах, а не на происхождении. Даю шанс тем, кого система отбросила как мусор. И да, это выгодно мне — через десять лет у меня будут преданные, талантливые люди на всех уровнях власти. Но это выгодно и им — они получат будущее, которого иначе у них не было бы. Справедливая сделка.

А если старая знать не захочет принимать новые правила? Придётся потесниться. Голодные и талантливые всегда найдутся, чтобы занять места тех, кто держится только за фамилию.

Январское утро встретило меня прохладой и запахом свежей краски. Я стоял у ворот имения Абутайловых и смотрел на результат месячной работы.

Особняк и флигели отремонтированы, окна застеклены, кровля заменена. За ними виднелись новые бараки — длинные деревянные здания. Двор расчищен, выложен брусчаткой, размечен плац. В углу громоздились турники, брусья, полоса препятствий. Над воротами висела вывеска с гербом княжества и надписью: «Владимирский Кадетский корпус».

Месяц пролетел как один день. Уланов работал как проклятый, координируя три десятка строительных бригад, закупки, доставку мебели. Касьян и Сергей объездили половину княжества, разыскивая ветеранов, готовых стать инструкторами. В итоге набрали двадцать три человека — от бывших сержантов до отставных прапорщиков, все с боевым опытом и увечьями, не позволяющими дальше служить в строю.

Объявления о наборе расклеили во всех деревнях и городах: «Кадетский корпус принимает сирот мужского пола от восьми до пятнадцати лет. Бесплатное обучение, питание, форма, жильё. Готовим защитников Родины». Коршунов предупредил, что могут прийти не три тысячи, а гораздо меньше — люди не верят в бесплатное добро. Я только усмехнулся. Посмотрим.

Сейчас, в шесть утра, перед воротами уже скопилась толпа. Я оценил — человек триста, может, четыреста. Дети разного возраста — от совсем малышей до подростков почти взрослого вида. Грязные, оборванные, худые. Кто-то пришёл один, кто-то небольшими группами. Некоторые сопровождались взрослыми — видимо, дальняя родня или из тех самых «обществ призрения», которые избавлялись от «балласта».

За моей спиной выстроились инструкторы. Касьян и Сергей — справа, рядом ещё двое ветеранов на новеньких протезах, выданных им по моей воле Аптекарским приказом. Остальные инструкторы расположились вдоль внутреннего периметра двора, готовые организовать процесс.

У стола, заваленного бумагами — списки, формы регистрации, медицинские карты — расположился полковник Елисей Спиридонович Чаадаев, новый директор Кадетского корпуса — сухощавый мужчина лет пятидесяти с выправкой кадрового офицера и сеткой толстых шрамов на лице. Обедневший дворянин из Астрахани, двадцать лет командовал учебной воинской частью, славился умением превращать неотёсанных крестьянских сыновей в дисциплинированных солдат, не ломая при этом их дух. Ушёл в отставку после конфликта с новым главой Военного приказа, когда Чаадаеву подсунули боярского сынка, велев передать ему все дела.

Коршунов выследил Елисея Спиридоновича в Москве, где тот перебивался случайными заработками, пытаясь устроиться инструктором в ратную компанию, и привёз во Владимир. Чаадаев принял предложение без колебаний — возможность создать с нуля учебное заведение по собственным принципам стоила того.

Ровно в семь утра я вышел вперёд, остановившись перед воротами. Толпа притихла, сотни голодных глаз уставились на меня.

— Доброе утро, — громко начал я, подкрепив голос каплей магии, чтобы слышали все. — Я — князь Прохор Платонов, правитель Владимирского княжества. С сегодняшнего дня это здание становится Кадетским корпусом, где вы можете получить образование, крышу над головой и будущее.

Шёпот прокатился по толпе. Кто-то недоверчиво хмыкнул, кто-то толкнул соседа локтем.

— Знаю, что вы думаете, — продолжил я жёстко. — Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Наверняка обман. Или вас здесь будут эксплуатировать, как в тех притонах, которые называют себя приютами, — я выдержал паузу. — Поэтому сразу объясню правила. Первое: здесь нет бесплатного хлеба. Вы будете учиться, тренироваться, подчиняться дисциплине. Лентяев, трусов и дебоширов выгоним без жалости. Отдельно отмечу: алкоголь и наркотики полностью запрещены. Пойманные впервые получат дисциплинарное взыскание, а во второй раз будут отчислены. Второе: здесь не место слабакам. Армейские порядки, жёсткий режим, тяжёлые тренировки. Кто не выдержит — можете уйти в любой момент, никто держать вас не будет. Третье: тех, кто останется и докажет свою ценность, из корпуса выйдут солдатами, Стрельцами, гвардейцами. Лучшие станут офицерами, получат звания и уважение. Не по праву рождения, а по заслугам.

Толпа замерла. Я видел, как меняются лица — от недоверия к осторожной надежде.

— Сейчас начнётся регистрация, — объявил я. — Подходите к столу, называете имя, возраст. Вас осмотрит врач, проверит, годны ли по здоровью. Больных отправим на лечение, после выздоровления определим на учёбу. Остальные получат номер, место в казарме, форму и первый завтрак. Вопросы?

С края толпы поднял руку мальчуган лет десяти, худой как скелет, с всклокоченными волосами:

— А… нас правда кормить будут? Каждый день?

— Три раза в день, — ответил я. — Голодными не останетесь.

Рябой парень лет четырнадцати выкрикнул:

— А если у меня уже судимость? За воровство. Меня возьмут?

— Судимость не помеха, — сказал я. — Главное — больше не воровать. Здесь за воровство выгоняют сразу и навсегда. Один шанс, больше не дадим.

Ещё один вопрос, от мальчишки с перебинтованной рукой:

— А если я не смогу драться? Рука плохо заживает.

— Врач посмотрит, — ответил я. — Если можно вылечить, возьмём. Да и вообще в армии не только драться нужно — есть связисты, снабженцы, писари и лекари.

С края толпы раздался усталый, циничный голос — худой мальчик лет двенадцати с тёмными кругами под глазами:

— А нас будут водить к богатым извращенцам? Как в Обществе Призрения? Или здесь по-другому?

Толпа замерла. Несколько детей отвели глаза, другие сжали кулаки. Я почувствовал, как холодная ярость разливается по груди.

— Повтори, — произнёс я тихо, но так, что каждое слово прозвучало как удар.

Мальчик не дрогнул, встретив мой взгляд:

— В приюте нас водили. К богатым господам. За деньги. Говорили, что иначе не прокормят. Здесь так же будет?

Я медленно спустился со ступеней, подошёл к мальчику, присел на корточки перед ним. Посмотрел ему в глаза — усталые, потухшие глаза ребёнка, который повидал слишком много.

— Слушай меня внимательно, — сказал я, глядя не только на него, но и на всех остальных детей. — Здесь такого не будет. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Тот, кто попытается причинить вам вред — любой вред, — ответит передо мной лично. И ответ будет жёстким. Это обещание. Понял?

Мальчик медленно кивнул. В его глазах мелькнуло что-то — не надежда, слишком рано для надежды, но, может быть, желание поверить.

— Если кто-то ещё знает о подобных местах — говорите. Не бойтесь. Тех, кто калечит детей, найдут и накажут. Это не пустые слова, — выдержал паузу. — Другие вопросы?

Вопросов больше не последовало.

Я кивнул Чаадаеву:

— Начинайте.

Ворота распахнулись. Толпа качнулась вперёд, но Касьян стукнул новым протезом о брусчатку:

— Стоять, сопляки! Думаете, это базар⁈Здесь армия! Выстроились в одну линию — живо! Кто полезет без очереди — получит пинка и забудет дорогу сюда! Ясно⁈ По одному! Шагом марш к столу!

Удивительно, но дети послушались. Выстроилась неровная, но всё же очередь. Первым к столу подошёл тот самый рябой парень, с вызовом глядя на Чаадаева:

— Гришка. Четырнадцать лет. Родителей нет, подохли от лихорадки.

Елисей Спиридонович невозмутимо записал:

— Фамилия?

— Нет фамилии.

— Будет Кадетский. Григорий Кадетский. Номер один. — Чаадаев поднял глаза. — К врачу. Следующий!

Процесс пошёл.

Я обернулся к одному из телохранителей:

— Гаврила, когда закончится регистрация, побеседуй с тем мальцом. Узнай всё: где, кто конкретно, имена, адреса. Каждую деталь. Потом передашь всё Крылову лично в руки, никаких посредников.

Гаврила кивнул, его лицо окаменело:

— Слушаюсь, Ваша Светлость. Своими руками удавил бы мразей!..

Дети подходили один за другим, называли имена — часто только имена, без фамилий. «Петька», «Алёшка», «Васька». Елисей Спиридонович терпеливо присваивал всем самые простые фамилии «Иванов», «Петров» и порядковые номера. Врач, приглашённый мной доктор Альбинони, быстро осматривал каждого: зубы, глаза, уши, прослушивал грудь. Больше половины детей кашляли, почти все истощены, у многих вши — всех без исключения придётся обработать. Джованни морщился, но методично отмечал годность.

— Questo è terribile, — бормотал он себе под нос по-итальянски. — Эти дети должны быть в больнице, не в армии!

— Они будут в могиле, если мы их не возьмём, Джованни, — ответил я по-русски, стоя рядом. — Здесь хотя бы выживут.

Итальянец вздохнул, но продолжил работу.

К полудню очередь не убавилась — напротив, подтянулись ещё дети. Чаадаев с удивлением доложил:

— Уже восемьсот зарегистрировано, Ваша Светлость. И это только в Владимире. Из деревень ещё не пришли.

Я кивнул. Так и думал. Сирот в княжестве тысячи. Годы войн, Гонов, болезней оставили целое поколение детей без родителей.

К вечеру первого дня набралось тысяча двести человек. Их распределили по казармам, выдали форму — простые серые штаны, портянки, рубашки, куртки, обувку. Кормили в три смены в большой трапезной, где повара варили огромные котлы каши. Дети ели жадно, молча, набивая рты до отказа. Некоторые пытались отбирать еду у товарищей, не веря, что можно просто получить добавку, многие впервые за недели или месяцы наелись досыта.

Я обошёл казармы вечером. В каждой — двадцать нар, на каждой по ребёнку. Дети сидели на койках, кто-то уже спал, укутавшись в одеяла. Многие смотрели на меня с опаской, но были и те, кто робко улыбался.

В одной из казарм ко мне подошёл тот самый мальчуган, что спрашивал про еду. Худой с огромными глазами, теперь в чистой форме, с вымытым лицом.

— Спасибо, господин князь, — прошептал он и вдруг резко поклонился. — Я буду хорошо учиться. Честно-честно.

Я присел на корточки, чтобы быть с ним на одном уровне:

— Как тебя зовут?

— Кирилл. Кирилл Сергеев теперь, — он сжал кулачки. — Я стану солдатом. Буду защищать других детей, чтобы им не было так страшно, как мне было.

Я молча кивнул, поднимаясь:

— Тогда старайся, Кирилл Сергеев, и у тебя всё получится.

Выйдя из казармы, я остановился на плацу, глядя на освещённые окна бараков. Тысяча двести детей. Через неделю будет две тысячи, через месяц — три или больше. Какая-то часть из них не выдержит режима и уйдёт в первый год. Но те, кто останется, станут костяком новой армии. Армии, где важны не титулы, а дело.

Касьян Цаплин подошёл сбоку и негромко обратился:

— Ваша Светлость, первый день прошёл хорошо. Дети голодные до дисциплины. Они привыкли к хаосу, а тут — порядок, правила, забота. Для них это как… как спасение.

— Посмотрим, что они скажут через месяц, когда начнутся настоящие тренировки, — усмехнулся я. — Пока они просто рады, что их накормили.

— И это уже много, — тихо сказал собеседник, глядя на казармы. — Для таких детей — это всё.

Я ничего не ответил, развернувшись к выходу. Месяц на обустройство, ещё месяц на первичную подготовку. А там начнётся настоящая работа — превращение голодных оборванцев в солдат, которым можно доверить оружие на стрельбах, а в будущем и жизнь товарищей.

Владимирский Кадетский корпус начал свою работу.