Император Пограничья 15

Глава 6

Евсей и Гаврила последовали за мной. В коридоре второй негромко присвистнул:

— Ну ты их застращал их, князь. Думаю, половина сейчас штаны меняет.

— Пусть боятся, — коротко ответил я. — Страх — единственное, что они пока понимают. А условные приговоры — это не милость. Это удавка на шее. Десять лет они будут ходить по струнке, зная, что одно нарушение — и отправятся в каменоломни.

Евсей усмехнулся:

— Хитро. Они думают, что ты им жизнь подарили, а им просто поводок накинули.

— Именно, — подтвердил я. — Мне не нужны мёртвые казнокрады. Мне нужны живые чиновники, которые боятся украсть даже копейку. И теперь они у меня будут.

На следующее утро во дворец пришла делегация из десяти бояр. Не самых влиятельных, но и не последних людей в Владимире. Боярин Фёдор Добронравов, боярыня Терентьева, Граф Воронцов Арсений Климентьевич, новый глава рода, и другие. Они попросили аудиенции, и я принял их в малом зале.

Добронравов, аристократ средних лет с пышными усами, говорил от имени всех:

— Ваша Светлость, мы пришли засвидетельствовать нашу поддержку. То, что вы сделали… Многие из нас годами молчали, видя, как воруют. Боялись говорить. Боялись, что нас обвинят в наговоре или самих запишут в заговорщики. Веретинский казнил за меньшее.

— И что изменилось? — сухо спросил я.

— Вы показали, что закон сильнее связей, — ответила пожилая боярыня Терентьева. — Звенигородский считался неприкасаемым. У него были друзья в каждом Приказе, родственники среди княжеских советников. Но это не спасло его от виселицы. Вы доказали, что никто не выше закона.

Граф Воронцов тактично добавил:

— В городе говорят… говорят, что пришёл князь, который не боится знати. Который судит по делам, а не по гербам. Простолюдины в трактирах поднимают кружки за ваше здравие.

Арсений Воронцов стоял в центре делегации — и его присутствие здесь говорило больше, чем все речи Добронравова. Граф потерял обоих сыновей по моей вине. Технически они напали первыми по указке Лидии Белозёровой, но для отца это не имело значения — мёртвые дети остаются мёртвыми. Он мог выбрать месть, как его старший брат Харитон. Мог затаить ненависть и ждать момента. Вместо этого он пришёл сюда, публично демонстрируя готовность к миру. Это требовало здравомыслия и понимание своих пределов, не говоря уж про мужество — противостоять не только мне, но и собственной боли, и презрению брата, который наверняка называл его трусом. Арсений выбрал выживание рода, его будущее над прошлым. Выбрал жизнь над местью. Людей, способных на это, мало.

Я внимательно смотрел на всех их. Это не была лесть. Это был расчёт. Эти бояре поняли, что старый порядок рухнул, и теперь пытались оседлать новый. Показать лояльность новому князю, пока не поздно. Умно.

— Я ценю вашу поддержку, — сказал я ровно, — но помните: она работает в обе стороны. Если вы поддерживаете закон — закон защитит вас. Если нарушите его — закон же вас и накажет. Без различий.

Они закивали, заверяя в честности и преданности. Когда делегация ушла, Коршунов, присутствовавший при разговоре, усмехнулся:

— Крысы бегут с тонущего корабля старого порядка.

— Пусть бегут, — ответил я. — Главное, чтобы на новом корабле они помнили, кто капитан.

Реакция на казни и амнистию разделила княжество пополам. Знать пришла в ужас. Боярские салоны гудели от возмущения — как смел этот князь, только-только севший на престол, казнить аристократов за воровство? Веретинский казнил за измену, это понятно, это прерогатива государя. Но за коррупцию? Это нонсенс, оскорбление древних родов, попрание традиций.

А простой народ ликовал. На рынках, в трактирах, на площадях люди обсуждали казни с нескрываемым удовлетворением. Наконец-то воры получили по заслугам. Наконец-то князь, который не боится высокопоставленных жуликов. На странице «Голоса Пограничья» в Эфирнете и социальной сети «Пульс» публиковали письма читателей — сотни благодарностей, восторженных отзывов. Моя поддержка среди простолюдинов взлетела до небес.

Ближе к полудню я собрал Артёма Стремянникова и Крылова в своём кабинете. Через окна лился холодный зимний свет, но в комнате было тепло — магические артефакты поддерживали во дворце весьма комфортную температуру. Артём разложил на столе стопку бумаг, Крылов стоял у карты Владимира, на которой цветными булавками были отмечены адреса арестованных.

— Две недели на амнистию, — начал я без предисловий. — Срок короткий был выбран специально, поэтому вам придётся поднапрячься в ближайший месяц. Работы будет много, и выполнять её нужно безупречно.

Артём кивнул, поправляя очки:

— Ваша Светлость, я организую специальное окно в казначействе. Отдельный приём для возвращающих украденное. Строгий учёт, расписки на каждую копейку, перекрёстная проверка сумм с нашими досье.

— Сколько человек потребуется?

— Минимум шестеро постоянно. Один принимает деньги, второй проверяет по спискам, третий оформляет документы. И так в две смены. Плюс охрана — нельзя допустить, чтобы кто-то украл уже возвращённое.

Я усмехнулся мрачно:

— Воры крадут у воров. Справедливо. Григорий Мартынович, свои задачи знаете?

Крылов отошёл от карты:

— Наблюдение. Кто побежит возвращать сразу — виноват и боится. Кто молчит — либо чист, либо упёртый дурак. Коршунов уже расставил людей возле домов подозреваемых. Будем фиксировать реакции, попытки бегства, уничтожения документов.

— Хорошо. Действуйте.

Они разошлись по своим делам, а я остался у окна, глядя на укрытый снегом город. Две недели — это не срок для комфортного решения вопроса. Это срок для паники. Паника заставит принимать решения быстро, не давая времени на хитрости, сговоры, попытки спрятать деньги.

К обеду Владимир гудел, как потревоженный улей. Слухи об амнистии разлетелись по всему городу. Родственники арестованных штурмовали дворец, требуя объяснений. Как именно вернуть? Куда нести? Что будет, если не успеть?

Савва Михайлович, мой мажордом, докладывал каждый час:

— Ваша Светлость, у ворот дворца собралось человек пятьдесят. Просят аудиенции. Кричат, что не понимают условий.

— Пусть идут в казначейство. Артём им всё доступно объяснит. Кто не понял на заседании Думы — сейчас поймёт, когда увидит очередь.

К вечеру первого дня пришли первые смельчаки. Пятнадцать человек. Мелкие чиновники — писари, приставы, таможенники. Суммы от пятисот до пяти тысяч рублей. Артём прислал список с комментариями. Я изучил его, попивая остывший кофе.

Мелкая рыбёшка поплыла первой. Умные. У них суммы небольшие, вернуть могут. А вот крупные воры ещё думают, надеются, что пронесёт. Нет. Не пронесёт. Что ж, у них есть время подумать. Тринадцать дней, если быть точным.

На второй день очередь в казначействе растянулась на полквартала. Я не пошёл туда лично — не хотел давить присутствием, — но Крылов принёс подробный отчёт.

Люди несли деньги в мешках, чемоданах, свёртках. Кто-то приходил с банковскими чеками, кто-то с горстью серебра — копил десятилетиями, по алтыну за услугу. Лица у всех были разные. Кто-то испуганный, кто-то озлоблённый, кто-то облегчённо выдыхал, получив расписку.

Один седой таможенник плакал, отдавая тощий мешок с монетами:

— Это на старость откладывал…

А стоящий рядом с ним не менее седой товарищ поддел едко:

— Ага, когда купчин обувал на взвешивании груза, тогда о старости и думал. Мне-то не ври, Никодим.

Таможенник только всхлипнул тише.

Артём работал без отдыха. Проверял каждую расписку дважды, сверял суммы с досье, контролировал помощников. К концу второго дня собрали уже сотню тысяч рублей. Мелочь по меркам украденного, но показательная. Мелкие взяточники ломались первыми. Страх каторги пересиливал жадность.

К исходу третьего дня Артём доложил:

— Ваша Светлость, первая волна схлынула. Четыреста тридцать семь человек вернули деньги. Общая сумма — сто семьдесят три тысячи рублей. Все мелкие — писари, приставы, таможенники, судейские клерки.

— А крупная рыба?

— Молчит. Боятся, но ещё не сломались. Думают, может пронесёт бурю. Или пытаются найти способ вернуть не всё.

— Пусть думают. Осталось одиннадцать дней. Время работает на меня.

Утром четвёртого дня ко мне пришёл боярин Мстиславский. Тот самый, что также выдвигал себя на престол княжества, и на последнем собрании Думы дрожащим голосом спрашивал, что делать, если денег нет. Савва доложил о его приходе, и я велел впустить немедленно. Мог бы перенаправить его в казначейство, но это было бы стратегически неверно. Важно было показать, что власть открыта к диалогу. Что нам можно смело нести свои наворованные богатства и каяться.

Аристократ вошёл — и я едва узнал его. Бледный, осунувшийся, с синяками под глазами. Не брился, судя по щетине. Руки подрагивали, когда он снял соболиную шапку.

— Ваша Светлость, — голос хриплый, словно от бессонницы, — я хочу воспользоваться амнистией.

Я кивнул, указывая на кресло напротив:

— Садитесь. Сколько украли? — а сам одним глазом глянул в досье, где Артём любезно расписал все необходимые данные.

— Пятьдесят три…

Моя бровь поползла вверх.

— … тысячи? — голос собеседника дрогнул.

Он замолчал на полуслове, словно споткнулся о невидимую преграду.

— Вы у меня спрашиваете?

— Нет-нет! Шестьдесят восе… — выдавил он наконец.

Я качнул головой, окатив его холодным взглядом, и посмотрел в окно, словно потерял интерес к разговору. Выдержал паузу. Долгую. Очень долгую. Достаточно долгую, чтобы он начал потеть. Явно пытался прикинуть в уме, сколько успели откопать.

Он сглотнул:

— Восемьдесят четыре… — на меня уставились испуганные глаза.

Я милостиво кивнул.

— … тысячи рублей за последние годы, — выпалил он скороговоркой. — Взятки, откаты, фиктивные контракты. Я не буду отпираться.

— Мудро с вашей стороны. Сколько готовы вернуть?

— Семьдесят тысяч наличными. Всё, что есть в банке и дома. Плюс загородное родовое поместье — продам, вырученное тоже в казну. Оценочная стоимость пятнадцать тысяч. Верну всё до копейки.

Я откинулся на спинку кресла, изучая его. Боярин смотрел в пол, пальцы нервно теребили край шапки.

— Успеете продать поместье за оставшиеся дни?

— Продам за неделю, хоть в три раза дешевле рыночной цены, — выпалил он отчаянно. — Лучше потерять деньги, чем свободу. У меня трое детей, Ваша Светлость. Если я отправлюсь на каторгу…

Я поднял руку, обрывая его:

— Мудрое решение. У вас ещё есть время. Принесёте всю сумму, получите условный приговор. Десять лет без права на госслужбу. Но на свободе.

Мстиславский выдохнул так, словно его душили, а теперь отпустили:

— Спасибо, Ваша Светлость. Спасибо…

Когда он вышел, я подошёл к окну. Первый крупный боярин сломался. Остальные увидят — и побегут. Стадный инстинкт работает не только у овец. Страх заразителен. Особенно когда время поджимает.

К вечеру четвёртого дня Крылов принёс новости:

— Началось. После Мстиславского ещё четверо крупных чиновников пришли в казначейство. Суммы от тридцати до ста двадцати тысяч. Завтра ожидаем больше.

Он оказался прав. На пятый день казначейство превратилось в улей. На два квартала растянулась та очередь. Вот только стояли в ней слуги, а не сами бояре. Даже здесь заботились о собственном комфорте. Так или иначе приходили аристократы, чиновники, судьи, офицеры. Несли мешки с золотом, банковские чеки, расписки о продаже имущества. Артём не покидал кабинета, проверяя каждую расписку дважды.

Вечером пятого дня он доложил, шатаясь от усталости:

— Ваша Светлость, за два дня собрали… девятьсот тысяч рублей. Ещё восемь человек продают недвижимость, принесут деньги через несколько дней. Итого около миллиона.

Крылов добавил:

— Боярин Селезнёв продал городской особняк за сутки. Покупатель — некий купец, воспользовался моментом, купил в два раза дешевле рыночной цены.

Я усмехнулся, не испытывая особой радости:

— Поздравим этого предприимчивого купца. Рынок недвижимости рушится. Продавцы в отчаянии, покупатели диктуют цены. Кто-то наживается на чужой беде. Обычное дело. Меня интересует только одно — чтобы деньги дошли до казны.

Миллион рублей за пять дней. Две трети годового бюджета Владимира. И это только начало. Впереди ещё девять дней. Страх разгонялся, набирая обороты, как снежный ком с горы. Скоро он превратится в лавину.

На шестой день арестованные в камерах тюрьмы наконец поняли, что происходит снаружи. Родственники приходили на свидания с новостями — о казнях, о каторжных приговорах, о двухнедельной амнистии. О том, как на свободе люди платят и выходят на волю с условными сроками. А они сидят за решёткой, и время утекает, как песок сквозь пальцы.

Да и сами семьи давили на тех, кто ещё не был арестован, но засветился в досье Артёма. «Верни деньги, пока не поздно, дурак! Посмотри, что случилось с Звенигородским. Хочешь на виселицу⁈» И люди возвращали. Не из раскаяния. Из страха.

В камерах запахло паникой. Кто-то диктовал жёнам и сыновьям, где искать спрятанные деньги. Кто-то требовал продать дома, драгоценности, что угодно — лишь бы собрать нужную сумму. Кто-то плакал, понимая, что не успеет.

Я выбрал утро шестого дня для показательного визита. Крылов и Гаврила сопровождали меня через коридоры владимирской тюрьмы — старинного каменного здания с низкими сводчатыми потолками и узкими окнами-бойницами. Сырость въедалась в лёгкие. Запах затхлости и отчаяния висел в воздухе плотной завесой.

Лица за решётками поворачивались, когда мы проходили мимо. Бледные, небритые, с воспалёнными от бессонницы глазами. Кто-то отворачивался к стене, не желая встречаться со мной взглядом. Кто-то смотрел с мольбой — немой просьбой о пощаде, о втором шансе.

Я остановился у одной из камер. Внутри сидел чиновник Торгового приказа — мужчина лет сорока пяти, в тюремной робе, с потухшими глазами. Неделю назад он носил дорогой костюм и важничал в своём кабинете. Сейчас походил на бродягу, найденного на обочине дороги.

— Как камера? — спросил я негромко. — Удобно?

Он вздрогнул, поднял голову. Губы задрожали:

— Ваша Светлость… я готов вернуть. Всё верну. Клянусь.

— У вас осталось восемь дней, — я опёрся о решётку. — Ваши родственники на свободе? Пусть собирают деньги и несут в казначейство.

— Я украл сорок тысяч, — голос сорвался. — Могу вернуть тридцать… семья продаёт дом… но не успеваем… нужно время…

— Тридцать тысяч — это семьдесят пять процентов от украденного, — подсчитал я вслух. — Срок сократится на семьдесят пять процентов. Вместо пятнадцати лет каторги получите четыре. Решайте.

Я развернулся и пошёл дальше. Федот двигался рядом, Крылов замыкал. За спиной раздался всхлип. Потом ещё один — из соседней камеры.

Неудобства, отчаяние и решётка — прекрасные учителя математики. Через день половина камер опустеет от переводов в казну.

Прогноз оправдался. С шестого по восьмой день родственники арестованных буквально штурмовали казначейство. Жёны продавали драгоценности — фамильные колье, серьги прабабушек, обручальные кольца, а также всю ту заработанную хищениями их мужей роскошь, что прежде они покупали на ворованные средства. Сыновья закладывали дома в банках, занимали у знакомых под грабительские проценты.

Очередь растянулась на три квартала. Артём работал по восемнадцать часов в сутки, даже помощники не справлялись. К вечеру восьмого дня банкир доложил:

— Ещё два с половиной миллиона, Ваша Светлость. Родственники арестованных принесли почти всё. Кто-то полностью закрыл долг, кто-то частично.

— Итого?

— Почти четыре миллиона за восемь дней.

Я откинулся на спинку кресла. Четыре миллиона. Почти три годовых бюджета княжества. И это ещё не конец.

С восьмого по десятый день началось безумие. Осталась неделя до конца амнистии, и те, кто тянул до последнего, сломались разом. Паника достигла апогея.

Однако не все поверили в мою решимость. Или не имели средств для возврата, потому что растратили всё награбленное. Эти пытались бежать.

Коршунов докладывал о таких попытках — троих задержали у границы княжества с чемоданами золота. Крылов вычислял тех, кто пытался спрятать деньги в тайниках или перевести на подставных лиц, а также перехватывал попытки подкупа — двое пытались дать взятку бойцам ратных компаний, чтобы те «пропустили» их через блокпост. Один особо смелый боярин попытался предложить мне личную встречу с предложением «взаимовыгодного сотрудничества». Я отказал через секретаря, добавив, что следующая подобная попытка будет расценена как покушение на подкуп должностного лица.

Ближе к ночи ко мне явился Родион с тревожной новостью. Трое бояр пытаются поднять мятеж. Из той когорты, что поддерживала кандидатуру Харитона Воронцова, мечтая отомстить за смерти родных и поражение. Ездят по армейским частям, которые не участвовали в войне с Угрюмом, агитируют офицеров выступить против меня. И всё это под соусом спасения княжества от «безумного палача».

Вот так вот. Веретинский годами резал знать по кусочку, организовал массовую казнь фактически молодых юношей, цвет боярства, и всех всё устраивало. Я же казнил всего троих и начал трясти деньги из остальных, а меня уже записали в «палачи».

Я откинулся на спинку кресла, обдумывая услышанное. Ожидаемо. Знать не смирится просто так.

— Какие у них аргументы?

— Стандартные, Прохор Игнатич, — Коршунов пожал плечами. — Что вы казнили бояр беззаконно. Что разрушаете традиционный порядок. Обещают офицерам восстановить «правильную» власть, вернуть привилегии знати, читай, привилегии воровать, остановить репрессии.

— И что офицеры? — спросил я, хотя уже догадывался по спокойному тону Родиона.

Разведчик усмехнулся:

— А офицеры пришли и сами сдали заговорщиков. Майор Беляев из второго полка лично явился вчера вечером, доложил о визите троих заговорщиков. Капитан Ковалёв из пограничной крепости прислал сообщение с описанием состоявшегося разговора. Ещё несколько офицеров сообщили о попытках подкупа.

Я медленно улыбнулся. Вот почему я первым делом потратил восемьдесят семь тысяч рублей на погашение долгов по жалованью. Почему приказал интендантам закупать нормальную еду, а не гниль, которую обычно поставляли по государственным контрактам.

Солдат и офицер верен не только идеям, а в первую очередь тому, кто его кормит, одевает, вооружает и вовремя платит. Я дал им всё это. А бояре-заговорщики предлагали красивые речи о традициях и порядке. Кого выберет здравомыслящий военный?..

— Арестовать всех троих, — велел я. — Тихо, без лишнего шума. Обвинения — попытка государственного переворота. Пусть Крылов займётся. И передай офицерам мою благодарность. Премии по тысяче рублей каждому, кто предупредил о заговоре. А тех, кто общался с заговорщиками, но умолчал, возьми под наблюдение.

— Будет исполнено, — кивнул Коршунов и ушёл.

На следующий день все трое смутьянов полировали скамейки в камерах. Аристократы возмущались, требовали адвокатов, кричали о правах знати. Но улики были железными — свидетельские показания пятерых офицеров, записи разговоров. Суд приговорит их к каторге. Быстро и процессуально чисто.

А на фоне происходящих событий в банках начался наплыв клиентов, переводящих деньги из заграничных счетов обратно во Владимир. Служащие Императорского Коммерческого Банка работали круглосуточно, обрабатывая заявки на экстренные переводы из различных городов Содружества, а также Лондона, Парижа, Милана, Берлина и Цюриха.

Казначейство превратилось в растревоженный улей. Очередь растянулась на улицу, охрана с трудом сдерживала давку. Артём проверял документы, его помощники считали деньги горами, писари заполняли расписки пачками. К вечеру у всех кружилась голова от цифр. Каждую монету изучали, едва на зуб не пробовали, каждый чек сверяли с банковскими реестрами, а заполненные расписки уходили в три экземплярах — один возвращающему, два в архив

Я заходил туда вечером десятого дня. Стремянников сидел за столом, бледный, с покрасневшими глазами. Перед ним высились стопки бумаг, рядом стояли три сейфа, набитые золотом и банкнотами.

— Ваша Светлость, — он поднялся, пошатнувшись. — За три дня собрали три с половиной миллиона. Сейф трещит по швам. Физически не помещается.

— Переводите в ИКБ, в защищённое хранилище, — приказал я. — Сколько всего на данный момент?

Артём полистал записи:

— Чуть меньше шести миллионов рублей. Ещё четыре дня до конца амнистии.

— Прогноз?

Банкир потёр переносицу:

— Консервативно — ещё один-два миллиона. Оптимистично — три. Многие распродают имущество в последние дни. Рынок недвижимости обрушился полностью — продают за треть цены, лишь бы успеть.

Шесть миллионов за десять дней. Годовой бюджет княжества — полтора миллиона. Я только что собрал четыре годовых бюджета за десять дней. Страх — удивительный мотиватор. Гораздо эффективнее патриотизма, совести или чувства долга.

С одиннадцатого по тринадцатый день начался финальный рывок. Те, кто ещё колебался, поняли — время вышло. Кто-то приносил деньги в последний момент, дрожащими руками выкладывая на стол казначейства всё, что удалось наскрести.

Кто-то пытался торговаться. Боярин средней руки, укравший восемьдесят тысяч, явился с семьюдесятью и пытался договориться со мной лично:

— Ваша Светлость, не успел продать загородное поместье. Покупатель нашёлся, но оформление займёт неделю. Дайте отсрочку…

— Срок — две недели, — отрезал я. — Не успели — идите в суд. Там будете объяснять.

Моя суровость была показной. Я намеревался дать недельную отсрочку, но уже в самый последний день, чтобы вытрясти из этих жуликоватых шельм всё до последней копейки.

Собеседник побледнел и ушёл. На следующий день принёс недостающие десять тысяч.

Город жил в лихорадке. На улицах толпились люди с чемоданами. Ростовщики наживались, давая кредиты под грабительские проценты. Спекулянты скупали дома и драгоценности за треть цены. Кто-то выигрывал от чужого отчаяния. Обычное дело. Меня интересовало только одно — чтобы деньги текли в казну.

И они текли.

Кто-то мог бы сказать — жестоко. Люди теряют родовые гнёзда, продают за бесценок то, что копили поколениями. Но я не чувствовал ни капли жалости. Все эти годы они в три горла жрали деликатесы, спали на пуховых перинах, покупали себе дорогие часы, а жёнам бриллианты — на деньги, украденные у народа. Пока Засулич строил себе поместье, Стрельцы шли в бой без патронов. Пока Скоропадский покупал картины, пациенты умирали от болезней, которые можно было вылечить. Пока боярин Долматов заказывал из Персии чистокровных скакунов, простые люди платили взятки за каждую справку, за каждое разрешение. Теперь эти господа продают особняки за треть цены? Отлично. Пусть почувствуют, каково это — терять всё. Может, тогда поймут, что чувствовали те, кого они обирали.

Четырнадцатый день начался ещё затемно. Очередь в казначейство выстроилась с ночи — люди стояли с фонарями, кутались в тулупы и шубы, переминались с ноги на ногу. Последний день амнистии. Последний шанс.

Я наблюдал из окна дворца, как толпа медленно движется к зданию казначейства. Кто-то нёс чемоданы — тяжёлые, набитые монетами. Кто-то сжимал в руках шкатулки с драгоценностями, и банковские чеки, доказывая соседям, что успел, что всё оформлено.

Всю толпу бдительно стерегло большое количество полицейских. Уже случались прецеденты с попытками грабежа у казначейства — вся воровская братия Владимира активировалась, пытаясь половить рыбку в мутной воде.

Лица были разные. У одних — лихорадочный блеск в глазах. Успел! Собрал! Вернул! Свобода! У других — отчаяние. Не успел. Не хватило. Сейчас скажут — опоздал, иди в суд, получай полный срок. Кто-то стоял с облегчением на лице — наконец-то груз с души, можно жить дальше. Кто-то с плохо скрытой яростью — вынуждают отдать «честно заработанное», а кто-то просто холодно рассчитывал: лучше потерять деньги, чем десять лет свободы.

К полудню Артём прислал записку — срочно. Я спустился в его временный кабинет на первом этаже дворца, куда он уходил из казначейства, чтобы хотя бы пообедать в тишине. Банкир сидел за столом, заваленным бумагами, бледный, с воспалёнными глазами. Не спал, наверное, всю ночь.

— Ваша Светлость, — он поднялся, пошатнувшись. — Подбил предварительные итоги. Но есть проблема.

— Какая?

— Около сорока человек просят продлить срок амнистии. Утверждают, что продают имущество, показывают договоры купли-продажи, предоплаты от покупателей. Но не успевают завершить сделки.

Я сел в кресло напротив:

— Проблемы с реализацией недвижимости, верно?

Артём покачал головой:

— Да. Слишком небольшой срок для её продажи. За две недели амнистии на рынок выбросили больше сотни объектов. Те, кто продавал в панике, обрушили цены. Особняки, которые стоили пять тысяч, теперь продаются за две. Крупные загородные поместья — вообще за треть цены — их и раньше не каждый знатный род мог себе позволить. Покупатели диктуют условия, тянут с оформлением, торгуются.

Об этом я уже слышал из многочисленных докладов. Те же ростовщики наживались, давая кредиты под залог домов под грабительские проценты, а спекулянты радостно скупали особняки за бесценок. Причём многие покупатели приехали из других княжеств — знать, купцы, промышленники из Москвы, Рязани, Нижнего Новгорода. Местная аристократия побаивалась связываться с таким имуществом, зато внешние инвесторы не упускали шанса.

С молотка шли особняки, загородные поместья, автомобили, породистые кони, доли в торговых предприятиях, коллекции картин и антиквариата. Кто-то терял всё, кто-то становился богаче. Всё, как всегда. Кому война, а кому мать родна.

Рынок действительно был не резиновым. Когда сотня продавцов одновременно пытается сбыть дома, цены летят вниз. А покупатели знают — продавцы в отчаянии, можно выкрутить руки.

— Крылов проверил этих сорок человек?

— Да. Двадцать три действительно продают — есть нотариально заверенные договоры, переговоры с покупателями, оценки имущества. Реальные сделки. Остальные семнадцать пытаются обмануть — показывают фальшивые бумаги или договоры с подставными покупателями.

— Хорошо, — я встал. — Объяви отсрочку. Ещё одна неделя. В любом случае я так и планировал сделать. Но продление будет действовать только для тех, кто уже принёс не менее сорока процентов от суммы долга и доказал, что реально продаёт имущество. Если увидим попытки затянуть или сорвать сделку — немедленно в суд. Семнадцати жуликам объяви отказ. Суд на этой неделе.

Артём кивнул с облегчением:

— Понял, Ваша Светлость.

Стремянников-младший также предложил под шумок выкупить те самые доли в распродаваемых предприятиях, но я отказался. Это действительно принесло бы в будущем больше денег в казну, но оказалось бы стратегическим просчётом. Мои враги, как политические, так и нет, воспользовались бы моментом, начав публичную кампанию против меня под эгидой обвинений в личном обогащении и конфликте интересов. Мол, я намеренно спровоцировал текущий кризис, чтобы прибрать к рукам прибыльные бизнесы. Эдакий рейдерский захват под прикрытием закона. Нет, мне такого счастья было не надо.

Вечером четырнадцатого дня я собрал совещание. Артём, Крылов, Коршунов и Пётр Павлович Стремянников, приехавший ещё две недели назад по такому случаю из Сергиева Посада. Все выглядели измотанными, работали на пределе, но глаза горели — результат того стоил.

Артём разложил на столе бумаги:

— Ваша Светлость, итоги амнистии. Вернули деньги двести два человека из двухсот шестидесяти двух арестованных.

Он явно исключил троих казнённых и сорок семь, чьи дела уже рассмотрели суды, постановив конфисковать имущество приговорённых, но не хватало ещё шестнадцати.

— Плюс не попавшие под арест мелкие взяточники — около трёх с половиной тысяч человек, — продолжил Стремянников-младший. — Общая сумма возврата — шесть миллионов восемьсот семьдесят тысяч рублей.

Я откинулся на спинку кресла. Почти семь миллионов. За две недели.

Откуда столько денег в одном княжестве? Ответ прост: десятилетия стяжательства, накоплений, инвестиций. Взятки превращались в доли торговых предприятий, откаты — в загородные поместья, украденное из казны — в коллекции драгоценностей и произведения искусства. Чиновники не держали краденое под матрасом — они вкладывали, приумножали, передавали детям. Династии сколачивали состояние на краже у собственного народа, и целые семьи жили на богатства, награбленные прадедами и дедами. Коррупция работала как инвестиционный фонд, только вместо акций — казнокрадство.

И вот теперь всё это вернулось в казну.

— Родион, что с остальными шестнадцатью?

Коршунов пожал плечами:

— Упёртые. Кто-то надеялся, что пронесёт. Кто-то потратил всё и реально не может вернуть. Кто-то просто решил, что лучше сесть, чем отдать деньги. Мол, выйдет на свободу к припрятанному.

— Не выйдет. Полный срок, без скидок, — произнёс я холодно. — Конфискация всего, что найдём. Если попытаются спрятать имущество — добавим статью за сокрытие активов. Они сами выбрали каторгу, пусть потом не жалуются.

Артём кашлянул:

— Ваша Светлость, по моим расчётам, за следующий месяц мы получим ещё два-три миллиона. От тех, кому дали отсрочку, плюс конфискация денежных средств и движимого имущества у осуждённых.

— А недвижимость? — спросил Коршунов. — У казнённых и каторжников десятки особняков.

Артём вздохнул:

— Вот здесь сложнее. Подлежащая конфискации недвижимость оценивается примерно в три миллиона рублей. Но продать быстро невозможно. Рынок уже обрушен. Нужна постепенная распродажа — по два-три объекта в месяц. Иначе будем продавать за бесценок.

— Плюс есть риск сговора покупателей, добавил Крылов. — Они видят что у нас срочная распродажа — начнут диктовать условия. Купят за треть цены.

Классическая проблема ликвидности. Актив есть, но превратить его в деньги быстро — значит потерять половину стоимости.

— Построй график распродажи, — приказал я. — Спешки никакой нет. Можем реализовать хоть за два года, хоть за три. Приоритет — ликвидные объекты. Нанять профессионального торговца недвижимостью.

— Разумно.

Итак, по итогам амнистии — почти семь миллионов в казне. Практически пять годовых бюджетов княжества. Через пару месяцецв — ещё два-три миллиона. Итого больше десяти. В течение пары лет — ещё три миллиона от продажи конфискованной недвижимости. Итого двенадцать-тринадцать миллионов.

Этого хватит, чтобы восстановить армию, отремонтировать здания, канализацию и дороги, создать резервный фонд.

Владимир больше не банкрот. Княжество спасено.

Теперь можно строить. Значит, надо переходить к следующей части плана.