Инженер Петра Великого – 12

Глава 11

Рассвет безнадежно опаздывал, уступив первенство английским канонирам. Земля содрогнулась, вырывая меня из сна без всяких будильников. Мортиры работали с ритмичностью заводского пресса, вколачивая чугун в черепичные хребты Лиона. Потолок ответил глухим стоном, и подушку припорошило известковой перхотью. В комнате стоял такой дубак, что пар изо рта вырывался густыми клубами, моментально растворяясь в сумраке, который лишь немного разбавлял мутный свет, сочившийся сквозь щели заколоченного окна.

Анна уже бодрствовала. Закутавшись в мой походный плащ, она сидела за столом, быстро водя пером по бумаге. Чернила в чернильнице наверняка густели от холода, но ее это не останавливало. Рядом росла стопка документов — ведомости, счета, бесконечные цифры войны.

— Бессонница? — прохрипел я, спуская ноги на ледяной пол.

Она вздрогнула, резко обернувшись. На осунувшемся лице залегли глубокие тени, однако взгляд оставался пугающе ясным, цепким.

— Расчеты не сходятся, Петр. — Она нервно постучала пером по столешнице. — Только что закончила с интендантскими складам.

— И?

— Банкротство. — Анна устало потерла переносицу, оставив на коже чернильное пятнышко. — Мука на исходе. Если бодяжить с отрубями и урезать пайку до полфунта, протянем неделю. Солонина закончится еще раньше. Вина хоть залейся, впрочем, на одном алкоголе армия долго не навоюет.

Я поднялся, с усилием натягивая задубевшие сапоги.

— А демография? Сколько беженцев набилось в каменный мешок?

— Десять тысяч, может, больше. Поток не иссякает. Лезут через проломы, плывут по реке, спасаясь от англичан. Город трещит по швам, Петр. Кормить эту ораву нечем. На площадях варят пустую похлебку, чтобы хоть как-то сбить голод, однако ропот становится все громче.

Подойдя к ней, я положил ладони на ее плечи. Сквозь грубую ткань плаща чувствовалось, как она напряжена. Пальцы у нее были холоднее льда.

— Найдем выход, Аня. Инженерное решение есть всегда.

— Время, — тихо выдохнула она. — Нам нужен единственный ресурс, которого нет. Неделя осады — и начнется мор.

— Мальборо не отступит, он вцепился бульдогом. Придется разжимать челюсти силой.

Короткий поцелуй в макушку, тяжесть перевязи с пистолетами на плече — и я вышел за дверь.

Снаружи в нос ударил густой, жирный запах мокрой золы. Лион превращался в руины. Англичане, решив не мелочиться, перепахивали кварталы калеными ядрами, методично выжигая сектор за сектором. Прижимаясь к стенам, я пробирался к Ратуше. Мимо, гремя ведрами, пронеслась пожарная команда — десяток перемазанных сажей чертей. Свист над головой заставил рефлексы сработать раньше мысли: тело само рухнуло на брусчатку за секунду до того, как мостовую впереди вывернуло наизнанку взрывом. Проковылявший мимо старик с узлом пожитков даже голову не повернул. Адаптация психики — страшная вещь.

Штаб в Ратуше гудел, как перегретый трансформатор. По лестницам носились адъютанты, в коридорах, нервно пуская дым, перешептывались французские офицеры.

Зал совета был набит битком. Петр, нависая над картой, сидел во главе стола. Царь был зол и сосредоточен — опасное сочетание. Рядом возвышался герцог Филипп Орлеанский. Испуганным он не выглядел. Скорее, на его лице читалось раздражение гроссмейстера, вынужденного объяснять правила пешкам. Де Торси с перевязанной рукой устроился в тени.

— … рационализм требует именно этого, — голос Филиппа звучал без истерик. — Капкан захлопнулся. Мальборо подтягивает осадный калибр. Дряхлые стены упадут от первого залпа. Двое суток — и он здесь.

— Предложения? — Петр даже не поднял взгляд от карты.

— Маневр. — Филипп очертил рукой дугу над пергаментом. — Главная ценность — армия. Без нее мне трон не вернуть. Положим полки здесь, защищая лавочников, — и Франция останется голой. Я настаиваю на ночном прорыве. Собираем ударный кулак, сносим заслон у северных ворот и уходим на Париж.

— А гражданские? — спросил я, переступая порог. — Куда девать тех, кто поверил в вашу защиту, Ваше Высочество?

Филипп обернулся. В его глазах сквозила ледяная арифметика.

— Город — это лишь камни, генерал. Камни каменщики сложат заново. Людей… бабы новых нарожают. Армия же — это ресурс невосполнимый. Офицеры, дворянство, элита. Разменивать их на спасение черни — расточительство. Жестоко, согласен. Однако это и называется высокой политикой.

Тишина. Французские полковники обменивались понимающими взглядами. Герцог озвучил их мысли, логику их сословия.

Петр медленно выпрямился во весь свой немалый рост.

— Политика, значит? — переспросил он тихо. — По-моему, это называется предательством.

Он подошел к Филиппу. Тот выдержал, лишь вздернул подбородок выше.

— Слово дано, — отчеканил Петр, сверля герцога взглядом. — Русское слово дано этим людям. Бросим их сейчас — и Мальборо устроит резню. Показательную. Кровь этих людей навсегда прилипнет к твоей короне, Филипп. Париж никогда не откроет ворота королю, сбежавшему от своего народа. Проклянут.

— Живой монарх, пусть и проклятый чернью, полезнее мертвого героя, — парировал Филипп.

— Глубокое заблуждение. Мертвым достается жалость и бронза памятников. Трусам же уготовано лишь презрение. Сдача города лишит тебя чего-то большего, чем просто стратегическая точка. Ты утратишь само право на корону.

Петр навис над ним гранитной скалой. Мне кажется, он понимал логику Филиппа и больше всего ему не нравилось не это, а логика его поступков. Предательство, Иуда он.

— Мы остаемся. Будем драться за каждый дом, за каждый переулок. Измотаем англичан здесь, в городской застройке.

— Ошибка, — процедил Филипп. — Вы гробите армию.

— Я спасаю твою честь. И свою заодно. С этой секунды командование обороной переходит ко мне. Ты же — регент. Займись своим делом — пиши манифесты, ищи союзников. Войну оставь профессионалам.

Филипп побледнел. Публичная оплеуха, отстранение от власти на глазах у подчиненных. Впрочем, дураком он не был. Реальная сила — русские штыки и швейцарские наемники — стояла за Петром. Да и не все французы за ним теперь горой встанут.

— Прекрасно, — сухо бросил он. — Командуйте, Ваше Величество. Только попомните мои слова, когда все развалится.

Он резко развернулся и, чеканя шаг, покинул зал.

Петр перевел взгляд на меня.

— Генерал, твой вердикт? Кто прав?

Подойдя к карте, я оценил диспозицию взглядом инженера.

— В поле нам нечего ловить, Государь. У Мальборо подавляющий перевес в кавалерии, на равнине он нас раскатает тонким слоем. Наш единственный шанс — город. В уличных боях конница — обуза, а пехота завязнет в баррикадах. Превратим Лион в мясорубку.

— Вот! — Петр удовлетворенно кивнул. — Слышали? Дело говорит. Готовьтесь, господа. Будет жарко.

Совет продолжился, однако атмосфера изменилась. Теперь это был разговор обреченных, сжегших за собой мосты. Мы остались в городе, и выбора у нас было немного: либо победить, либо лечь в эту землю вместе с руинами.

К полудню социальный котел Лиона перегрелся. Дамбу терпения, державшуюся несколько дней, прорвало окончательно. Стычки патрулей на перекрестках были лишь прелюдией; настоящий шторм зарождался на рыночных площадях.

Протискиваясь сквозь толпу у реки, я чувствовал себя шпротом в банке. Плотность населения на квадратный метр зашкаливала: женщины с пустыми кошелками, угрюмые ремесленники, старики — все слились в единую серую массу, гипнотизирующую взглядами котлы с мутной баландой из конины и отрубей.

Внутри этого человеческого варева работали профессиональные катализаторы. Юркие, неприметные типы не тратили время на очереди — они, подобно вирусу, разносили панику шепотом.

— … русские-то, говорят, солонину жрут, аж за ушами трещит, — змеилось рядом. — Склады ломятся, а нам — помои.

— Да быть того не может!

— Своими глазами видел! Обозы вчера шли, всё в Ратушу свезли. А герцог наш… продал он нас с потрохами. Сговорился с англичанами. Город сдаст, а сам в Париж — на белом коне.

Толпа загудела, меняя тональность с просительной на угрожающую. Шепотки сливались в глухой, утробный ропот.

— Хлеба! — рявкнул кто-то из задних рядов. — Где наш хлеб⁈

— У русских в глотке!

Усталый швейцарец на раздаче рубанул черпаком по дну котла. Пустой звон прозвучал громче пушечного выстрела.

— Всё! Расходись!

Толпа замерла на секунду, переваривая отказ.

— Кончилось⁈ — женский визг полоснул по ушам. — А вы, ироды, жрать будете⁈

Глиняная миска, пущенная меткой рукой, просвистела в воздухе. Солдат увернулся, но снаряд угодил в котел, обдав кипятком соседей.

— Бей их! — заорал провокатор, почуяв момент. — Бей кровопийц!

Охрану смяли мгновенно, как картонную декорацию. Котлы полетели на мостовую, разливая драгоценное варево в грязь. Началась свалка.

Оценив риски, я принял единственно верное решение: исчезнуть. Русский мундир сейчас работал как красная тряпка, и стать сувениром для толпы в мои планы не входило. Нырнув в переулок, я срезал путь к Ратуше.

Площадь Терро встретила меня черным людским морем. Потоки стекались отовсюду, вооруженные чем попало: палками, ножами, булыжниками. Стекла в уцелевших окнах дребезжали от рева тысяч глоток, требующих крови.

— Хлеба! Смерть чужакам! Долой герцога!

Пробившись сквозь оцепенелую охрану, я взлетел по ступеням.

В зале совета Филипп Орлеанский стоял у портьеры, вцепившись в бархат. Лицо герцога приобрело землистый оттенок.

— Они… они уже здесь, — прошептал он, не отрываясь от окна. — Они ворвутся.

— Оставь панику, кузен, — ровно произнес Петр. Сидя за столом, он с олимпийским спокойствием протирал ветошью замок пистолета.

— Оставь панику⁈ — голос Филиппа дал петуха. — Посмотри вниз! Это звери! Им нужна наша кровь!

Снизу долетел звон разбитого стекла. Первый камень нашел цель на первом этаже.

— Полковник! — заорал герцог, срываясь на визг. — Где командир гвардии⁈

Вбежавший офицер едва переводил дыхание, в глазах плескался ужас.

— Я здесь, Ваше Высочество!

— Баррикадируйте двери! Стрелков к окнам! Ступят на лестницу — открывать огонь на поражение!

— Но… Сир… — полковник побелел. — Там женщины. Старики. Это наши граждане.

— Это чернь! Бунтовщики! — Филипп брызгал слюной, теряя человеческий облик. — Они хотят сдать город врагу! Это государственная измена! Я регент! Я приказываю! Стреляйте!

Офицер колебался. Солдатская выучка боролась в нем с совестью. Рука легла на эфес, но пальцы отказывались сжиматься. Приказ есть приказ, но расстрел голодных баб — это не война.

— Стрельба станет самоубийством, — мой голос прорезал истерику, заставив всех обернуться.

Филипп впился в меня взглядом, полным ненависти.

— Ты! Это твоих рук дело! Твоя проклятая война!

— Отдав приказ, Ваше Высочество, вы подпишете смертный приговор не им, а нам. — Я говорил подчеркнуто спокойно, гася его эмоции холодной логикой. — Один залп превратит стихийный бунт в резню. Нас просто задавят мясом. А если и отобьемся — город вспыхнет изнутри. Мальборо войдет в Лион без единого выстрела, просто перешагнув через наши трупы.

— А что делать⁈ — взвыл Филипп. — Ждать, пока нас поднимут на вилы⁈

Рука полковника дрожала над эфесом. Ситуация балансировала на лезвии бритвы: одно неверное слово — и начнется бойня, которая похоронит все наши планы.

Петр медленно поднялся, с громким щелчком загоняя пистолет за пояс. Тяжелый взгляд царя пригвоздил присутствующих к месту.

— Прекратить. — Голос Петра, пригвоздил.

— Вы погубите нас! — прошипел Филипп, разбрызгивая слюну. — Двери упадутчерез минуту! Кто остановит это стадо? Вы? Своей шпагой?

— Не шпагой, — возразил я. — Фактами.

Герцог издал звук, похожий на лающий смешок гиены.

— Фактами? Голодному сброду плевать на факты, им нужна жратва. И кровь. Ступайте, генерал, накормите их истиной. Засечем время, через сколько секунд вам проломят череп булыжником.

Мой взгляд переместился в угол, к де Торси. Маркиз сидел на жестком стуле, комкая в руках промокшую треуголку. Бледный, с поджатыми в нитку губами, он, однако, не излучал той липкой, животной паники, что владела Филиппом. Страх присутствовал, безусловно. Но это был страх аналитика, просчитывающего варианты, а не ожидающего гильотины.

— Маркиз, — позвал я.

Он поднял голову. Взгляд, до того блуждавший сквозь стены, сфокусировался.

— Ваш выход.

— Мой? — голос предательски дрогнул.

— Речевой аппарат при вас, Жан-Батист. Вы убеждали монархов перекраивать карты мира. Убедите прачку не убивать нас.

— Они не станут слушать. Им нужна жертва.

— Станут. Если вы заставите. Альтернативы у вас нет.

Петр шагнул к нему. Тяжелая поступь царя гулко отдалась под сводами.

— Иди, маркиз. Бумага при тебе. Покажи им. Объясни перспективы открытых ворот.

Де Торси поднялся. Медленно, словно суставы поразил внезапный артрит. Поправив манжеты и одернув заляпанный дорожной грязью камзол, он спрятал дрожащие руки за спину.

— Хорошо, — тихо произнес он. — Открывайте.

Полковник вопросительно глянул на Филиппа. Тот лишь махнул рукой — мол, катитесь к черту, подыхайте как хотите, только оставьте меня в покое.

Створки распахнулись.

Звуковая волна ударила в лицо физически — вой. Тысячи глоток, слившиеся в единый звериный рык. Вместе с холодным ветром в зал ворвался запах пота, мокрой шерсти и концентрированной ненависти.

Де Торси шагнул на крыльцо в одиночку, без конвоя.

Я же, скрывшись в тени косяка, положил ладонь на рукоять пистолета, готовый пристрелить первого, кто рванется с ножом. Хотя прекрасно понимал: это вряд ли спасет дипломата от линчевания. Внизу бурлила биомасса: искаженные злобой лица, разинутые рты, частокол поднятых кулаков и дубин. При виде одинокой фигуры на ступенях толпа на долю секунды поперхнулась собственным криком, чтобы тут же взорваться с удвоенной яростью.

— Вот он! Прихвостень!

— Предатель!

— Смерть!

Из людской гущи вылетел кочан капусты — гнилой, склизкий снаряд. С глухим шлепком он врезался в грудь де Торси, оставив на бархате омерзительное пятно. Следом просвистел камень. Маркиз дернулся, но устоял. Булыжник чиркнул по скуле, рассекая губу. Тонкая струйка крови, неестественно яркая на бледной коже, поползла по подбородку.

Никаких попыток вытереть лицо. Ни единой гримасы боли. Он просто стоял, вцепившись в каменные перила, и смотрел на бушующее море.

— Люди Лиона! — закричал он. Голос сорвался, дал петуха. Тонкий, интеллигентский тенор, привыкший к тишине кабинетов и шелесту пергаментов, тонул в шуме, как щепка в водовороте.

— Громче! — процедил я сквозь зубы, сжимая пистолет до белизны в костяшках. — Громче, черт побери! Орите!

Де Торси набрал воздуха в легкие. И заорал. Некрасиво, хрипло, надрывая связки, до вздувшихся на шее жил.

— Слушайте меня! Вы хотите сдать город⁈

Толпа отозвалась нестройным ревом, коктейлем из проклятий и требований:

— Сдадим! Англичане дадут хлеба!

— Идите! — Резкий, отчаянный жест в сторону ворот. — Идите! Они ждут! Однако знайте: их цель — вовсе не русские. Они пришли за Францией!

Смена риторики сбила ритм бунта. Вместо ожидаемых мольбы и оправданий, вместо лжи про обозы с зерном, толпа получила удар в лоб. Маркиз не защищался — он атаковал. Обвинение прозвучало хлестко.

Передние ряды затихли, глядя на него с недоумением. Чья-то рука с зажатым камнем медленно опустилась.

Рывком де Торси выхватил из-за пазухи пакет с сургучной печатью Ватикана — тот самый документ, пронесенный через канализацию и грязь. Подняв его над головой, он сжал бумагу так, что она хрустнула.

— Думаете, вас освободят⁈ — кричал он, голос вибрировал от напряжения и ярости. — Смотрите! Это письмо Папы! Святого Отца! Здесь прописана ваша судьба!

Свиток развернулся, трепеща на ветру, но пальцы маркиза держали его мертвой хваткой. Я прищурился. Насколько я помню, письмо это было у Государя. Значит, это другое письмо. Блефует? А он хорош.

— Они поделили нас! Как тушу на скотобойне! Эльзас — немцам! Фландрию — голландцам! А наши порты — себе!

Перегнувшись через перила, он сверлил взглядом женщину в платке у самых ступеней. Лицо ее, перекошенное злобой минуту назад, теперь отражало страх.

— Знаете, что это значит⁈ — орал маркиз, разбрызгивая слюну пополам с кровью. — Это значит, что ваших детей заберут! Насильно! На их корабли! Гнить в трюмах и умирать за чужого короля! В английский флот!

Женщина попятилась, прижимая руки к груди, инстинктивно защищаясь от удара. Упоминание детей сработало эффективнее картечи.

— Ваши дома отдадут австрийцам! — продолжал де Торси, нащупав болевую точку. — Хлеба не будет! Будет рабство! Вы будете горбатиться на чужаков на своей же земле!

— Врет! — визгливо выкрикнул провокатор в драном плаще из задних рядов. — Не слушайте! Шкуру свою спасает! Сдадим русских — нас пощадят!

— Я вру⁈ — палец де Торси, как шпага, нацелился на крикуна. — А ты спроси у беженцев из Арраса! Спроси, что с ними сделали, когда они открыли ворота! Они пришли выжечь нас! Стереть имя Франции с карты!

Он опустил руку с письмом, тяжело хватая ртом воздух. Кровь с разбитой губы капала на крахмальный воротник, расплываясь алым кляксой.

— Если мы сдадимся — Франции больше не будет! — произнес он тише, но в наступившем вакууме слова долетели до самых дальних рядов. — Не будет Лиона. Будет колония. Вы этого хотите? Хотите, чтобы внуки говорили по-английски и молились по-протестантски?

Шум умер. Осталось только тяжелое дыхание тысяч людей и свист ветра. Толпа замерла, балансируя на лезвии бритвы. Слова падали в тишину камнями, пуская круги животного ужаса. Люди переваривали информацию. Глядя на грязного, окровавленного человека на балконе, они видели уже не министра, а вестника беды. Беды куда страшнее, чем пустой желудок.

Взгляд Петра, стоявшего в глубине холла, был нечитаем. Царь прислонился плечом к стене, на губах играла едва заметная, жесткая усмешка.

— А ведь он держит удар, — пробормотал он. — Получше принца будет.

Филипп Орлеанский, наблюдавший сцену из-за тяжелой бархатной портьеры, побелел еще сильнее. Он понимал: прямо сейчас, на этих заплеванных ступенях, история совершает поворот, неподвластный его воле.

На площадь опустилась тишина. Взгляды метались между соседями и окровавленным человеком на балконе. Упоминание детей и рабства на галерах сработало как кислота, выжигая мелочную зависть к «сытым русским» и оставляя голый, животный инстинкт самосохранения. Чувство загнанного в угол зверя.

— И что делать⁈ — старческий крик из первого ряда полоснул по нервам. — Хлеба-то все одно нет!

Тыльной стороной ладони де Торси размазал кровь по подбородку.

— Хлеба нет, — подтвердил он с пугающей прямотой. — И до снятия осады не предвидится. Однако выбор остался: сдохнуть рабами или лечь в землю свободными людьми.

Расправив плечи, он вдруг перестал казаться жалким чиновником в испорченном камзоле.

— Хлеба не просите! — голос набрал металлическую жесткость. — Требуйте оружия! У кого есть мушкет — на стены! Нет мушкета — берите дубины, ломы, булыжники!

Взгляд его, казалось, охватил каждого на площади.

— Мужчины — в ополчение! Женщины — на пожары, варить смолу, лить пули! Превратим каждый дом в бастион! Заставим англичан платить кровью за каждый дюйм брусчатки! Мы умрем, но Лион не сдадим!

Толпа качнулась, переваривая приказ. Точка бифуркации была пройдена.

— Не сдадим! — рявкнул кузнец, вскидывая кувалду.

— За Францию! — взвизгнула торговка рыбой.

Площадь сдетонировала. Но вместо хаотичного рева голодного бунта над городом поднялся низкий, вибрирующий гул ярости, сфокусированной на внешнем враге.

— К оружию! — скандировали тысячи глоток в едином ритме. — На стены!

Охота на ведьм началась мгновенно. В гуще людского моря вязали провокаторов. Юркие типы, еще пять минут назад дирижировавшие погромом, теперь визжали, треща суставами в крепких руках ремесленников.

— А с этими что? — донеслось снизу, где уже формировался клубок из тел.

— В казематы! — де Торси рубанул воздух ладонью. — Трибунал после победы!

Резко развернувшись, он покинул балкон. Адреналин отхлынул, и ноги маркиза подкосились. Я успел подхватить его под локоть уже в зале, не дав рухнуть на паркет.

— Вы сделали это, маркиз. Развернули реку вспять.

Он поднял на меня расфокусированный взгляд.

— Я лишь озвучил факты, генерал. Самую неприглядную их часть.

Снаружи гремело многотысячное: «Виват де Торси! Виват Франция!».

Подойдя к окну, Петр отдернул штору. Он наблюдал за бурлящим муравейником: люди стихийно сбивались в отряды, выкорчевывали брусчатку, тащили мебель для баррикад.

— Гляди, генерал, — тихо произнес он, не оборачиваясь. — Технология рождения королей. Не по праву крови, не по папской булле. По праву луженой глотки и личной храбрости. Этот маркиз стоит десятка таких вот герцогов.

Короткий кивок в сторону Филиппа, сидевшего за столом и обхватившего голову руками, поставил точку. Регент был раздавлен. Он осознавал, что проиграл сегодня не тактическую схватку, а войну за легитимность.

— Город под контролем, — констатировал я. — Армия у нас есть.

— У нас есть толпа с дрекольем, — охладил мой пыл Петр. — Злая и голодная. Для уличной драки сгодится, для победы — маловато. Мальборо такой оплеухи не спустит.

Царь был прав. Эйфория единства выветрится. А склады пусты. И пороховые погреба показывают дно.

Английские батареи за стенами, словно прислушиваясь к переменам в городе, на минуту заткнулись, чтобы тут же возобновить концерт с удвоенной энергией. Брандкугели посыпались на черепицу огненным дождем. Мальборо начинал артподготовку перед генеральным штурмом.

Взгляд упал на ладони, въевшаяся сажа на которых напоминала татуировки. Инженерный модуль в мозгу вышел на форсаж. Патриотизм — отличное топливо, но без поршней и колес далеко не уедешь. Нам требовалось не божественное чудо, а техническое асимметричное решение. Уравнитель шансов.

— Я в мастерские, Государь.

— Действуй, — кивнул Петр. — Изобрети что-нибудь, Смирнов. Иначе ляжем здесь все, вместе с твоим новоиспеченным народным лидером.

Выскользнув из Ратуши через черный ход, чтобы избежать давки, я уже перебирал в уме варианты. Мне нужна была информационная бомба. Нечто, способное взорвать тылы Мальборо с той же эффективностью, с какой де Торси взорвал этот город.