Инженер Петра Великого – 12

Глава 12

Ночь окутала Ратушу. Дождь стих, однако воздух оставался тяжелым от влаги, оседающей на одежде липкой испариной. Внутренний двор походил на цыганский табор после облавы: на мокрой брусчатке вповалку, укрывшись плащами и рогожей, спали гвардейцы, ополченцы, беженцы.

Посреди людского хаоса темной громадой нависал «Бурлак» — одна из трех переделанных нами в походные мастерские. Грязь на броне засохла коркой, борта пестрели оспинами от осколков, тем не менее котел все еще источал жар.

Приложив ладонь к теплому металлу, я вслушался в тишину. Сон города обманчив. Мальборо передышки не даст. Герцог готовит удавку, и пассивное ожидание лишь позволит ему затянуть петлю. Требуется асимметричный ответ.

Рукоять дерринжера ударила по люку.

— Подъем! — Команда прозвучала негромко.

Скрежетнул засов, выпуская наружу заспанную физиономию старшего мастера.

— Петр Алексеич? — Мастер щурился, привыкая к темноте. — Стряслось чего?

— Стряслось. Война. Вылезай. И парней буди. Работать будем.

— Ночью? — Мастер зевнул, рискуя вывихнуть челюсть. — Так не видно ж ни зги.

— Фонари зажжем. Выгружай станок.

Мастер крякнул, спорить, однако, не стал. Спустя пять минут двор наполнился движением. Механики, цедя ругательства сквозь зубы, распахнули бортовые створки, открывая доступ к главному калибру этой ночи. Малый печатный пресс. Тяжелый, чугунный агрегат с натугой перекочевал на брусчатку.

— Что печатать будем? — поинтересовался Архип, проверяя винт. — Указы?

— Хуже. Правду.

Из кармана появился сложенный лист — перевод папского письма.

— Набирай. Слово в слово. Раздел, флот, дети. Пусть у каждого читающего кулаки чешутся.

Придвинув бумагу к фонарю, мастер беззвучно пошевелил губами, вчитываясь в текст.

— Сделаем. Только… — он задумчиво почесал бороду. — Буквы — удел господ. Нам бы мужика пронять. Тута народ серый, ему картинку подавай.

Верно. Текст осилят единицы. Массам нужен яркий образ, страшный, бьющий без лишних слов.

Оглядевшись, я заметил под навесом группу местных ополченцев. Вместо сна они занимались починкой обуви и заточкой клинков. Среди них выделялся юноша с тонкими, нервными пальцами, увлеченно терзающий ножом кусок доски. Он все время крутился возле «Бурлаков», все в подмастерья просился, но не до него было.

Мое приближение заставило парня вздрогнуть и поспешно спрятать работу за спину.

— Покажи.

Протянутая рука не оставляла выбора. Нехотя извлеченная на свет поделка оказалась злой карикатурой. Грубой, вырезанной наспех, при этом пугающе точной: толстый монах со свиным рылом восседал на мешке с деньгами. Полиньяк.

— Неплохо, — оценил я. — Имя?

— Жуан, мсье.

— Резчик?

— Подмастерье. В прошлом. Мастерскую разнесло вчера.

— Хочешь поквитаться?

Жуан поднял глаза. Страха в них не было, лишь глухая усталость, перемешанная со злостью.

— Хочу.

— Тогда слушай внимательно. Мне нужно лицо врага. Изобрази Мальборо. Сотвори из него чудовище, огра. Пусть он нависает над Францией, сжимая в лапе вместо шпаги — вилку. Он готовится сожрать всё: карту, города, людей. Уловил суть?

Секундное замешательство сменилось пониманием.

— Как на старых гравюрах? Где дьявол пожирает души грешников?

— Именно. Только дьявол носит парик английского герцога. Ты же видал его?

— Издалека. Да, как и все мы. Дайте доску. И резцы, если найдутся. Мои остались под завалом.

Подходящий кусок липы — крышку от ящика с инструментами — нашли быстро. Инструментом поделился мастер. Устроившись у фонаря, Жуан принялся за дело. Стружка веером летела из-под ножа. Он не вырисовывал детали, а рубил контуры грубо, экспрессивно, отсекая лишнее.

Параллельно свинцовые литеры ложились в форму.

Гвардейцы потащили кипы макулатуры. Двор превратился в полевую типографию. Через два часа Жуан протянул мне доску. Поднеся клише к свету, я удовлетворенно кивнул.

Мальборо вышел жутким. Паук с человеческим лицом и в треуголке разевал пасть над картой города с узнаваемыми чертами Лиона, сжимая в одной лапе нож, а в другой — мешок, видимо, с золотом.

— Годится. Мастер, вставляй!

Клише закрепили в форме рядом с текстом. Валики накатали краску — адскую смесь сажи и олифы, от вони которой першило в горле.

— Пробуем!

Архип уложил лист, опустил пресс, налег на рычаг. Механизм отозвался натужным скрипом.

Свежий оттиск блестел в свете фонаря. Надо чуть подправить.

— В тираж! — скомандовал я, лучше фиксирую и вправляя клише. — Работать сменами, пока руки не отвалятся. Нужны тысячи экземпляров.

Заработал станок, отбивая ритм ночной смены: стук, скрип, шорох бумаги. Лист за листом. К рассвету пространство между «Бурлаками» заполнилось сохнущими прокламациями. Ветер играл ими, заставляя тысячи маленьких Мальборо шевелить лапками.

Взятый с веревки лист был серым, но яд въелся в него намертво.

— Ну вот, — тихо произнес я. — Оружие готово.

Оставалась логистика. Доставить этот яд за линию фронта, в тыл, через кольцо блокады, сквозь которое и мышь не проскочит. Впрочем, де Торси упоминал человека, способного находить тропы там, где отсутствуют дороги. Пришло время его потревожить.

Лионский речной порт благоухал смрадом выгребной ямы, где смешались запахи гнилых досок и рыбьей чешуи. С воды, скрывая очертания пакгаузов, полз туман, а где-то там, за пеленой мглы и линией английских постов, Рона устремлялась на юг.

Скрипучие ступени увели меня в подвал таверны «Хромой лебедь», пропитанный духом забродившего вина. В углу, методично уродуя столешницу ножом, расположился Жак.

— Заблудились, генерал? — хмыкнул он, не удосужившись поднять взгляд. — Ратуша наверху. Здесь в меню только уксус.

— Я ищу дорогу, Жак.

— Их больше нет. Англичане обложили нас так плотно, что мышь не проскочит.

— Ты проскочил.

Он пожал плечами.

— Везение, которое дважды не работает. Они усилили посты. Нет, мсье. Моя шкура мне еще пригодится.

Золотая монета со стуком легла на липкое дерево стола. Жак скосил глаз на монету, правда поза его осталась неподвижной.

— Мне не проводник нужен. Требуется отправить груз.

— Какой? Порох?

— Бумагу.

Смех контрабандиста был похож на кашель.

— Бумагу? Решили закидать англичан плохими стихами? Или в Ратуше слишком много подтирки?

— Листовки. Тысячи экземпляров. Они обязаны попасть за стены — в деревни, в лагеря беженцев. В те места, где есть люди, умеющие читать и говорить.

Веселье Жака улетучилось. Приложившись к горлышку бутыли, он вытер губы рукавом.

— Каким образом? Голубей давно сожрали.

— Рекой.

Рука с ножом замерла.

— Воду не остановить, Жак. Решетки и цепи задержат лодку, но мусор пропустят. Мы закатаем листки в бочонки. Маленькие, из-под вина или сельди. Засмолим наглухо и доверим течению.

Жак задумчиво поскреб щетину. В глазах мелькнул профессиональный интерес.

— Бочки… Струя протащит их через центр города. А дальше, за стенами, у излучины, начинаются мели и заводи. Всё, что плывет, неизбежно прибивает к берегу.

— Именно. Английские патрули увидят. Решат, что это вино или припасы, упущенные нами при разгрузке. Выловят, вскроют в предвкушении добычи. А внутри — правда.

— Хм. — Нож выбил дробь по столешнице. — Допустим, выловят солдаты. Прочтут. А дальше? Вам же нужно, чтобы узнала вся Франция.

— Верно. Здесь вступаешь ты. У тебя остались люди ниже по течению?

— Имеются. Рыбаки, лодочники. Сидят тихо, как мыши под веником, но жрать-то надо.

— Я плачу за каждую деревню, куда попадет эта бумага. Найми их. Пусть вылавливают наши «посылки» там, где нет англичан. И разносят по ярмаркам, по трактирам. Помнишь, как такие же листовки взбаламутили Париж месяц назад?

— Помню, — усмешка тронула его губы. — Славная была буча. Ваших рук дело, генерал?

Я проигнорировал вопрос.

— Мы можем повторить. Только масштабнее. Если страна узнает, что ее продали, Мальборо сгорит в этом огне.

Монета исчезла в широкой ладони Жака.

— Договорились. На складе валяются бочонки. Вонючие, да воду держат справно.

— Тащи. Мы добавим свои, из-под пороха. И готовь смолу.

Спустя час порт превратился в муравейник, скрытый ночным мраком. Гвардейцы вперемешку с подручными Жака стаскивали к воде пустую тару. Листовки, свернутые в тугие рулоны и перехваченные бечевкой, отправлялись в чрево бочонков.

— Плотно не набивай! — шипел контрабандист. — Оставь воздух, иначе пойдет ко дну!

Крышки забивали наглухо, щели заливали кипящей смолой. Адская вонь разъедала глаза, тем не менее конвейер не останавливался ни на минуту. Вскоре причал украсила гора деревянных «бомб».

— Пора, — Жак вгляделся в густеющий туман. — Самое время. До рассвета проскочат.

Спуск начали без лишнего шума. Бочонки без плеска скатывались в черную воду, где течение подхватывало их, крутило и уносило в неизвестность.

— Мои люди встретят часть груза у излучины Святого Мартина, — вполголоса произнес Жак. — Там поток замедляется. Выловят, перегрузят на телеги, спрячут под сено. Через два дня эти картинки наводнят Орлеан. А через неделю доберутся до Парижа.

Вот шустрый. Видать, все же есть у него выход из города. Может слишком маленький, но есть. Хитер, жук.

— Хорошо. А англичане?

— А они выловят то, что проплывет мимо моих парней. Им тоже полезно просветиться. Особенно перебежчикам.

Последний бочонок растворился во мгле, оставив реку пустой.

— Ну, генерал, — Жак вытер липкие от смолы руки о штаны. — Почта ушла. Теперь интересно как все это сработает.

— Сработает. Крыса, загнанная в угол, кусается насмерть. А Франция сейчас — это очень большая и очень злая крыса.

Развернувшись, я зашагал прочь с причала. Ноги гудели от усталости, но сон сейчас был непозволительной роскошью. Скоро рассвет. И мое место на стене, в первом ряду зрителей.

Рассвет над Роной не радовал. Ветер гнал рваные клочья тумана, обнажая гладь реки. Вжавшись спиной в ледяной камень зубца на стене бастиона Сен-Жан, я не опускал бинокль, несмотря на то что пальцы в перчатках давно потеряли чувствительность.

Рядом, переминаясь с ноги на ногу, шмыгал носом часовой — долговязый парень из ополчения. Хруст пережевываемого сухаря, казалось, разносился на весь бастион.

— Тише жуй, — шикнул я.

— Простите, генерал. Живот подводит.

Окуляры вновь прижались к глазам, приближая вражеский берег. Красные мундиры передового дозора, лениво разводившие костры, вдруг встревожились. Двое, стоя по пояс в ледяной воде, орудовали баграми, подтягивая к песку темный, мокрый предмет.

— Есть, — выдохнул я в холодный воздух. — Клюнуло.

Добычу выволокли на песок. К удачливым рыболовам подбежали еще трое. Блеснул тесак, сбивающий обруч: солдаты явно ждали вина, пороха или, на худой конец, золота.

Крышка отлетела. Рука нырнула внутрь, но вместо ожидаемой бутылки извлекла плотный свиток. Разочарование мародеров ощущалось даже через оптику: плечи поникли, движения замедлились. Однако стоило развернуть бумагу, как статика вернулась — теперь уже от шока. Они сбились в плотную кучу, жадно вглядываясь в текст и картинки.

Идиллию разрушил подлетевший офицер — в линзах мелькнул белый парик и блеск горжета. Вырвав крамолу из рук подчиненного, он пробежал глазами по строкам и резко обернулся к реке. Там, покачиваясь на волнах, дрейфовала целая флотилия бочонков.

Офицер замахал руками, указывая на воду. Солдаты бросились на перехват, но азарт добычи сменился тревогой: теперь они тащили груз не как трофей, а как бомбу с тлеющим фитилем.

Скомканный лист полетел на землю. Но ветер, наш верный союзник, подхватил бумагу и понес ее дальше, вглубь лагеря, к палаткам. А первый солдат, воспользовавшись суматохой, незаметно сунул второй экземпляр за пазуху мундира. Вот и замечательно. Вряд ли будет мощный эффект, но тоже сгодится.

Я сместил обзор правее. Туда, где стояли шатры французских роялистов — перебежчиков, присягнувших Мальборо.

Там царило схожее оживление. У костров собирались группы, из рук в руки кочевали листки. Активная жестикуляция выдавала нервозность. Один из читающих, дойдя до конца, в сердцах швырнул шапку оземь.

Яд начал действовать.

В центре английского расположения, у большого штабного шатра, забегали адъютанты. Один вскочил на коня, нахлестывая животное по направлению к реке, другой рванул к артиллерийским позициям.

— Что там, господин генерал? — не выдержал часовой. — Чего они мечутся?

— Читают. Узнают, почем нынче их командиры продают Родину.

Офицеры тщетно пытались восстановить дисциплину: вырывали листовки, кричали, раздавали тумаки. В ответ вместо привычного подчинения возникала опасная заминка. Строй не смыкался. Люди сбивались в кучки, обсуждая прочитанное. Это было брожение. Пока еще тихое, похожее на пузырьки в шампанском. Ди мало было грамотных среди них, хорошо с картинками вышло, надо будет Жуана все же взять к себе.

Солдат, в голову которого закралось сомнение, перестает быть боевой единицей.

Наблюдая за этой возней в потревоженном муравейнике, я пытался представить мысли Мальборо. Ему наверняка уже доставили «подарок». Он видит свою карикатурную рожу. Читает папское письмо. И, будучи умным мерзавцем, понимает, что это очень плохо. Политическая смерть. Если просидеть под стенами еще пару дней, бумага дойдет до каждой деревни, и в тылу вспыхнет пожар, который сожрет его армию без остатка. Логистика ломала и не такие армии.

Ждать он больше не может. Время, работавшее на него, сменило полярность. Каждый час промедления — сотни новых читателей, а значит — сотни новых врагов.

От штабного шатра отделилась группа всадников, устремившись к резервным полкам. Серебряные глотки труб прорезали утренний воздух.

Лагерь начал меняться. Хаотичное брожение сменилось жесткой, механической работой огромного организма. Полки строились в каре. Выкатывались орудия. Осадные башни, стоявшие в отдалении, дрогнули и поползли вперед.

Даже так? Он решил пойти в ва-банк?

Они не собирались подавлять бунт полицейскими мерами, тупо решили уничтожить первопричину смуты — нас.

— Зашевелились, — пробормотал я, опуская бинокль. — Быстро он сообразил.

Англичанин решил разрубить гордиев узел мечом. Пока разложение армии не достигло критической точки, он бросает ее в последний, решающий штурм. Ему нужна победа любой ценой. Здесь и сейчас.

Мы добились своего — вывели врага из равновесия.

Бинокль опустился на грудь, но напряжение продолжало сводить скулы. Ветер и бессонница резали глаза, однако картинка оставалась четкой.

Хаос сомнений, бурливший в английском лагере уступил место порядку. Исчезла суета, растворились кучки шепчущихся солдат. Вместо них возникла машина — огромный, сложный механизм убийства, заведенный последним приказом Мальборо.

Поле перед Лионом подчинилось жесткой геометрии войны. Красные квадраты английской пехоты, белые прямоугольники австрийцев, синие линии роялистов выстраивались в гробовом молчании, сберегая дыхание для рывка. Тысячи ружей ловили тусклый утренний свет, сливаясь в стальное море.

Что интересно виднелись осадные башни. Я думал, что это пережитки прошлого, ан-нет. Три гигантских деревянных монстра, обшитых сырыми воловьими шкурами для защиты от огня, возвышались над строем подобно передвижным колокольням. Внезапно они дрогнули. Натянулись канаты, сотни людей и лошадей вгрызлись в землю, сдвигая махины с места. Низкий, нутряной стон дерева, перекрывая расстояние, ударил по ушам предвестником беды. Даже не представляю как они по грязи будут их тащить. Может потому и ждали, пока чуть подсохнет?

Мальборо не пожалел пороха, выкатив на прямую наводку весь наличный арсенал: тяжелые осадные мортиры, полевые пушки, фальконеты. Черные провалы жерл смотрели прямо в душу. Канониры споро подносили зарядные ящики, офицеры вымеряли дистанцию. Их цель — пробить брешь, размолоть в щебень саму стену бастиона Сен-Жан. Старую, щербатую кладку XV века, совершенно не рассчитанную на современный огневой вал.

У нас пушек мало, пороха — еще меньше. Движение врага давно заметили, оборона не дремала. Ополченцы, гвардейцы, швейцарцы стояли плотно, плечом к плечу. Лица сосредоточенные. Кто-то истово крестился, целуя нательный крест, кто-то с остервенением правил лезвие тесака о камень.

Рядом часовой, юнец с пушком на губе, перестал жевать. Сухарь в руке мелко дрожал.

— Господин генерал… — голос сорвался на шепот. — Что это?

— Война, сынок.

— Они… они уходят? Сворачиваются?

Вопрос, полный детской надежды и отчаянного нежелания верить в худшее, меня расстроил. Он видел движение, видел сборы, но мозг, защищаясь от страха, подсовывал спасительную ложь.

Тяжелая рука легла на его плечо. Ткань кафтана под пальцами была влажной.

— Нет. Они не уходят.

Оптика снова приблизила передовую. Первая линия пехоты двинулась вперед, чеканя шаг. На плечах передних рядов — фашины, вязанки хвороста для заваливания рва. Следом плыли штурмовые лестницы.

— Они идут нас убивать.

Веснушки на побледневшем лице парня превратились в черные пятна. Сухарь выскользнул из ослабевших пальцев, ударился о камень и покатился к краю пропасти.

— Но почему? — прошептал он. — Мы же… мы же показали им правду. Листовки…

О как. Слухами земля полнится?

— Потому и идут. Правда жжет глаза. Мальборо понял, что проиграл словами, и теперь намерен отыграться железом. Ему нужно заткнуть нам глотки землей, прежде чем вся Франция узнает о его предательстве.

Я отвернулся от поля смерти, окинув взглядом защитников.

— Котлы с маслом — на жаровни! — перекрывая ветер, орал капитан швейцарцев. — Камни к бойницам! Пики на изготовку!

Внизу, в городе, ударили колокола. Набат. Тревожный, рваный ритм подстегнул сердцебиение.

Пистолеты проверены — заряжены. Сабля легко ходит в ножнах. Готовность полная. Мы сделали все, что могли: посеяли сомнение, выиграли время, объединили город. Осталось одно — драться. Зубами, ногтями, за каждый метр этой проклятой стены.

— Дожевывай, — бросил я парню, прекрасно понимая, что кусок ему в горло не полезет. — Силы понадобятся. Сейчас начнется.

Словно в подтверждение моих слов, горизонт на юге раскололся.

Сначала повисла неестественная тишина, звенящая пауза. А потом мир вспыхнул.

Десятки, сотни огненных цветов распустились вдоль английских позиций. Жирные облака порохового дыма вырвались из жерл, мгновенно скрывая поле боя.

Внутренний счетчик щелкнул. Раз. Два. Три…

Звук пришел тяжелым молотом по ушам и грудной клетке. Грохот первого залпа слился в единый протяжный, вибрирующий рев, сотрясший камни под ногами. Птицы, сидевшие на крышах, с испуганным криком взмыли в небо.

Следом накатил свист, нарастающий вой летящего чугуна.

— Ложись! — рывок за шиворот швырнул парня вниз, под защиту зубцов.

Мы упали на холодный камень, и в то же мгновение стена содрогнулась.

Удар! Еще удар!

Во все стороны брызнули каменная крошка, пыль и осколки. Где-то рядом в истошном крике захлебнулся человек. Уши заложило от треска ломающейся кладки, всё вокруг заволокло едким дымом.

Стряхнув с треуголки пыль, я поднял голову. Часовой лежал рядом, закрыв лицо руками, и мелко трясся.

— Вставай! — Я пихнул его в бок, приводя в чувство. — Не время валяться! К бойнице!