Инженер Петра Великого – 12

Глава 7

В швейцарских каре воцарилась энтропия. Строй сыпался на глазах: пока капитаны срывали глотки, пытаясь удержать дисциплину, целые роты бросали пики и давали деру. Единый организм армии стремительно деградировал в паникующую биомассу.

Баланс сил рухнул мгновенно. Минус двадцать тысяч французов. Швейцарцы… половина дезертирует в ближайший час. В сухом остатке — дай бог семь тысяч наемников. Плюс мои четыре тысячи гвардии, значительная часть которых — женевцы. Итого: одиннадцать тысяч против сотни. Математика — жестокая наука, и сегодня она была на стороне врага. Шансы на победу обнулились. Условия задачи изменились: цель «победить» сменилась целью «нанести неприемлемый ущерб». Продать свои жизни по максимально высокому курсу.

Я скосил глаза на Петра. Царь провожал взглядом удаляющуюся спину герцога, а потом вдруг рассмеялся — тихо, жутко, без веселья. Так смеется медведь, которого обложили в берлоге, когда он понимает: терять больше нечего.

Он повернулся ко мне.

— Ну что, генерал, — прохрипел он, и в голосе звякнули забытые нотки куража. — Видно, придется воевать по-взрослому.

Лагерь встретил тишиной — вязкой, ватной духотой, какая бывает в доме покойника. Солдаты, видевшие предательство герцога, провожали нас тяжелыми взглядами. Они ждали приговора. Проходя сквозь строй, я физически ощущал тяжесть сотен глаз, сверлящих мне спину.

В штабном шатре атмосфера была гнетущей. Пустые стулья де Брольи и герцога зияли в нашем кругу как выбитые зубы — символы измены. Оставшиеся верными швейцарские капитаны жались у стола. Нервы у всех были на пределе: Орлов с остервенением скоблил грязь под ногтями, Ушаков с механической монотонностью игрался с замком пистолета — щелк-клац, щелк-клац. Меншиков бормотал молитвы, срываясь на шепот. Каждый прятался в свою раковину, спасаясь от неизбежного.

Пациент мертв, осталось оформить протокол.

— Господа, — голос сел, став глухим. — Оценим наше положение. Без лирики и иллюзий.

В руку легла тяжелая указка. Первый красный брусок с сухим стуком лег на северную часть карты, перекрывая дорогу на Париж.

— Север. На вскидку около пятидесяти тысяч «красных мундиров» Мальборо. Лучшая пехота Европы, вышколенная. Артиллерия — высший класс.

Второй красный брусок отсек нам тылы.

— Юг. Тоже около пятидесяти тысяч штыков Коалиции. Австрийцы, пруссаки, голландцы. Сброд, но их много, и они плотно запечатали выход к Женеве.

И, наконец, наш синий брусок встал между двумя красными. Жалкий, одинокий кусочек дерева в тисках гигантов.

— И центр. Мы. Точнее, то, что от нас осталось. Двенадцать-тринадцать тысяч бойцов на плоскости стола. Противник имеет пятикратное превосходство в живой силе. И тотальное — в ствольной артиллерии. У нас в активе — десяток «Бурлаков» и темп стрельбы. Всё.

Указка полетела на стол. О двадцати тысячах французов-перебежчиков я намеренно умолчал.

— Предложения?

— Глухая оборона! — выкрикнул капитан Штайнер, один из швейцарцев. — Вгрызаемся в землю! Мы умеем держать удар!

— Чтобы что, капитан? — я устало потер переносицу. — Они не полезут на рожон. Они просто возьмут нас в кольцо и начнут методично перемалывать осадными калибрами. «Бурлаки» — отличная мишень для их пушек. Через три часа от нас останется фарш перемешанный с землей. Оборона в котле — это не выход.

— Тогда прорыв! — вскинулся Орлов, хлопнув ладонью по столу. — Ударным кулаком!

— Куда, Василий? — я ткнул указкой в карту. — На юг? Увязнешь, а вторая армия зайдет в спину. Клещи захлопнутся, и нас раздавят.

— На север тогда!

— Их пехота встретит нас стеной свинца. Мы застрянем в их каре, как нож в засохшей глине. Итог тот же — уничтожение.

Я обвел взглядом их потемневшие, осунувшиеся лица.

— Военного решения задачи не существует, господа. Любой ход, продиктованный классической тактикой, ведет к разгрому. Вопрос стоит иначе: сколько времени мы продержимся и, главное, сколько крестоносцев заберем с собой в ад.

Опустившись на стул, я снова уставился на карту. Смертельная ловушка. Я чувствовал злое, холодное уважение к конструктору этого капкана. Меня переиграли. Чисто, технично, без шансов на апелляцию. Оставалось одно — умереть так, чтобы эта победа встала противнику поперек горла костью, которую невозможно проглотить.

Что-то я в последнее время стал фаталистом, еще с того момента в шатре Савойского.

Петр, застывший изваянием, распрямился во весь свой огромный рост. Никакой истерики — только пугающее спокойствие.

— Значит, смерть, — голос царя прозвучал тихо, отчетливо. — Добро. Примем бой. Но ляжем так, чтобы они захлебнулись нашей кровью. Чтобы в Лондоне и Вене еще сто лет бабы пугали именем русского солдата своих щенков.

Тяжелая шпага, сверкнув в полумраке, с хрустом вошла в столешницу, пронзив центр карты.

— Готовьте людей, господа.

Он был готов к финалу. А вот мой мозг отказался подписывать капитуляцию. Голова работала на предельных оборотах, отбрасывая сложные тактические схемы одну за другой. Всё не то. Слишком долго, слишком ненадежно. Требовалось что-то примитивное. Грубое.

Взгляд зацепился за единственную точку, имевшую значение. Холм к северу, увенчанный штандартом с английским львом. Командный центр. Мозг вражеской армии. Там, попивая вино, расположились Мальборо, Харли и предатель Филипп, готовясь наблюдать за нашей агонией как из театральной ложи. Они уверены в своей неуязвимости. И именно эта самоуверенность — критическая уязвимость их обороны.

Витебск. В чем был ключ? Не в толщине брони, а в психологии. Шок. Гусары знали, как рубить пехоту, но их матрицы поведения рассыпались при виде стального монстра. Мы победили иррациональностью. Значит, нужно повторить. Создать «черного лебедя».

— Постой, Государь.

Петр, уже раздававший команды Орлову, резко обернулся.

— Есть шанс, — выдохнул я. — Один на тысячу.

Я выдернул царскую шпагу из карты.

— Мы не будем прорываться. Мы не будем сидеть в обороне. Мы нанесем точечный удар. Сюда. Как под Витебском.

Острие клинка уперлось в холм вражеского штаба.

— Петр Алексеевич, красиво, — первым подал голос Орлов, скептически щурясь. — Но «красные мундиры» — не шляхта. Их пехота — каменная стена. Они дадут залп, второй, третий. Не дрогнут. Мы можем просто не доехать.

— А мне плевать, побегут они или нет, Василий, — парировал я. — Мне нужно, чтобы они смотрели на нас. И стреляли в нас. А не в спину уходящему Государю.

Я развернулся к Орлову, глядя ему в глаза.

— Василь. Мне нужен один «Бурлак». Самый резвый. И десяток твоих лучших головорезов. Весь боекомплект к «Шквалам». Грузи под завязку.

В глазах Орлова начало разгораться понимание.

— Мы пойдем по прямой, ночью. Проломим строй и выйдем к подножию их холма. Задача — создать локальный хаос максимальной плотности. Заставить офицеров, включая самого Мальборо, забыть о битве и пялиться на ревущее чудовище у себя под носом.

Сделав паузу, я перевел взгляд на Петра.

— У нас будет минуты три. Пока их внимание сфокусировано на мне, вы с основной армией и остальными машинами бьете в стык. Между англичанами и австрийцами. Там самое слабое звено. Рвете дистанцию и уходите.

В шатре стало тихо. План был не просто дерзким. Он был суицидальным. Я предлагал размен: моя жизнь и жизнь экипажа за спасение ядра армии.

— Государь, это безумие! — голос Меншикова сорвался на визг. — Генерал предлагает пожертвовать собой и лучшими людьми. Ради чего? А если прорыв захлебнется? Мы потеряем всё: и Смирнова, и технику, и время!

— Да, — кивнул я. — Это билет в один конец. Но это единственный способ вырвать Государя из пасти этой мясорубки.

Я рассчитывал как минимум и с Орлеанским герцогом поквитаться. Я впервые не видел хоть какого-то выхода. Его просто не было.

Все взгляды скрестились на Петре. Решение было за ним. Царь молчал долго, желваки на его скулах ходили ходуном.

— Решил умереть за меня, генерал? — спросил он тихо, но от этого тона мурашки побежали по спине. — Похвально. Только я своих генералов на убой не посылаю. Я веду их в бой.

Он резко развернулся к ошарашенным офицерам.

— Пойдешь ты. И я. На двух машинах. Удвоим плотность огня. И шансы прорваться.

Моя челюсть едва не встретилась с полом. Он превратил героическое самопожертвование в коллективное самоубийство.

— Исключено, Государь, — выдохнул я.

Одно дело — камикадзе-генерал. Другое — самоубийство Императора. Штаб загудел.

— Ваше Величество! — голос Меншикова дрожал, срываясь на фальцет. — Опомнитесь! Вы не имеете права!

— Государь. — Я вздохнул. — Сейчас твоя гибель здесь — не героизм. Это дезертирство. Это государственная измена высшей пробы. Ты предаешь Россию, реформы, сына. Твоя задача, Государь, — выжить.

Мы сверлили друг друга взглядами. Я видел, как в нем борются два начала: яростный берсерк, рвущийся в драку, и холодный политик, понимающий правоту моих слов.

— Добро, — наконец выдавил он, и голос прозвучал хрипло, будто он глотал битое стекло. — Твоя взяла, генерал.

План пошел в работу. Наша армия устраивалась лагерем. Людям нужно было переночевать. Враг именно так и должен думать. А прорыв должен быть налегке.

У головного «Бурлака» меня ждал Орлов. За его спиной застыли двенадцать теней. Двенадцать лучших. Головорезы, прошедшие со мной огонь, воду и медные трубы. Я всмотрелся в их лица. Страха ноль. Только веселая ярость цепных псов, которых спускают с поводка.

— Боекомплект — под завязку! — рявкнул я. — Грузить всё, что горит и взрывается!

Началась лихорадочная работа. Гвардейцы, передавая по цепочке боеприпасы, двигались слаженно, как детали единого механизма.

Я инструктировал Ушакова, когда мой локоть тронула рука в тонкой перчатке. Анна Ее глаза — сухие, огромные и страшные в своем спокойствии.

— Вероятность успеха — околонулевая, — ее голос был на удивление спокойным. — Это не риск, а погрешность. Математически это абсурд. Глупость.

— Война — это и есть абсурд, Анна Борисовна.

— Не ходи. — Маска железной леди треснула. — Прошу. Должен быть другой выход.

Я промолчал. Она всё поняла. Аргументы кончились. И тогда, отбросив логику, она бросилась ко мне, вцепилась в плечи, словно пытаясь удержать физически, заземлить, не пустить в этот ад.

Я обнял ее, успокаивая. Ее плечи тряслись от спазма. Через пару минут, я мягко отодвинул ее. Взял ее лицо в ладони, заставляя смотреть мне в глаза. Глаза были красные, а на щечках многочисленные дорожки от слез.

— Анна Борисовна. Присмотрите за Государем.

Развернувшись, я пошел к машине, не оглядываясь. Каждый шаг давался с усилием, будто я шел против ураганного ветра.

У самого трапа путь преградила скала. Петр стоял, скрестив руки на груди, мрачнее тучи.

— Ладно, иди, — буркнул он, глядя куда-то поверх моей головы. — Но учти. Если не вернешься… я все равно тот дворец построю.

Я не совсем понял о чем он. Понадобилось несколько мгновений, чтобы понять. Петр Великий в своем репертуаре. Он про Петергоф говорит.

— И назову его «Смирноф», — он криво, болезненно усмехнулся. — Чтобы каждая собака помнила, какой упрямый идиот у меня был генерал. Мог дворцы строить, а выбрал — сдохнуть в канаве. Так что давай, возвращайся. Не ломай мне план застройки.

Я смотрел на этого гиганта, неуклюжего в своих чувствах, как медведь в посудной лавке. «Смирноф». Злая, черная шутка. Лучшая эпитафия, которую он мог придумать. Значит, ценил. По-настоящему.

— Постараюсь, Государь. Но вы уж фундамент заливайте без меня, если что.

Я протянул руку. Он сжал её так, что хрустнули суставы.

Развернувшись, я начал подниматься по аппарели. Металл отзывался под сапогами.

— Смирнов!

Я замер на середине подъема.

— Если вернешься, — слова давались ему с трудом, словно камни ворочал, — я все равно назову его твоим именем.

— Кого, Государь?

— Дворец.

И резко отвернулся, пряча лицо.

Комок в горле встал поперек дыхания. Я сглотнул, кивнул спине царя и, не говоря ни слова, нырнул в темное чрево стального зверя.

Люк рухнул на место с тяжелым лязгом, отсекая звук. Тьма навалилась мгновенно. Внутри — духота. Вдоль броневых плит, на узких лавках, затаились двенадцать теней. Мои волкодавы.

Я прошел в центр. Тусклый свет масляного фонаря выхватил лица. Справа — совсем пацан, лет восемнадцати, с маниакальным упорством правящий штык оселком. Слева — седой ветеран, перебирающий деревянные четки. Никакого обожания или страха в глазах. Они смотрели на меня как на детонатор. Как на функцию, которая активирует их смерть. Я скользнул взглядом по мальчишке. Ему бы сейчас девок щупать под Псковом, а не глотать французскую пыль. Но я решил иначе.

— Оружие к бою. — Команда вырвалась автоматически.

В ответ — сухая дробь затворов. Я передернул раму своего «Шквала». Механика работала мягко, как часы.

— Вводная простая. Идем на таран. Вектор — прямо. Без маневров. Цель — командный холм Мальборо. Дистанция — до полного контакта.

Я обвел взглядом отряд.

— Огонь ведем непрерывно, но по команде. Задача не перебить их всех, а взбесить. Заставить смотреть только на нас. Орать. Ненавидеть. Мы должны стать мишенью для каждого ствола в этой долине, чтобы дать нашим уйти. Ясно?

— Так точно, Петр Алексеич! — рявкнули двенадцать глоток.

— Вопросы?

Тишина. Вопросов у смертников не бывает.

Я прильнул к узкой смотровой щели. Триплекс резал мир на узкую панорамную полосу. Снаружи всё казалось искаженным, нереальным. Еще и ночь была безлунной, темной. На броне соседнего монстра возвышалась исполинская фигура Петра. Создатель и мое проклятие. Живи, черт упрямый. Строй свою Империю. Она того стоит.

Чуть дальше, у шатра — одинокий женский силуэт. Анна. Не ушла. Смотрит. Я с усилием оторвал взгляд от щели. Не сейчас. Сантименты — в сторону, оставляем только холодный разум. Обещаю, если выберусь из этой передряги живым — женюсь на ней. Я мысленно хохотнул. Хитер я все же, поставил задачу, успех которой нулевой и привязал к тому, чего больше всего опасался — охомутанию.

Механик вцепился в рычаги. Один из лучших у Нартова.

— Полный вперед. Гашетку в пол. Даже если словим ядро в лоб — не сбрасывать. Нам нужно пройти тысячу шагов. Любой ценой. Жми.

Кивок.

Стальной зверь содрогнулся и прыгнул. Двигатель взвыл.

Я прошептал:

— С Богом, братцы!