Инженер Петра Великого – 12

Глава 2

Я опустил письмо. Корявые русские буквы плясали перед глазами: «Одинъ на одинъ». Все взгляды — тяжелый, недоверчивый де Брольи, цепкий, анализирующий герцога, испуганные взгляды остальных — сошлись на мне.

— Ловушка! — первым нарушил молчание герцог Орлеанский. Его голос рассек тишину. — Примитивная ловушка. Он хочет выманить генерала, захватить его и убрать. Савойский понимает, что без вас, многое не получится.

— Согласен, — тут же подхватил генерал де Брольи, и его рука сама собой легла на эфес шпаги. — Посылать генерала нельзя. Это предательство всех законов войны! Парламентера можно принять, однако идти на встречу с врагом, который сам же объявил нас вне закона… Нелепица.

Пока они наперебой сыпали аргументами, я не сводил глаз с Петра. Он молчал. Стоял, скрестив на груди могучие руки, и смотрел. Его взгляд был прикован к молодому австрийскому капитану, фон Райнеру, который все это время стоял с абсолютно непроницаемым лицом, с вежливым безразличием рассматривая узоры на потолке. Пётр изучал его. Долго, тяжело, будто пытался прожечь в нем дыру и увидеть за ним принца Савойского.

Вопреки моим ожиданиям, он не потащил австрийца на допрос. Медленно повернув ко мне голову, Пётр посмотрел в упор. Взгляд его был пуст. Ничего. Пустота. Передо мной было лицо человека, погрузившегося в лабиринты собственных мыслей, и то, что он там нашел, ему явно не нравилось.

— Ответ будет завтра, — произнес он, обращаясь к фон Райнеру, но глядя на меня. — В это же время. Здесь же.

Не дав никому высказаться, не позволив задать ни единого вопроса, он развернулся. Подойдя к столу, по пути смахнул на пол какую-то неважную карту. За небрежностью жеста читалось огромное, сдерживаемое раздражение.

И вышел. Полог шатра за ним захлопнулся, оставив нас в недоумении.

Капитана фон Райнера под усиленной охраной отвели в отдельный шатер. По моему приказу ему принесли вина и ужин — подчеркнуто уважительное обращение. Мы пока играем по их правилам.

Когда штаб опустел, я остался с герцогом наедине. Генералы разошлись по постам, бормоча проклятия. Медленно подойдя к столу, герцог взял письмо Савойского и еще раз пробежал глазами непонятные русские буквы.

— Надеюсь, генерал, — процедил он, не глядя на меня, — этот… разговор не повлияет на наши договоренности.

Я перевел взгляд на герцога.

— Мой кузен в Версале слаб. Его окружают фанатики. Мои сторонники ждут сигнала. Франция ждет.

Бросив письмо на стол, он вышел. Он не обвинял меня напрямую, лишь взвешивал риски. Что, если я действительно пойду на сговор с Савойским? Что, если русский император и его инженер просто используют герцога, чтобы потом заключить сепаратный мир с Австрией? В нем зародилось сомнение.

Я остался один в опустевшем шатре. Хитер, австрийский лис. Он даже не пытается нас обмануть. Просто бросил на стол кость и теперь смотрит, как мы начнем за нее грызться. И ведь начали. Герцог уже косится. Молодец, Евгений. Пять баллов за психологию.

Поведение Петра не поддавалось никакой логике. Почему завтра? Зачем эта пауза? Чтобы дать нам перессориться? Чтобы посмотреть на нашу реакцию? Или чтобы дать мне время подумать, найти контригру. Он не отстранил меня, бросил мне эту проблему, как собаке кость, и ушел, ожидая, что я ее разгрызу. Очередная его чертова проверка на верность и смекалку.

Неужели он действительно поверил, что я могу вести сепаратные переговоры? Мысль казалась абсурдной, дикой после всего, что мы прошли. Хотя в этом мире интриг и предательств, возможно все. Я оказался в изоляции. Враг сидел в своем лагере, однако его ядовитое дыхание ощущалось уже здесь, в штабе.

Подойдя к выходу из шатра, я откинул полог. Лагерь жил своей жизнью, но в воздухе висела нервозность: солдаты чистили оружие с ожесточенной сосредоточенностью, а офицеры, сбиваясь в кучки, напряженно перешептывались, то и дело бросая взгляды в мою сторону. Новость уже разлетелась. И теперь каждый гадал, что будет дальше. Предаст генерал или нет? Пойдет на встречу или струсит?

Я пошел куда-то, а куда — сам не знал. Ноги сами понесли меня вверх по узкой тропе, прочь от лагерной суеты, на скалу Салев, где на головокружительной высоте мои гвардейцы оборудовали наблюдательный пост.

На скальном выступе меня встретил холодный ветер. Он трепал волосы, продувал насквозь мундир и выдувал из головы все лишнее. Внизу, как на ладони, раскинулась долина. Женева, с ее черепичными крышами и тонкими шпилями, походила на игрушечный городок. Огромное, свинцово-серое полотно озера уходило за горизонт, а на востоке виднелись наши земляные укрепления.

При моем появлении двое дозорных, сидевших у сложенной из камней стенки, вскочили. Знаком я велел им оставаться на местах. Усевшись на холодный камень чуть поодаль, спиной к ним, я достал подзорную трубу, но, даже не поднес ее к глазам, просто сжимал в руках, пытаясь привести мысли в порядок.

Что за спектакль разыгрался в штабе? Поведение Петра не лезло ни в какие ворота. Эта отстраненность, публичная пауза… Проверка? Или он действительно сомневается в моей верности? Мысль казалась абсурдной, правда отмахнуться от нее не получалось. В памяти одна за другой всплывали картины: первая встреча, когда я показывал этому варварскому царю чертежи невиданной пушки; первые плавки в Игнатовском, где мы, черные от сажи, смотрели, как рождается новая русская сталь; рискованный рейд на Стокгольм, когда он поставил на кон свою репутацию, поверив в мою авантюру.

Я всегда был для него инструментом — сложным, капризным, иногда непонятным, зато эффективным. Его личным «чудо-оружием». Он ценил меня, да. Но так ценят хороший топор или верного пса. А что делают с инструментом, который становится слишком сложным? Который начинает действовать сам?

Взгляд упал на город внизу. Моя крепость. Мои редуты, построенные по моим расчетам. В мастерских мои инженеры собирают мои машины. В казармах марширует армия, вооруженная по моим стандартам. Анна управляет финансовыми потоками, которые создал я. Я выстроил здесь государство в государстве. Автономное, эффективное и подчиняющееся мне. Формально, конечно — Петру, но по факту, мне легко можно перехватить управление.

Я выругался. Размышляю так, будто Петр объявил меня предателем и я готовлю бунт.

История моего мира, да и этого тоже, пестрела примерами, когда любимцы королей заканчивали жизнь на плахе или с ножом в спине, как только их сила начинала бросать тень на трон. Гордыня предшествует падению. Бирон, Меншиков в его собственной судьбе, Фуке при Людовике… Список бесконечен. Неужели и меня ждет та же участь? Неужели Пётр — гений государственного строительства и параноидальный тиран в одном лице — увидел во мне конкурента? И теперь, ухватившись за провокацию Савойского, ищет повод избавиться от меня?

Эти мерзкие мысли возвращались, сколько ни гони. Вся наша конструкция, державшаяся на личном доверии царя, вдруг показалась опасно хрупкой.

Скрип сапог по камню заставил обернуться. Ушаков? Нет. Пётр.

Один, без свиты. Он подошел ближе. Его огромная фигура на фоне закатного неба казалась высеченной из гранита. Ни слова не говоря, он сел рядом на соседний валун, достал из кармана свою простую голландскую трубку и принялся не спеша набивать ее табаком.

Тишина затянулась минут на пять, не меньше. Внизу зажигались первые огни, превращающие город в россыпь дрожащих искр. Пётр раскурил трубку, и горьковатый дым потянуло в мою сторону. Я не решался нарушить это молчание.

— Красиво, — произнес он, выпуская клуб дыма. — Отсюда вся наша мышиная возня кажется такой… мелкой.

Он замолчал, глядя на панораму. Я тоже молчал. Он ждал, что я заговорю первым? Оправдаюсь? Попрошу объяснений? Не дождется. Я не сделал ничего, в чем стоило бы оправдываться.

Кажется он понял, что я не собираюсь начинать этот разговор. Он тяжело вздохнул и выбил трубку о камень.

— Ладно, — проворчал он, — хватит в молчанку играть. Говори, что думаешь. Только честно. Без твоих этих… дипломатических выкрутасов.

— А что тут думать, Государь? — ответил я, глядя вдаль. — Своим поведением ты дал понять всем, что сомневаешься во мне. Теперь герцог считает меня потенциальным предателем, а генералы не знают, что и думать. План Савойского сработал: он вбил между нами клин. Если это и была проверка, то цена у нее может оказаться слишком высокой.

Пётр не вспылил. Выслушав мои резкие слова, он нахмурился. Долго молчал, глядя куда-то вдаль, на темнеющие вершины гор.

— Ты прав, — наконец глухо произнес он. — Во всем прав. Спектакль я устроил знатный.

Он повернулся, и в свете гаснущего заката его глаза выглядели иначе — глазами уставшего человека.

— Знаешь, о чем я думал, глядя сегодня на этого австрийского щенка?

— О чем, Государь?

— О тебе, — просто ответил он. — Этот хитрый лис Савойский бьет куда надо. Ему не нужны наши стены. Он пытается отнять тебя у меня. Потому что знает: без тебя все это, — он обвел широким жестом долину, — просто груда железа и толпа напуганных мужиков.

Он помолчал.

— И я поймал себя на мысли: а ведь я и сам тебя боюсь, Смирнов. Иногда.

Ох ты ж, мать честная. Воздух застрял в легких. Это плохо, очень плохо. Неужели и вправду решил убрать меня?

— Дело не в предательстве, — усмехнулся он. — В том, что ты не предашь, я почему-то уверен. Дурак ты для этого, слишком правильный. Мой страх в другом. В том, что ты сделал. И в том, во что ты меня превратил.

Поднявшись, он подошел к краю обрыва и с силой пнул небольшой камень. Мы молча следили, как тот, кувыркаясь, летит в пропасть.

— Я смотрю на этот город… и вижу стрельцов, — он говорил, глядя в бездну. — Как они… клялись… а потом готовы были рвать… Сестра… Софья… кровь моя… и то — нож в спину. Я с тех пор не верю никому. А ты… ты мне кто? И я верю тебе больше, чем им. Больше, чем себе иногда. Вот что страшно, Смирнов.

Он вернулся и сел рядом.

— Я привык все делать сам. Рубить, строить, тащить. Я — кузнец своей державы. Был им. А потом появился ты. И оказалось, что пока я машу молотом, ты уже изобрел паровой. Что пока я строю один корабль, ты подготовил верфь, которая будет строить их десятками. Я перестал быть мастером. Я стал… заказчиком. И это, мой механик, ломает меня. Коробит.

Он отвернулся, снова глядя на город.

— Сегодня, когда ты прочел это письмо, я поймал взгляды герцога, Меншикова, всех. В них читался один вопрос: а что, если правда? Что, если Смирнов договорится с Савойским? И я понял, что они верят в то, что ты можешь. Что у тебя хватит на это и ума, и сил. Мой страх не в твоей измене, генерал. Он в том, что ты стал настолько велик, что в твою измену могут поверить другие. Что твоя тень уже накрывает мой трон.

Он замолчал. А я просто потерял дар речи. Передо мной предстал одинокий человек, впервые в жизни встретивший равную себе силу и теперь не знающий, что с ней делать: опереться или уничтожить от греха подальше.

— А впрочем, — он вдруг усмехнулся, тихо и безрадостно. — Черт с ней, с властью. Не за то я тебя ценю, Смирнов.

Снова пауза, пока он собирался с мыслями. Сегодня вечер откровений. Все страньше и страньше.

— Знаешь, за что я тебе благодарен больше всего? Не за пушки. Не за машины. Не за эту победу в горах.

Он посмотрел на меня чуть наклонив голову. Я заинтересованно сузил глаза.

— За сына.

Я ожидал чего угодно, только не этого.

— Я ведь его уже похоронил для себя, — голос Петра стал глухим, хриплым. — Списал. Отрезанный ломоть. Брак. Я строю империю, а наследник — мямля. Боится меня как огня, прячется по углам, с попами да бабами шепчется. Ненавидит все, что я делаю. Я смотрел на него и видел конец всему.

Из кармана он достал сложенный вчетверо, затертый на сгибах лист бумаги.

— А ты… я отправил его к тебе в Игнатовское, как на каторгу. И ты что-то в нем починил. Я читаю его донесения из Петербурга. Каждую неделю. — Он развернул письмо. — Он не спрашивает, что делать. Он докладывает, что сделал. Запустил новый завод для боеприпасов. Разогнал вороватых приказчиков. Он говорит со мной на моем языке, на языке дела. Жестко, умно, по-твоему.

Аккуратно сложив письмо, он убрал его.

— Я не знаю, как ты это сделал. Но ты вернул мне наследника. Не сына, а Наследника. Человека, которому я, может быть, смогу когда-нибудь передать штурвал. А это… — он посмотрел на меня как-то странно, чуть грустно, — это, Смирнов, дороже любой армии.

Потрясение было полным. Петр для меня — глыба. Масштабная историческая фигура. Нечто, что выше всего, что может быть в этом веке. Все эти образы, которые я сам же и выстроил, рассыпались. Передо мной сидел уставший, одинокий, полный страхов, человек. Отец, который любит сына, но не знает, как это показать, и который только что, коряво сказал мне «спасибо».

Долгое молчание повисло между нами. Когда ветер затих, звуки из города внизу стали доноситься отчетливее: далекий лай собаки, скрип колес запоздалой телеги, обрывок пьяной песни из портовой таверны. Пётр снова раскурил трубку. Горький, едкий дым окутал нас.

— Так что будем делать с этим… приглашением? — спросил я, сменяя тему.

— А что тут делать? — он пожал плечами, не вынимая трубки изо рта. — Идти надо.

Такая простая, будничная уверенность ошеломила.

— Ты серьезно, Государь? После всего сказанного… о тени, о троне… отпустить меня одного на встречу с ним? В самое логово?

Он усмехнулся, не отрываясь от тлеющего табака. Вспыхнувший в полумраке уголек осветил его лицо снизу, придав ему мрачные черты.

— Страх никуда не делся, Смирнов. Но и бояться бессмысленно. Что сделано, то сделано. Ты уже есть. И ты таков, каков есть. Либо я тебе верю до конца, либо… — он не договорил. Либо он должен был бы меня уничтожить. Кажется, выбор был сделан.

— Это не ловушка, — продолжил он, поднимая на меня глаза. — Во всяком случае, не простая. Савойский не дурак. Марать руки убийством парламентера — слишком грязно для него. Он хочет сыграть в другую игру. И вызов он бросил тебе, а не мне.

Он хмыкнул.

— Это ваша дуэль, — сказал он. — Двух… чернокнижников. Он хочет посмотреть тебе в глаза. Понять, кто ты. Из чего сделан. И решить, что делать дальше: уничтожить или… договориться.

— И что мне ему сказать? Что предложить?

— А вот это, генерал, ты и решишь. — Пётр сменил тон на более серьезный. — Я уже однажды дал тебе волю говорить от моего имени. Помнишь? С турками. И что же вышло? Наши «христианнейшие братья» в Европе готовы вонзить нам нож в спину за папскую бумажку, а «нехристи-басурманы», которых ты уболтал, держат слово и нашу южную границу.

Он помолчал.

— В этом мире враги надежнее друзей. Так что иди и поговори с этим врагом. Может, и из него союзника сделаешь. А может, просто в глаза ему заглянешь и поймешь, где он в следующий раз ударит.

Повинуясь внезапному порыву, он стянул со своего мизинца простой серебряный перстень с грубо вырезанной монограммой — рабочий перстень, которым он скреплял указы.

— Вот. — Он вложил тяжелый металл мне в ладонь. — Ты пойдешь туда как второе лицо Империи. Как мой чрезвычайный и полномочный посол. Этот перстень — твое слово. И мое. Любое твое решение, принятое там, будет моим решением. Понял?

Я смотрел на него с раскрытым ртом. Он вешал на меня всё, не спрашивая, выдержу ли. Просто вешал, потому что больше было не на кого — акт безумного доверия. Отлично. Теперь в случае провала виноват буду не только я, но и вся Россия. Нагрузил так нагрузил. Спасибо, Государь.

— Я… понял, Государь.

— Вот и славно.

Он положил свою тяжелую, как медвежья лапа, руку мне на плечо; под ее весом, кажется, хрустнули кости.

— Я даю тебе полную волю. Делай, что считаешь нужным. Договаривайся, угрожай, торгуйся, обещай хоть черта в ступе. У тебя один приказ — не посрами чести Империи. Впрочем, — усмехнулся он, и в его глазах блеснули прежние озорные искорки, — я знаю, что ты одержим ее величием даже больше, чем я. Иначе давно бы разворовал казну и настроил себе дворцов.

Он отпустил мое плечо и, встал, чтобы уйти, но добавил:

— Хотя… насчет дворцов… Сначала мне резиденцию построй, чтобы Людовик от зависти в гробу перевернулся. Да чтоб с фонтанами, лучше, чем в ихнем Версале. А вот потом — строй себе, что хочешь. Если, конечно, Савойский тебе голову на плечах оставит. Заслужил, граф… Женевский! Ха!

С этой горько-ироничной шуткой он развернулся и, не оглядываясь, зашагал по тропе вниз, в сгущающиеся сумерки. Его огромная фигура становилась все меньше, пока не растворилась в тенях.

А я остался на скале один. Граф Женевский.

Разжав кулак, я посмотрел на перстень, еще теплый от его руки. Его тяжесть на ладони была не просто весом всей Империи. Я подошел к самому краю обрыва и посмотрел вниз, в бездну, где россыпь городских огней казалась далекими звездами. Завтра мне предстояло идти во вражеский лагерь. Завтра за моей спиной будет вся тяжесть Российской Империи, которую я, инженер из другого мира, теперь представлял единолично. Права на ошибку у меня больше не было.

Друзья! Ваши ❤ дают обратную связь автору. Если история Смирнова Вам нравится, не забывайте нажимать на «сердечко»)))