Как я провёл лето в Талморе

Глава 12

Ночью Маркрафт становился проще. Наверху оставались только смех, ругань и пьяные песни, а всё, что имело значение, сползало вниз: вода, грязь, тепло и талморский писарь, который уже знал каждую неровность на лестнице к двемерскому люку.

Крышка поддавалась под рукой почти без скрипа. Илвасион заранее смазывал петли чем-то, что на рынке продавали как «масло для дверей», а в его голове значилось как «снижение шума системы». Лампа опускалась первой, отбрасывая на стены тусклое пятно. Следом спускался тонкий силуэт эльфа, завернутый в неприметную тёмную ткань, без талморских украшений, без эмблем. Внизу талморцу не нужно было ничьё знамя.

Тоннель встречал привычным запахом металла, сырости и древнего, неумирающего тепла. Где-то глубоко внутри узла гудели потоки, ритмичные, как сердцебиение чужого, слишком большого организма. Эльф останавливался на нижней ступени, давал себе несколько ударов сердца, чтобы подстроиться под этот ритм, и только потом шел дальше.

Сначала — по коридору, вырубленному людьми, грубо, с видимыми следами кирок. Затем стены начинали плавиться в нечто другое: камень сменялся панелями, швы исчезали, углы становились слишком правильными, чтобы быть ручной работой. Двемеры не строили. Они собирали.

Узкие мостики, платформы, круговые галереи — за прошедшие недели талморский маг выучил половину доступного ему уровня наизусть. Знал, где патрулируют пауки, где проходят тяжёлые механизмы, где стоит лучше не дышать слишком громко. Знал, какие панели можно трогать, а какие отвечают молчанием, как оскорблённые боги.

Каждую ночь он приносил с собой одну и ту же сумку: инструменты, несколько чистых платков, пару двемерских деталей из вчерашних трофеев, блокнот. Уносил всегда разное. Иногда — новые шестерёнки. Иногда — схемы. Иногда — чужую ошибку, пойманную в металле.

Первым делом талморец всегда искал «подопытного». Сегодня выбор пал на небольшую сферу-наблюдателя, тихо плававшую под потолком над одной из галерей. Линзы мерцали мягким светом, корпус был гладким, без явных швов. Илвасион уже пару дней за ней следил. Эта машина реже других уходила в глубины и дольше задерживалась на периферии узла.

Маг-писарь затушил лампу, оставив только кристалл на жезле, и замер в тени под аркой. Сфера неспешно проплыла мимо, повернув линзу в сторону одной из панелей и задержавшись, будто считывая состояния. Талморец дождался, когда механизм окажется как раз над участком пола, где в углублении проходил сервисный желоб, и действовал.

Левая ладонь сложилась в уже привычную печать. Импульс ударил не в корпус, а в воздух чуть ниже, сбивая траекторию. Сфера дёрнулась, потеряла устойчивость и рухнула под собственным весом в желоб, с глухим, почти обиженным звуком ударившись о металл. Вторая печать, направленная точно в стык между половинками корпуса, разорвала внутреннюю синхронизацию, не разбив оболочку.

Узел не тревожился. Ни один крупный страж не изменил маршрута. Где-то в глубине чуть изменился рисунок гулов, но быстро вернулся к прежнему. Мёртвый элемент здесь был статистикой.

Илвасион спустился в желоб, перетащил сферу в нишу, которую уже превратил в свой ночной «стол». Валяющаяся рядом груда двемерских останков выглядела как свалка, но для него была библиотекой: каждую шестерню он уже перебирал, каждую пластину рассматривал при свете кристаллов, выискивая закономерности.

Шар поддался не сразу. Гладкий металл не хотел пускать внутрь чужие лезвия. Эльф не торопился: аккуратно провёл ножом вдоль тончайшей линии, едва заметной, пока не коснулся чем-то похожего на невидимую блокировку. Где-то внутри щёлкнуло. Панель отошла с мягким, почти живым звуком.

Под оболочкой скрывалась сложная, но уже знакомая архитектура: кольца, штифты, каналы, кристалл в центре, удерживаемый сразу несколькими рамами. Разница была в другом: здесь вокруг «сердечника» стоял дополнительный слой — сложная, многослойная сетка тонких пластин, покрытых теми самыми микроскопическими насечками, которые он уже видел на кольцах пауков.

— Фильтр, — тихо сказал Илвасион себе. — Или… интерпретатор.

Кристалл, если верить его собственным предположениям, был источником и приёмником энергии одновременно. Но кто-то же должен был решать, как именно поток в нём «собирается» в команды для механизма. Эти пластины вполне на это походили.

Талморский маг достал блокнот, быстро набросал схему расположения пластин. Подрисовал, где уже видел подобное. Один узор совпадал с деталями из ремонтного жука, другой — с кольцом распределения от паука. Третий был новым.

Руки работали почти автоматически. Аккуратно, чтобы не обломать тонкие края, он снимал пластины одну за другой, раскладывая рядом в том порядке, в каком они стояли внутри. Каждый ряд помечал цифрами и короткими заметками. Где-то поток, если верить тусклому свечению, шёл быстрее, где-то задерживался. Двемеры не тратили металл впустую. Если они добавляли ещё один слой, значит, он решал отдельную задачу.

Маг-писарь позволил себе минуту, чтобы просто смотреть. Не на детали, а на целое. В голове выкристаллизовывалась знакомая модель: вход, обработка, выход. Машина чувствовала среду через линзы, преобразовывала сигнал в внутренний код, фильтровала через пластины и уже потом выдавала команду двигателям.

— Входной блок, — сухо констатировал он. — Локальный мозг.

Кто-то из магов наверху, увидев подобное, начал бы говорить о «душе машины» или «чудесах древней инженерии». Илвасион предпочитал более холодные слова. Ему было проще уважать механизм, чем богов.

Время стекало вместе с теплом. Узел тихо гудел, поддерживая постоянный режим. Эльфу приходилось считывать этот фон, чтобы видеть, когда в нём происходили отклонения. Несколько раз он замирал, прислушиваясь, — крупный автоматон проходил выше, тяжелыми шагами перегружая конструкции. Как только вибрация уходила, маг возвращался к своему «пациенту».

Ночь за ночью картина становилась плотнее.

Вчера он выяснил, что пауки делятся на минимум три типа по внутренней конфигурации: обследователи, ремонтники и охранные. Отличались не лапами, а «мозгами»: набор пластин вокруг кристалла был разный, как если бы их «обучали» для разных задач.

За два дня до этого разобрал часть механизма, отвечающего за перераспределение энергии при перегрузке. Оказалось, что двемеры закладывали в систему приоритеты: при нарушении баланса в узле мощность автоматически снималась сначала с периферийных датчиков, потом — с второстепенных ремонтников и только в самом крайнем случае — с основных несущих опор и стражей.

По-человечески это выглядело так: «плевать на глаза и уши, главное — чтобы стены не рухнули». Весьма разумный подход.

Ещё раньше он нашёл в одном из коридоров мёртвый, застрявший в полу механизм. Когда-то тот должен был перемещаться по рельсу, как грузовая платформа, но зациклился и заклинил. В его «кишках» Илвасион нашёл отдельный блок, отвечающий за связь: длинную, протяжённую структуру, напоминающую нервный ствол, проходивший через полузал. Потоки в нём шли не так, как в остальных элементах, — быстрее, ритмичнее, почти как импульсы в живом теле.

Каждый такой фрагмент записывался. Не в идеальном, вычерченном виде, как любят делать талморские учёные на Саммерсете, а коряво, с помарками, но суть сохранялась. Маг-писарь постепенно собирал свой собственный «словарь» двемерской логики: как они балансировали энергию, как ставили приоритеты, как отделяли одно от другого.

Сегодняшняя сфера добавила к этому словарю понятие: «локальный анализ».

Илвасион осторожно вернул часть пластин на место, на кристалл ставить не стал. Оставил несколько «пустыми», чтобы позже попробовать подать туда слабый поток с жезла, минуя прежнюю систему. Проверить, как механизм отреагирует на «ложный» сигнал. Понимал, что шанс мал, но в этих руинах его устраивали даже малые вероятности.

Кристалл светился ровно, почти равнодушно. Для двемерской системы он был всего лишь элементом схемы. Для талморца — напоминанием, что и люди наверху, и эльфы в магистрате на самом деле устроены так же: кто-то подаёт сигнал, кто-то фильтрует, кто-то выполняет команду, даже не понимая, зачем.

Маг-писарь усмехнулся уголком губ. Слишком очевидная метафора, чтобы от неё не отвернуться.

Он перевёл дыхание, отложил сферу и потянулся к другой куче деталей. Там лежали уже не просто трофеи, а заготовки. Две пары лап от паука, пара шестерён из платформы, два кольца распределения, пару дней назад вытащенные из разных механизмов. Эльф уже пытался соединить их в нечто цельное, но каждый раз упирался в отсутствие связующего звена. Механика была понятна, логика работы — тоже, но чего-то не хватало.

Снова и снова приходил к тому же: двемеры не собирали конструкцию «по кускам», как дети игрушку. Они проектировали всё сразу как систему, в которой каждый элемент вписан в общий поток. Вырванные фрагменты были как вырезанные словосочетания из книги — по ним можно догадываться о стиле, но не о сюжете.

Он давно догадался, что этот узел — не одиночный город, а часть цепи. Где-то глубже, недоступно ему, ползли магистрали, связывающие местные автоматы с другими, столь же древними и равнодушными. Из-за этого любые слишком резкие вмешательства могли вызвать реакцию не только здесь, но и в соседних узлах. Илвасион не собирался проверять, как именно.

Ему хватало пока другого: научиться подстраиваться под чужую систему, не разрушая её.

Каждую ночь, когда руки начинали неметь от мелкой работы, а глаза — резать от мельтешащих линий, талморец делал одно и то же упражнение. Откладывал инструменты, ставил жезл стволом на пол, упирал в него ладони, закрывал глаза и слушал.

Гул узла шёл снизу вверх, через ступни, голени, позвоночник. Стихийная магия, которой пользовались местные деревенские колдуны, была хаотичной: как ветер, как огонь. Двемерская — наоборот: зажатый в колодцы поток, заставленный идти по нужным линиям. Эльф уже мог различать, где проходят главные магистрали, где второстепенные, где узел жалуется сам себе на перегрузку и перераспределяет силы.

Он подстраивал своё дыхание и свой внутренний поток под эту механику. Не под богов, не под чужие ритуалы, а под гудение древнего города. Это занятие не сделало бы его двемером, но уже изменило то, как шла его собственная магия: импульсы стали короче, точнее, щиты — легче, без лишних потерь.

В какой-то момент Илвасион поймал себя на том, что воспринимает руины не просто как набор интересных механизмов, а как учебник по построению системы. Наверху он уже делал то же самое с людьми, но именно здесь, под сырой каменной тушей Маркрафта, видел, как это должно работать правильно: чётко, без истерики, без «чуда» и без надежды на милость богов.

Иногда руины отвечали.

Однажды, когда талморский маг слишком сильно потянулся потоком к одной из колонн, где сходились три канала, в глубине что-то щёлкнуло, и в дальнем коридоре вспыхнул и тут же погас ряд кристаллов. В другой раз, после особенно удачного «операционного вмешательства» в паука, здесь, на его уровне, погас один из маячков, освещавших технический мостик, а где-то выше вместо того загорелся другой.

Узел придерживался своего баланса. Он реагировал не как храм, где нарушителя ждёт кара, а как сложная машина, старающаяся сохранить равновесие. Любое воздействие воспринималось не как грех, а как ошибка в системе, которую надо компенсировать. Это было почти… честно.

В очередную ночь, закончив с очередной сферой, Илвасион задержался дольше обычного. Сидел в нише, прислонясь спиной к тёплой панели, и рассматривал три пластины, уложенные перед ним.

Одна — классический образец фильтра из ремонтного жука: насечки повторяли мотивы «прочности» и «возврата». Вторая — из охранного паука: узор больше напоминал радиальную схему с акцентом на периметре. Третья — новая, из сегодняшней сферы. Насечки шли иначе: спиралями, ветвились, иногда обрывались, потом вновь продолжались под другим углом. Если бы это были слова, он бы назвал узор не инструкцией, а вопросом.

— Обработка. Сравнение. Решение, — медленно произнёс талморец, проводя ногтем по линии. — Вы видели мир, переводили его в свой язык, решали, что важно.

Никто не ответил. Только где-то далеко, на одном из нижних уровней, скрипнул крупный механизм, как старик во сне.

Илвасион сгреб пластины в ладонь и очень аккуратно, почти бережно, убрал их в отдельный мешочек. Эти куски он не разбирал на металл, не шлифовал и не подпиливал. Такие детали были не просто сырьём. Это были чужие мысли, застывшие в бронзе.

Лампа, долго стоявшая в стороне, едва мерцала. Маг прикинул время по внутреннему ощущению: наверху уже начинал светлеть небосвод. Стража сменялась. К рассвету талморец должен был снова сидеть за столом в канцелярии, с той самой холодной, чуть уставшей мимикой чиновника, который всю ночь «проводил сводки».

Он поднялся, собрал сумку, на ходу привычно осматривая площадку: ни следа, ни обломка, который мог бы выдать постороннее вмешательство. Двемерский металл сам плохо рассыпался, но всё равно иногда оставались стружки, царапины. Их Илвасион тщательно стирал, как вычищал бы ошибку в отчёте.

На обратном пути талморец ещё раз остановился у той самой опорной колонны с тремя каналами. Приложил к ней ладонь, позволил собственному потоку чуть-чуть коснуться чужого, не пытаясь ломать, просто отмечая.

— Вы построили мир, который живёт без вас, — тихо сказал эльф тем, кого давно не было. — Не уверена, что это победа. Но признаю, это лучше, чем ждать милости богов.

Колонна ответила тихим, ровным гулом. Узел продолжал работать. Ему было всё равно, кто по нему ходит. Люди, эльфы, боги, призраки. Он делал то, для чего был собран.

Наверху, в городе, всё было иначе. Там приходилось постоянно договариваться с чужими амбициями, страхами, глупостью. Здесь минимум лишнего шума. Только конструкция, служащая собственной логике.

Илвасион поднялся наверх незадолго до рассвета. Камень лестницы под ногами сменился шершавой поверхностью крепостного пола. Люк тихо опустился, как будто никакого спуска не было вовсе. На поверхности встречали сырая прохлада и запах дыма.

Маг-писарь выпрямился, накинул на сумку плащ, прикрыв выпирающие углы деталей, и направился в сторону канцеляpии. Днём его ждали бумаги, норды, полукровки, стража, талморские отчёты. Ночью — двемерская логика.

С каждым спуском в руины пропасть между этими мирами становилась для него не глубже, а понятнее. Наверху он учился управлять людьми как элементами системы. Внизу — учился у тех, кто однажды сделал это настолько хорошо, что исчез, оставив после себя только работающий механизм.

Талморец не собирался повторять их путь до конца. Но несколько их принципов намеревался забрать с собой наверх.

Кто сказал, что у двемеров нельзя украсть будущее, если уж они оставили прошлое на виду.

Мастерская у него так и не появилась. Слово «мастерская» предполагало табличку на двери, сложенные по рангу инструменты, право официально ломать и собирать. У Илвасиона был заброшенный подсобный склад возле нижних казематов, куда раньше сваливали списанное железо, прогнившие бочки и сломанные телеги. Теперь там хранили туман, пыль и то, что талморец потихоньку вытаскивал из двемерского узла.

Дверь запиралась на обычный засов. Снаружи — жалкая печать «служебное помещение, не входить», на которой уже никто не заострял внимание. Внутри — четыре крошечных светильника, один двемерский кристалл в металлической рамке, горящий ровным жёлтым светом, и стол, который когда-то был разрубленным пополам при перевозке. Эльф просто стянул половинки вместе и подпёр ящиками.

Металл лежал на этом столе плотным слоем. Лапы пауков, обломки сфер, кольца, пластины, шестерни, кристаллы, блоки с насечками. Никакой красоты, никакой «эльфийской эстетики». Груда чужой логики, разрезанной на куски.

Сначала Илвасион не собирался делать ничего подобного. Ему нужен был один-единственный автоматон: помощник, таскающий бумаги и прикрывающий спину в узких местах. Идея экзоскелета возникла не как вдохновение, а как раздражение: однажды слишком тяжёлая коробка документации к шахтному району сорвалась с полки, и маг-писаря чуть не сложило пополам, когда он попытался её поймать.

Человеческое тело под эльфийской кожей напомнило о себе: хрупкие кости, мышцы без должной подготовки, спина, на которую навесили слишком много.

Он долго сидел на ящике, потирая ноющее плечо, и смотрел на металлический хлам. В голове медленно складывалась простая формула: у двемеров каждый слабый элемент получает опору. У него, в отличие от двемеров, слабый элемент был один и довольно очевидный.

Экзоскелет в его прежнем мире обычно рисовали как блестящие доспехи, броню героя. Здесь, под камнем, слово «герой» вызывало только нервный смешок. Илвасиону нужен был не парадный корпус, а усиленный каркас, который никто не заметит под тканью, пока он сам не решит показать.

Самой сложной частью оказалась не механика. С этим двемеры уже проделали половину работы. Талморец нашёл в груде деталей несколько одинаковых «суставных рам» из легкого, но прочного металла, похожих на ребра. В исходной конструкции они служили опорой для лап автоматонов, принимая на себя нагрузку и передавая её дальше. Эльф несколько ночей примерял эти элементы к себе, сначала на бумаге, потом — на собственной руке.

На запястье рамка ложилась почти идеально: охватывала кость, не зажимая кожу. Нужно было добавить несколько шарниров и стягивающие ремни — и уже получалась внешняя «кость», которая могла взять на себя часть нагрузки. Для плеч, спины и бёдер пришлось долго подбирать комбинации. Ногти оббил о холодный металл, пока подгонял.

Он не торопился. Сначала собрал на столе грубую схему: плоский человечек из двемерских «костей», разложенный на доске. Затем переносил элементы на себя: примерял, снимал, подпиливал, снова примерял. Каждый раз проверял в движении: шаг, присед, поворот корпуса. Если металл впивался, значит, это плохой узел. Талморский маг не собирался жить внутри пыточного орудия.

Через пару недель в тесной кладовке появился каркас. Тонкие пластины, охватывающие плечи и спину, спускались по позвоночнику, делились на две дуги на пояснице и уходили по бёдрам к коленям. На руках — полудуги от ключицы до локтя и от локтя до запястья. В узлах стояли двемерские шарниры, выигранные у мёртвых пауков. Всё это притягивалось к телу ремнями, мягкую подкладку пришлось вырезать из старого магистратского плаща.

Без питания эта конструкция была просто дополнительным весом. Чуть уплотнённый скелет, который скорее мешал, чем помогал. Илвасион терпеливо ходил в нём по комнате, привыкая к изменившемуся центру тяжести. Стоило только усилить нагрузку — поднять ящик, упереться в стол, — как в мышцах вспыхивала знакомая тупая боль. Каркас лишь перераспределял её, но не снимал.

Нужно было включить двемерскую часть.

Питание он украл не у пауков. Те были слишком мелкими. В одном из боковых туннелей узла талморец нашёл механизм, похожий на стационарный насос: массивный цилиндр с несколькими подключёнными к нему магистралями. Внутри его металла жил тот же кристаллический «сердечник», только крупнее, чем в мелких автоматонах. Вырезать его целиком было выше его компетенции и ниже инстинкта самосохранения. Зато с краю стоял отдельный, явно сменный блок — нечто вроде буфера.

Эльф вытащил этот блок. Тонкий, вытянутый, с множеством насечек на боковой поверхности. Что-то среднее между аккумулятором и переводчиком, если использовать его язык.

Теперь в мастерской, среди остатков чужого города, этот блок стал сердцем конструкции. Илвасион осторожно вмонтировал его в пластину, которая ложилась поперёк лопаток. От неё пошли тонкие гибкие линии — полосы металла, заимствованные у контактов в корпусах автоматонов. Они спускались вдоль дуг каркаса, туда, где стояли шарниры.

Он не собирался превращать себя в ещё одну двемерскую машину, полностью зависимую от чужой логики. Питание на узлах должно было лишь чуть-чуть «подталкивать» его движение, усиливать толчок, помогать держать стойку. Как если бы кто-то невидимый подставлял плечо в нужный момент.

Первые попытки были… неприятными.

В ту ночь талморец впервые в полной сборке встал в жёстком металлическом коконе. Пластины холодом прижимались к коже, ремни впивались, под коленями уже чесалось от непривычного давления. Он проверил все крепления, подтянул ремень на груди, привычно проверил, где спрятаны нож, жезл и сумка с инструментами. Затем пальцами коснулся тонкого диска на пластине между лопаток. Там скрывался маленький управляющий блок — двемерский аналог выключателя, к которому он вывел доступ.

Внутри метала что-то щёлкнуло. Тепло почти сразу поползло по линиям, напоминая размотавшийся по телу провод. Суставы отозвались лёгким зудом. Эльф инстинктивно напряг плечи, будто на них только что навесили новый груз. Но тяжесть не упала, а, наоборот, странно рассеялась.

Он сделал шаг. На мгновение ноги словно огрубели, движения стали слишком прямыми. Каркас пытался помочь, но помогал по-своему, резковато. Писарь чуть не врезался плечом в стену, вовремя вцепился пальцами в край стола. Жезл с глухим стуком упал на пол.

— Впечатляюще, — сухо подумал он, — ещё пара улучшений, и можно смело ломать себе шею об порог.

Пришлось подстраиваться, как подстраивался под двемерский узел. Снимая броню, он анализировал, какие шарниры «перетягивают», где ток идёт слишком резко, где оставляет суставы без поддержки. Питание пришлось ослабить, встроив между блоком и основными линиями ещё один, самодельный «фильтр» — из пластин с насечками, которые в оригинале отвечали за стабилизацию механизмов в режиме перегрузки.

Комбинации менялись ночь за ночью. В одни дни он возвращался наверх с перебитыми мозолями и синяками от собственных конструкций. В другие — с чувством, что сделал шаг вперёд: каменная лестница давалась легче, тяжёлый ящик с бумагами поднимался без того мерзкого жжения в позвоночнике. В какой-то момент поймал себя на том, что больше не боится согнуться лишний раз за упавшей ручкой.

Через месяц каркас перестал быть чужеродной конструкцией. Стал вторым слоем, который тело воспринимало не как врага, а как доступный ресурс. Наклон — и где-то в плечевом узле включался мягкий толчок, помогая выпрямиться. Поворот, шаг, рывок — двемерская система аккуратно подбирала те мышцы, которые в прежней жизни вылетали бы первыми.

Талморец тестировал экзоскелет не в бою. Пока не в бою. Он проверял его в том, к чему привык: в повседневных мелочах. Передвигал по одному тяжёлые сводные отчёты, носил связки свитков, сам таскал к себе в кабинет мешки с образцами руды вместо того, чтобы ждать ленивых носильщиков. Стража посмеивалась: «эльф решил вспомнить службу в полку, причём сразу всю». Его это устраивало. Пусть думают, что причина в эксцентричности.

Настоящая проверка пришла, когда пришлось спуститься в двемерский узел не налегке, а с полной выкладкой. Маг держал на себе и жезл, и сумку с инструментами, и ещё мешок с разобранными деталями, которые хотел сравнить с найденными в глубине. В прошлые разы такая нагрузка оборачивалась тем, что ступени вызывали желание сесть и ползти. Теперь, когда он наклонился, чтобы пролезть в узкий люк, металл по дуге позвоночника только мягко подтолкнул его, помогая выровняться.

Там, в тепле двемерского города, стало ясно: идея работает. Он мог дольше стоять, дольше лежать в неудобных позах над разбираемыми корпусами, не чувствуя, как спина превращается в сплошной узел боли. Пальцы по-прежнему оставались человечески уставшими, но плечи и ноги держали.

Экзоскелет решил только половину задачи. Вторая напрашивалась сама: раз он таскает на себе каркас, почему бы этот каркас не заставить таскать за себя ещё кое-кого.

Примитивные роботы родились из лени, как и многое полезное.

В одну из ночей талморец поймал себя на том, что в десятый раз за вечер протягивает руку за одним и тем же инструментом, лежащим в неудобном углу стола. Подсознание, измученное мелкими рывками, плохо отзывалось. В этот момент взгляд зацепился за кучу коротких лап от пауков. Тот самый момент, когда мозг, устав от точной работы, находит простейшее решение.

Сначала он просто собрал «руку». Пара шарниров, три сегмента, маленький захват на конце — две изогнутые пластины, способные сжиматься и удерживать предмет. Привинтил к основе, посадил на подставку, подсоединил к маленькому кристаллу питания и блоку с насечками, отвечающими за повторяющиеся движения.

Программа была примитивной: двигайся по дуге туда-сюда. В старом мире это назвали бы маятником. В двемерской логике — узлом, снимающим нагрузку с основного оператора.

Рука зажила. Лёд внутри металлической конструкции дрогнул, суставы синхронно прокрутились. Механический отросток начал лениво описывать полукруг, как маятник часов, и каждый раз возвращался в исходное положение.

Илвасион стоял, прислонившись к стене, и наблюдал. Подставка, по сути, была отдельной маленькой машинкой, выполнявшей одну идиотски простую задачу. Но если вместо пустоты в диспозиции «туда» поставить ящик с инструментами, а в точке «сюда» — край стола, рука могла таскать ему всё, что было нужно.

Дальше — больше. К первой руке добавилась вторая. За них закрепились разные зоны: одна собирала и подавала мелкие детали, другая оперировала с более тяжёлыми. Между ними начал циркулировать металлический мусор, уходящий на отбраковку. В какой-то момент маг заметил, что руки синхронно обходят друг друга, ни разу не столкнувшись, хотя он не программировал такого поведения. Просто поставил им немного отличающиеся по частоте циклы. Остальное сделал двемерский «мозг» внутри блока.

Примитивные роботы становились менее примитивными с каждым новым «почему бы и нет».

Один паук, лишённый боевых функций, получил урезанную систему движения и блок, допускающий только команды от отдельного контрольного кольца, которое эльф носил на пальце. Теперь эта железяка могла ползать по мастерской и искать заданную деталь по заранее прописанным признакам: размер, разъём, насечки. Другой механический «жук» с минимальной начинкой отвечал за свет: двигался вдоль стены и нужной точки потолка, переставляя кристаллы, чтобы работать было удобнее.

Когда крошечный автоматон впервые бесшумно взобрался по стене и протянул светильник туда, куда смотрел его хозяин, что-то внутри Илвасиона неприятно шевельнулось. Это было слишком похоже на жест послушного слуги. В этом мире и так слишком много тех, кто привык к рабству.

Талморец отрезал себе эту мысль, как отрезают лишний провод. Машины двемеров были инструментами. Он тоже.

Со стороны всё выглядело бы пугающе: эльф в полускрытом металлическом каркасе, в тесном помещении, где по стенам и потолку ползали безымянные механизмы, перетаскивая металл, подстраивая свет, подавая нужные детали. К счастью, со стороны никто не смотрел. Стража в этот угол не совалась: зачем, если тут официально только списанный хлам.

В один из вечеров он тестировал полный комплект. Экзоскелет включён, ремни затянуты, руки-манипуляторы жужжат по своим траекториям, паук-искатель шуршит где-то у пола. Маг держал в руках очередную пластину, пытаясь вписать её в схему управляющего блока, и вдруг поймал себя на мысли: ещё чуть-чуть — и можно вообще не прикасаться к металлу. Всё будут делать машины. Ему останется только думать и отдавать команды.

Мысль была опасной. Слишком соблазнительной.

Илвасион резко выпрямился, отключил одну из манипуляторных рук простым ударом по контрольному кристаллу, потом вторую. Паук застыл, лишённый команды. В мастерской наступила тишина, которую нарушало только далёкое, едва слышное гудение двемерского узла под ногами.

— Не торопись превращаться в ещё одного двемера, — сказал он себе. — Они уже проверили, чем это заканчивается.

Экзоскелет он оставил включённым. Эта система работала на границе: усиливала его тело, но не подменяла волю. Каркас не мог двигаться сам, не мог пойти против мышц, не мог поднять руку против хозяина, если тот не дал толчок. В этом была принципиальная разница между ним и теми, кто умер в бронзе.

Вскоре, вернув манипуляторы к жизни, писарь продолжил работу — осторожнее, чем прежде. Теперь, когда очередной маленький робот двигался к нему по стене, он видел не бездушное чудо двемерской инженерии, а ещё одну линию в общей схеме: «кто обслуживает кого».

Ночью, возвращаясь в свою комнату, талморец поднимался по лестнице уже почти без усилий. Каркас мягко поддерживал колени, бёдра, спину. На поверхности его встречали холодный воздух, запах дыма и редкие, усталые фигуры стражей у костров. Никто не замечал, что писарь, проходящий мимо с очередной папкой, двигается чуть иначе, чем раньше. Чуть более устойчиво, чуть более уверенно.

Город наверху пока не знал, что под его каменным брюхом человек, выдающий себя за эльфа, собрал себе вторую опорную систему. И что вместе с этой системой медленно заводятся маленькие, почти незаметные механизмы, которые однажды начнут выполнять приказы гораздо быстрее, чем ленивые живые руки.

Маркрафт считал себя древним. Двемерский узел снизу был старше и умнее. Илвасион собирался стоять ровно посередине. В достаточной броне, чтобы не сломаться, и с достаточным количеством чужих «рук», чтобы не тратить свои на то, что можно поручить железу.