Как я провёл лето в Талморе

Глава 3

Маркрафт жил так, будто ночь в катакомбах была всего лишь странным сном. Таверны снова открылись, кузни снова гремели, женщины таскали воду, дети бегали по узким улицам, выкрикивая что-то на своём суровом, как камень, наречии. Но под этим привычным шумом чувствовалось что-то другое. Незаметное, едва уловимое, как запах гниения под свежей стружкой.

Талморский двор проснулся, как и положено: ровные шаги по каменным плитам, кристаллы света под потолком, шёпот перьев над документами. Илвасион сидел за своим столом, будто ничего не изменилось. Но изменилось всё.

На свитке перед ним лежал утренний доклад. Ничего необычного: патруль задержал пьяного шахтёра, в лавке торговца травами нашли крыс. Потом — короткая запись от квартального старосты: «У двух семей пропали козы. Следы крови не обнаружены. Следы животных отсутствуют».

Мелочь. Но уж слишком знакомая мелочь.

Чуть ниже было второе донесение: «Слуги дома Бриннольфа пожаловались на пропажу старого пса. Найдены кости на заднем дворе. Не похоже на волков».

Ни слова о людях. Ни слова о ритуалах. Только пропавшие животные. Но рисунок складывался, даже если никто кроме него этого не замечал.

Пальцы коснулись края стола. В памяти тут же всплыли катакомбы, тяжёлый воздух, дрожащий от чего-то невидимого. Идол с пустыми глазницами. Люди, живущие на грани голода и безумия.

И норд, сказавший ему: «Кто-то стучится громче, чем мы».

Начальство могло считать очаг уничтоженным, но Илвасион видел иначе. Слишком чисто. Слишком просто. Культ, который рос месяцами, не исчезает от одного рейда.

Он поднялся из-за стола и вышел в коридор. Там, где стены были холодными, а шаги отдавались гулким эхом. В сторону магистратуры нужно было идти через зал со сводами, где обычно проходили собрания. Там уже стояли несколько человек. Обычные писцы. Двое стражей. Один архивариус. Ничего подозрительного.

Но когда Илвасион прошёл мимо, взгляд одного из писцов поразил его своей пустотой. Не враждебной — пустой. Так смотрят не люди, а те, кто прячет внутри себя чужой голос. Писец резко опустил глаза на бумаги, будто испугался, что задержался взглядом слишком долго.

Илвасион сделал вид, что ничего не заметил.

Следующим шагом была лавка травника — небольшая, тёмная, пахнущая сушёными листьями. Когда он вошёл, тонкий колокольчик вспыхнул мягким звоном.

За стойкой стояла девушка-полукровка, та самая Лиэн, внучка старика из нижнего квартала. Её глаза были настороженными, но вежливыми.

— Добрый день, господин писарь. Чем могу помочь?

— Получил жалобу от квартального о пропаже животных, — ровно сказал он. — Думаю, вы слышали что-то об этом.

Лиэн покачала головой.

— Люди всегда теряют животных. Ночью ходят твари.

— Какие именно?

Девушка прикусила губу.

— Иногда слышу, как кто-то роется под окнами. Нечеловеческие шаги. Но следы отсутствуют. Ни когтей, ни лап, ни копыт. Как будто… как будто ходят те, у кого не должно быть ног.

Её голос дрогнул на последнем слове.

— Тела людей исчезали? — спросил он тихо.

Она не ответила сразу. Лишь посмотрела в сторону потолка, где висели мешочки с засушенными ягодами.

— Говорят, пропала старуха Нирва. Жила одна, у ручья. Её давно никто не видел. Но… — она ещё раз оглянулась, будто боясь стен, — но ночью слышали, как рядом с домом кто-то смеётся. Не пьяные. И не дети.

— Почему не сообщили стражам?

Она покачала головой.

— Они не идут туда. Говорят: к старухе норманны ходят, пить под навесом. Но никто — никто — не видел её неделю.

Илвасион почувствовал, как холод сжал внутренности. Смех возле дома одинокой старухи. Пропавшие тела. Отсутствие животных следов. То, что он увидел в катакомбах, казалось только поверхностью.

Этот культ ел не только плоть. Он ел страх.

И он рос.

Дальнейшее расследование требовало осторожности. В верхнем ярусе, возле богатых домов и лавок ремесленников, вонь катакомб казалась далёким кошмаром. Но стоило чуть свернуть, чуть пройти дальше вниз по лестницам — и город менялся. Воздух становился густым, темнее. Люди — тише.

У дома Нирвы почти не было окон. Дверь приоткрыта. По полу тянулась тонкая полоска грязи, будто её волокли по земле. Или кто-то полз.

Шаг внутри — и запах ударил в лицо. Не гниль, не смерть, а что-то сырое, мерзкое, почти липкое.

Посреди комнаты стояла перевёрнутая корзина. На полу — разорванная ткань. На столе — пустая миска, в которой ещё оставались следы еды. И тишина. Тяжёлая, вязкая.

Под окном — след. Не отпечаток. Глубокая вмятина в каменном полу, будто его продавили чем-то массивным. Но ни кровавых полос, ни следов когтей. Поверхность была гладкой.

Он присел, провёл пальцами по вмятине. Камень был холодным, но не просто холодным — мёртвым. Как если бы его тронули руки, давно не знающие жизни.

За спиной раздался стук. Короткий, слишком осторожный.

Илвасион резко обернулся.

В дверях стояла девочка. Лет восьми. В платке. Глаза — светлые, испуганные. В руках держала тряпичную куклу.

— Она звала, — прошептала девочка. — Старуха. Она сидела у двери и звала. Но голос был… не её. Словно две старухи говорят одновременно.

— Когда ты это слышала?

— Три ночи назад. А вчера… — девочка прижала куклу к себе. — Я видела тень. Низкую. Слишком широкую. Она стояла возле окна. И смеялась.

Смех. Опять смех.

Илвасион поднялся.

В комнате было слишком тихо. Слишком чисто. Как если бы кто-то тщательно убрал всё, кроме той вмятины в полу.

— Беги домой, — сказал он девочке мягко. — И никому не открывай двери после заката.

Она кивнула и исчезла в проулке.

Илвасион остался один в опустевшей комнате, понимая наконец, что очаг, найденный в катакомбах, был лишь одним из множества. Что культ не боялся Талмора. Что он размножался там, где не было света.

Что его носители — не только голодные бездомные.

Что его следы — не только кости.

И что даэдра, которой они молились, уже слышит город.

И, похоже, отвечает.

Город всегда звучал одинаково: гул кузен, стук телег, резкие голоса торговцев. Но сегодня в этом шуме было что-то фальшивое, едва уловимое, как рассинхрон в чужом дыхании. Маркрафт будто прислушивался. Слишком тихо. Слишком осторожно.

Илвасион возвращался к представительству быстро, не показывая, что чувствует взгляд в спину. Улицы нижнего яруса сливались в однообразный лабиринт сирых каменных стен. Снег под ногами был серым, будто пропитан дымом.

У перекрёстка он увидел троих. Обычные плащи. Лица скрыты плотными масками, будто от пыли. На первый взгляд — рабочие или ночные разносчики. Но стояли слишком ровно. Слишком неподвижно.

Он прошёл мимо, будто не заметил.

Шаги за спиной стали тише. Потом исчезли.

В следующую секунду тень метнулась из-за угла, и что-то блеснуло в воздухе.

Илвасион инстинктивно отклонился. Лезвие прошипело у самого уха, рассёкло воздух, зацепило край его мантии. Руки сами нашли рукоять спрятанного кинжала — довёл привычный рефлекс тела, а не память.

Сбоку рухнула вторая фигура. Удар тяжёлый, рассчитанный на то, чтобы сбить с ног. Он принял его на жёсткую поверхность предплечья, царапнувшись об собственную пряжку. Кости глухо откликнулись болью, но тело выстояло.

Третий нападавший выскочил из тени, поднимая короткий изогнутый клинок. На маске — грубая вышивка в форме овала, напоминающего разорванный рот.

Не воры. Не улица.

Те, у кого есть цель.

Первого он встретил движением, которое принадлежало скорее прежнему Илвасиону, чем ему. Клинок вышел из ножен с тихим звоном, как дыхание стали. Удар был быстрым — не широким, не эффектным, а точным, сухим, направленным в мягкую ткань под рёбрами. Тело нападавшего выгнулось, нож выскользнул из пальцев, а из-под маски вырвался хрип.

Второй ударил сверху, пытаясь рассечь плечо. Илвасион ушёл в полушаг, лезвие скользнуло по волосам, выбивая несколько светлых прядей. Клинок в его руке описал короткую дугу и вошёл в горло противника так легко, будто раздвигал мокрую бумагу.

Третий отступил. Торопливо. Слишком торопливо. Попытался уйти в переулок. Но расстояние между ними было уже слишком малым.

Илвасион сделал шаг, ещё один — и вонзил сталь ему под лопатку, вкручивая клинок почти машинально. Маска нападавшего треснула, упала на снег, обнажив перекошенное лицо. На губах — следы чёрных пятен, как от какой-то гнилой мази.

Двое лежали неподвижно. Третий дёрнулся, попробовал поднять голову, увидел силуэт альтмера — и застыл.

Пустыми глазами, без единого слова.

Убийства были быстрыми. Почти бесшумными. И непонятными.

Илвасион вытянул клинок, стряхнул кровь. Снег под ногами потемнел. Ветер донёс запах железа и дешёвых трав, которыми пропитаны одежды мертвецов.

Он оглядел переулок. Тесное пространство между домами. Чёрные окна. Ни одного свидетеля. Ни одного крика. Только три тела, как отбракованные куклы.

И странная, глухая мысль:

«Это не случайность».

Нападение было слишком уверенным. Слишком синхронным. Люди, которые никогда не работали вместе, так не двигаются.

Кто-то их учил. Или направлял.

Он убрал клинок в ножны, но уверенности в его надёжности стало меньше. В катакомбах он увидел тень культа. Сейчас — тень её рук. Они были не безмозглой толпой фанатиков.

Они были дисциплинированы. Целенаправленны. И знали, кого ищут.

В груди холодно сжалось. Страх не за жизнь — за то, что стоят за этим. Если они могут выйти из катакомб, если могут напасть на представителя Талмора на улице… культ не просто выжил. Он рос. И становился смелее.

Этого клинка однажды будет мало.

Мысль пришла тихо, как вода подо льдом:

Ему нужно оружие. Настоящее. Не ледяная сталь и не пергаментная магия печатей.

Он видел ритуальный круг. Он видел темноту под камнем. Он видел, как голод перерастает в веру.

Сражаться с этим голыми руками — всё равно что бить тень.

Он вытер лезвие о край плаща убитого, аккуратно, почти спокойно.

Пора искать не клинок, а то, что может остановить то, что скрывается за людьми.

И в первый раз за всё пребывание в Маркрафте он подумал: возможно, ему самому нужен артефакт. Оружие, способное говорить с тьмой её языком — но не служить ей.

Город молчал. Тела лежали в снегу, а ветер уносил кровь вниз по переулку.

Илвасион шагнул вперёд, оставляя за собой три мёртвые тени.

Впервые с момента попадания в этот мир он ощутил не просто опасность.

Целенаправленную охоту.

И понимание, что тьма не ждёт. Тьма уже пришла.

Кузня в крепости Маркрафта работала, кажется, даже ночью. Воздух был густым от тепла, пах металлом, углём и потом. Массивные меха глухо пыхтели, подавая воздух в раскалённую пасть горна, из которого вырывалось оранжевое дыхание. В дальнем углу висели молоты, щипцы, закалочные тиски, рядом — стойки с готовым оружием: топоры, короткие мечи, длинные нордские копья.

Кузнец — высокий, жилистый норд с серебряными прожилками в бороде — поднял голову, когда увидел в дверях фигуру альтмера. Выражение его лица не изменилось, но в глазах мелькнуло то самое типичное нордское «ну давай, удиви меня, длинноухий».

— Писарь? — буркнул он. — Или теперь ещё и оружие проверяете?

— Мне нужно кое-что изготовить, — спокойно ответил Илвасион, снимая перчатку и отряхивая её от снега. — Не меч. Не кинжал. И не арбалет.

— Тогда это будет игрушка, — хмыкнул кузнец. — А игрушки я делаю только детям.

— Мне нужен механизм, способный метать стальные шары, — сказал Илвасион, глядя на него прямо. — Быстро. Повторно. С постоянным усилием. Не как из пращи. И не как из лука. Механика плюс магия.

Кузнец медленно поставил молот на верстак.

— Ты сейчас описал что-то, чего я не слышал даже в пьяных сказках красноречивых бретонцев.

— Это будет… пистолет, — произнёс альтмер слово, которое не принадлежало этому миру. — Метательное устройство. Небольшое. Одноручное.

Норд скрестил руки на груди.

— Допустим. И что он должен делать?

Илвасион подошёл к верстаку. Развернул чистый кусок пергамента, вынул угольный карандаш и быстрым движением набросал грубую схему — удлинённый металлический корпус, цилиндрический канал, место для подачи шариков, рунический блок у основания рукояти.

Кузнец нахмурился.

— Это не арбалет.

— Нет.

— И не рогатка.

— Нет.

— Тогда что это такое?

— Маленькая молния, — тихо сказал Илвасион. — Управляемая. Повторяемая. Жёсткая.

Он добавил стрелки на чертеже, показал, где должен находиться резервуар для шаров, как они должны по одному попадать в механизм. Кузнец наклонился ближе, морщины на его лбу углубились.

— Шары… подаются… сами?

— Я добавлю рунический поток, — сказал альтмер, вытягивая пергамент. — Магическая печать будет втягивать заряд в камеру. А вторая — создавать импульс. Толчок. Когда печати соединяются, металлический шар вылетает с большой силой.

— Это опасно, — заметил кузнец.

— Именно поэтому мне это и нужно.

Норд задумался на долгих несколько ударов сердца, потом перехватил схему и поднял её на уровень глаз.

— Металл нужен прочный. Сталь — лучшая. Канал внутри должен быть идеально гладким. Иначе шар застрянет и взорвёт тебе руку.

— Я позабочусь о стабилизации магии, — сказал Илвасион. — Но корпус должен выдержать. Ты сможешь сделать это?

Кузнец медленно выдохнул, глаза его стали серьёзными.

— Сможу. Не сразу. И предупреждаю: работа тонкая. Не боевая. Это не мечи строгать. Это как вырезать сердце дракона по памяти.

— Я заплачу.

— Мне плата не нужна, — отрезал норд, неожиданно резко. — Мне интересно. Хочу увидеть, что получится. Если получится.

Илвасион кивнул, разворачивая ещё один кусок пергамента.

Теперь он рисовал уже руны.

Не привычные печати документов — узкие, строгие, прямые.

А что-то иное. Жёсткое. Боевое.

— Что это? — спросил кузнец, пытаясь понять смысл переплетений.

— Рунический импульс, — пояснил альтмер. — Этот рисунок создаёт выброс магии. Не огонь, не лёд. Чистое давление. Оно толкнёт шар наружу.

Он нарисовал вторую руну — линию притяжения.

— А эта будет подавать заряды. Поток постоянный. Ты лишь вставляешь резервуар, а руна сама выбирает следующий шар.

Кузнец присвистнул.

— Ты хочешь сделать маленькую баллисту. Из одной руки. Согласен: это безумие.

Илвасион впервые за вечер позволил себе тень улыбки.

— Это не баллиста. Это оружие, которого в этом городе нет. Никто не знает, как его остановить. Никто не знает, чего от него ждать.

Кузнец молча сложил пергаменты, протёр руки от копоти и уставился на горн.

— Дай мне три дня. Ствол я отолью. Механизм подумаю как собрать. Но если магия треснет — взлетишь в воздух сам.

— Я учту, — сказал Илвасион.

— И ещё, — добавил норд, — почему ты вообще это делаешь? У тебя же есть клинок, магия, стража за спиной.

Ответ был прост.

Но признать его — сложнее.

— Потому что ночью на меня напали, — произнёс он ровно. — И эти люди двигались не как обычные бродяги. Они были обучены. И они знали, кто я.

Кузнец нахмурился.

— Значит, у тебя появились враги.

— У меня появился культ, — поправил альтмер. — И в следующий раз клинка может быть недостаточно.

Кузнец больше не задавал вопросов.

Он только сказал:

— Ладно. Будет тебе оружие, длинноухий. Такого в Маркрафте ещё никто не видел.

Илвасион покинул кузню, чувствуя на руках запах раскалённой стали и магических чернил. И впервые за долгое время — ощущение приближающейся, холодной необходимости.

Теперь у него появится не просто клинок.

Теперь у него появится голос.

Металлический. Магический.

И смертельный.

Кузня в тот день молчала. Горн не ревел, меха не дышали, даже угли под светом ламп казались сонными. Но стоило Илвасиону войти, как из полумрака вышел кузнец, вытирая ладони о кожаный фартук.

В руках у него лежал продолговатый свёрток, завернутый в плотную ткань.

— Готово, — сказал он без торжественности, но с таким вниманием, будто держал не оружие, а сердце редкого зверя. — Если честно… до сих пор не понимаю, что ты задумал. Но железо я сделал. Механика тоже работает. Остальное — на твоей магии.

Он положил свёрток на верстак. Илвасион развернул ткань.

Корпус был гладким, ровным, холодным. Длина — чуть больше ладони. Канал ствола идеально прямой, будто вытесан из света. Резервуар для стальных шаров — плотный цилиндр с защёлкой. У основания рукояти — две вставки под рунические печати.

Пистолет выглядел почти скромно.

Но в нём чувствовалась сила.

— Тяжелее, чем я думал, — заметил Илвасион, поднимая его.

— Сталь плотная, — ответил кузнец. — И внутри — двойная втулка. Чтобы не разорвало руки. Маги любят приставлять к металлу то, что металл не любит.

Илвасион кивнул. Разложил рядом пергамент с рунами. Достал нож, сделал надрез на пальце и, не дрогнув, коснулся кровью первой печати.

Руническая линия вспыхнула мягким золотом.

Затем второй.

Печать притяжения загорелась синим оттенком.

Внутри пистолета что-то едва слышно щёлкнуло — как вздох. Металл под пальцами стал теплее, будто начал просыпаться.

— Готово, — сказал он. — Импульс стабилен. Поток ровный.

Кузнец хмыкнул.

— Красиво. Но пока что это просто побрякушка. Нужно испытание. И хорошее.

Двемерские руины находились в глубине крепости. Старый проход, запечатанный веками, но однажды обнаруженный во время расширения складских подземелий. Талмор не спешил их исследовать, но некоторые механизмы, найденные в первой шахте, оставили как тренировочные мишени — проще было не трогать, чем утилизировать.

Туннель был узким и вёл вниз. Камень становился всё более гладким, металлическим. Стены отражали свет кристаллов, превращая его в хрупкие золотистые тени. Воздух был сухим, с лёгким запахом масла и старой пыли.

— Здесь, — сказал кузнец, останавливаясь у массивных дверей. Рядом валялась разбитая двемерская паучья конструкция — её использовали для тренировок новичков. — Внутри ещё пара рабочих автоматонов. Они давно должны были развалиться, но двемеры всегда умели собирать вещи, которые умирать не хотят.

Дверь открылась с глухим металлическим скрежетом.

Зал был круглым. По стенам тянулись старые механизмы: трубы, шестерни, непонятные конструкции. На полу — две двемерские сферы. Чёрно-золотые, с тонкими лезвиями, спрятанными внутри. Один рывок — и они превращались в смертоносных стражей.

— Готов? — спросил кузнец.

— Да.

Илвасион поднял пистолет. Металл лёг в ладонь ровно, будто ждал этого. Он вдохнул, поднял руку и сделал жест, активирующий руны.

Резервуар тихо чиркнул. Первый стальной шар вошёл в канал.

Пистолет мягко загудел.

Сфера загорелась голубыми линзами, раскрылась, блеснула лезвиями и рванула вперёд.

Илвасион нажал на спуск.

Звук был странным — не взрыв, не удар. Скорее резкий шипящий хлопок, будто воздух рванули в одну сторону. Стальной шар вылетел из ствола и ударил в корпус сферы. Металл прогнулся, оставив чёткую вмятину.

Сфера не остановилась.

Ещё один выстрел.

И ещё.

Третий шар попал в сочленение пластин, и страж наконец дёрнулся. Искры хлынули наружу. Механизм застрекотал, сбился, искрясь и вращаясь, пока не упал на бок, дернувшись в последний раз.

— Быстро, — пробормотал кузнец. — И тихо, что самое удивительное. Не громче кузнечного меха.

Второй автоматон проснулся резче. Его корпус раскрылся на несколько сегментов, и он метнулся от стены, разгоняясь так быстро, что воздух заскрипел.

Илвасион, не опуская руки, повернулся и выстрелил в движении.

Первый шар прошёл мимо.

Второй попал в ногу-опору. Металлическая конечность дрогнула.

Третий ударил точно в головной цоколь, туда, где проходили управляющие передачи.

Сфера словно наткнулась на невидимую стену. Сломалась траектория. Машина рухнула на каменный пол, издавая дребезжащий звук.

Она попыталась подняться, но четвёртый выстрел погасил её окончательно: шар вошёл в центральную пластину и пробил её, как лист влажной бумаги.

Илвасион опустил руку. Металл пистолета был горячим, живым.

Кузнец вышел вперёд, тронул носком сапога одну из поверженных сфер.

— Ну что ж… — сказал он тихо. — Игрушка у тебя получилась злая.

Илвасион молчал. Но внутри что-то поднималось — не эйфория, не гордость. Чувство, что он наконец держит в руках силу, которой у него не было с момента попадания в этот мир.

Нечто, способное пробить не только металл. Но и тьму, которая грызла город изнутри.

— Этому ещё имя нужно, — заметил кузнец, щурясь. — Ты же маг. Придумай что-нибудь мудрёное.

Илвасион посмотрел на гладкий корпус пистолета.

И впервые позволил себе улыбнуться.

Оружие молчало. Но в этом молчании чувствовался ответ.