Как я провёл лето в Талморе

Глава 9

Бумаги были понятнее людей. Для Илвасиона цифры, печати, подписи следовали своей тупой, но честной логике. В отличие от магии. Магия в этих краях жила как будто по чужой прихоти, а высокоэльф должен был делать вид, что давно с ней на «ты».

Днём писарь сидел за столом, исправно подшивал отчёты, переписывал донесения, выверял формулировки распоряжений магистрата, не забывая держать лицо высокородного эльфа, который давно выше всего этого. Пальцы сами выводили витиеватые знаки, тело помнило движения. Память — нет. Когда взгляд чиновника цеплялся за незнакомый термин в докладе о перераспределении магических квот или приписке про учебный курс для послушников, внутри сжималось то самое человеческое «я», которое привыкло к подобным словам только в виде фанатских вики и меню навыков.

Снаружи маг-писарь оставался спокоен. Внутри — нет.

Настоящая работа начиналась, когда Маркрафт немного выдыхал, плесень вечернего тумана ложилась на камни, а коридоры крепости пустели. Сторожевая смена менялась, писари разбредались по своим комнатам, маги зажигали свечи в личных лабораториях или спускались в трактиры осторожно напиваться. Илвасион же оставался. Формально — чтобы закончить срочный сводный отчёт. С тем, кто добровольно остаётся за бюрократическим столом до ночи, не спорят. Его боятся и немного презирают.

Как раз то, что ему было нужно.

Когда очередной начальник покидал канцелярию и дверь за ним глухо захлопывалась, эльф сидел неподвижно, считая удары сердца. Потом поднимался, медленно, без спешки, как человек, который просто решил размяться и пройтись за очередной папкой. Стражники у дверей лениво скользили по нему взглядом, даже не всматриваясь. Высокоэльф-писарь. Свой. Скука. Никакой угрозы.

Он шёл не в спальню, а выше, по узкому винтовому проходу, где пахло пылью, затхлой известкой и старой бумагой. Там находился архив магических трактатов. Официально доступ туда имели только те, у кого в списке обязанностей слово «маг» значилось крупнее, чем «писарь». У Илвасиона — нет. Зато у него был ключ.

Не по рангу, разумеется. Просто человеческая привычка: если хоть немного разбираешься в системах, рано или поздно понимаешь, что любая система держится на ленивых руках. Архивариус, старый альтмер с вечно слезящимися глазами, однажды попросил эльфа «по доброте» переписать жалобу на неграмотного подмастерья. Илвасион переписал. Красиво, логично, с такими оборотами, что жалоба превратилась в маленький шедевр бюрократического садизма. Заодно писарь незаметно помог заполнить пару реестров. Под конец старик сам предложил: «Если понадобятся книги или доступ — обращайся. Я не молод, ступеньки даются тяжело». В какой-то момент архивариус перешёл на «ты». Ещё в какой-то момент один маленький, неприметный ключ в его связке стал сделанной копией в рукаве Илвасиона.

Дверь в архив открывалась тяжело, с раздражённым скрежетом, словно ей было неприятно пускать внутрь кого-то ещё. Внутри висел густой запах старой кожи, чернил и чего-то металлического, едва уловимого, как статическое напряжение перед грозой. Стеллажи уходили в темноту, лампы-пеналы горели тускло, по-двемерски рационально, ровным жёлтым светом.

Эльф закрывал за собой дверь, накидывал засов, проверял его руками, как человек, привыкший к замкам и кодам, а не к заклинаниям охраны, и только тогда позволял себе выдохнуть. Не вслух. Просто чуть глубже.

Полки были забиты томами в переплётах разной степени живучести. Сверху — свежие, аккуратные, с одинаковыми хребтами. Ниже — потёртые, с лопнувшими корешками, с выцветшими тиснёными символами школ: разрушение, изменение, изменение, изменение. Эта школа повторялась слишком часто, как многолетняя мания.

Илвасион уже знал, чего искать. Не трактаты для мастеров с формулами на десять строк и самодовольными предисловиями о «предполагаемом знании читателем базиса». Базиса у него не было. Было тело, помнящее, как держать перо и чашу с вином, и мозг, который помнил школьную физику и банальные фэнтези-клише. Поэтому таморец искал то, что сами маги считали недостойным серьёзного внимания: учебники для младших. Базовые курсы для тех самых послушников, на которых взрослые смотрели, плохо скрывая скуку.

Тумбочка в углу, почти рядом с ведром и тряпкой. Там держали «вспомогательные материалы». Туда никто не лез. Стыдно.

Маг вытащил очередной том, обтёр пыль о рукав, посмотрел на название: «Начальные упражнения по фокусировке потоков для одарённых при магистрате Маркрафта». Скучно оформлено, без картинок, с маленьким, стремящимся экономить место шрифтом. Идеально.

Он вернулся к столу, зажёг ещё одну лампу, сдвинул папки так, чтобы при внезапно открывшейся двери любой увидел сверху отчёты, а не магический текст. Книга легла между ними, как ещё один скучный реестр, только вместо цифр — схемы колец, спиралей и стрелок.

Алфавит тело «читало» легче, чем мозг понимал. Глаза эльфа бежали по строкам, выхватывая знакомые, но всё ещё чужие конструкции. «Поток», «опора», «сопротивление среды». В другом мире это звучало бы как что-то из учебника по электротехнике. Здесь — серьёзная магическая теория. Илвасион невольно усмехнулся, поймав мост между двумя вселенными, и тут же подавил едва заметное движение губ. Если бы кто-то сейчас вошёл, ему хватило бы и этого, чтобы начать задавать неправильные вопросы.

Писарь читал про себя, без звука, едва двигая губами. Это было почти унизительно: высокоэльф, который шепчет буквы. Он заставлял себя делать вид, что просто сверяет формулировки. Внутри же по привычке переводил на свой язык: «Сначала нужно научиться чувствовать разницу между своим телом и тем, что течёт вокруг. Между собственным теплом и тем, что остаётся в камне, в воздухе, в чужих руках». Прекрасно. Медитация уровня «вдохните, выдохните и представьте, что вы — дерево».

Он закрыл глаза и положил ладонь на холодный деревянный стол. В Маркрафте влажность вползала во всё: в стены, в бумагу, в кости. Под пальцами дерево было шероховатым, занозистым. Илвасион пытался почувствовать то, о чём писал автор: «естественный фон». Без называния. Просто как шум в старой офисной проводке. Сначала — ничего. Потом — слабое жжение где-то у запястья, будто он долго опирался на край стола. «Это ты, идиот», — сухо отметил про себя бывший человек. Но вместе с этим появилась ещё одна нота. Не тепло и не холод. Напряжение.

Таморец сосредоточился, отметая привычку анализировать. Не думать словами. Просто фиксировать. По нервам прошла странная вибрация. Не боль, не озноб. Скорее, как будто в крови зашуршал мелкий песок.

Так. Значит, тело помнит. Или мир слишком настойчив, чтобы его можно было игнорировать.

Он открыл глаза, ещё раз пробежался по строкам: «Не пытайтесь сразу менять мир. Прежде чем управлять, нужно научиться не тонуть». Прекрасный совет. Для всего.

Первое упражнение было банальным: свет. Маленький, контролируемый шарик, который послушные ученики вызывают на ладони, чтобы порадовать наставника. В его прежнем мире это выглядело бы как дешёвый фокус со светодиодом. Здесь — первая ступень. Илвасион поджал губы, посмотрел на свою руку. Тонкие пальцы, длинные, нервные. Эльфийская эстетика. Внутри — человек, который последний раз держал в руках что-то «магическое» только в виде настольной игры.

Маг вытянул ладонь над столом, убрал в сторону бумаги, чтобы не поджечь пометки, если вдруг что-то получится слишком хорошо. Вдох. Выдох. Книга советовала представить, что поток собирается в центре ладони, как вода в чаше. Илвасион представил не воду, а свет диода, короткое замыкание, которое нужно удержать, чтобы не сорвало всю сеть. Образ оказался ближе.

Где-то в груди что-то дрогнуло. Он попробовал чуть-чуть подтолкнуть это вниз, к плечу, к локтю, дальше. Песок в крови ожил. По коже пробежали мурашки. Пальцы слегка задрожали. На ладони ничего не происходило. Тишина. Пустота. Только возбуждённое сердце и странное ощущение, что рука нависла над пропастью.

— Ну же, — шепнул эльф, забывшись, и тут же прикусил язык.

В этот момент над кожей вспыхнул слабый, грязно-жёлтый огонёк. Не шарик. Скорее, пятно света, колеблющееся, как лампа с почти прогорающей нитью. Оно держалось пару секунд, дрожало и с тихим, оскорблённым шипением рассыпалось в воздухе, оставив в ладони тупую боль.

Илвасион медленно выдохнул, чтобы не закашляться. Пальцы ломило, как после долгой работы за клавиатурой. В глазах чуть плыло. Но факт оставался фактом: оно сработало.

Первый инстинкт мага — обрадоваться. Второй, более полезный для выживания писаря, — оценить риски.

Если он будет прогрессировать слишком быстро, кто-то спросит, почему до этого «талантливый молодой маг» не демонстрировал подобного. Если слишком медленно — спросят, почему его вообще держат в магистрате. Значит, развитие нужно было встраивать в уже существующую картину. Будто он игнорировал часть учебной программы, а теперь, после пары громких дел, вспомнил, что магия — не только для записей в отчётах.

Илвасион вернулся к книге. Поля были пустыми, девственно аккуратными. Это раздражало. Таморец взял перо, обмакнул в чернильницу и начал делать пометки мелким, почти невидимым почерком между строк. Не заклинания. Ассоциации. Стрелочки, привычные схемы: «поток — как ток», «опора — как сопротивление». Если кто-то и заглянет в эту книгу, он увидит странные, сухие комментарии и решит, что их оставил очередной маг-интеллектуал, которому скучно от «простых упражнений».

За дверью послышались шаги. Глухие, тяжёлые, с металлическим акцентом доспехов. Эльф ловко задвинул книгу под стопку реестров, сверху сдвинул ведомость о потреблении свечей и песка в канцелярии. Лампу повернул так, чтобы свет падал именно на неё. Сам выпрямился, принял позу скучающего писаря, который умирает над цифрами.

Ключ в замке не повернулся. Шаги просто прошли мимо. Тяжесть стихла. Где-то далеко хлопнула другая дверь. Илвасион заметил, что кисть всё ещё напряжена, пальцы впились в перо так, что костяшки побелели.

— Паранойя, — тихо сказал маг уже осмысленно. — Хорошо. Значит, жив.

Он позволил себе ещё пару минут на чтение: раздел о том, как не оставлять лишних следов при использовании магии в закрытых помещениях. Особенно — следов в эфире, которые чувствуют опытные мастера. Здесь теория была едкой, честной: «Не думайте, что вас не заметят. Вас заметят. Вопрос в том, посчитают ли достойным внимания».

Илвасион дочитал абзац, запомнил формулировку и усмехнулся. Это было не только о магии. Это была идеальная инструкция по выживанию в любом бюрократическом аду.

Когда эльф наконец вернул книгу на место, тщательно поставив её ровно туда же, откуда взял, и вышел в коридор, ночь уже плотно обняла Маркрафт. В узких бойницах чернели пустые лезвия неба, внизу гудел город: ругань, смех, звон металла, короткие вспышки факелов. Таморец шёл по каменному проходу, чувствуя под пальцами слабое послевкусие света, который появился и умер на его ладони.

Магии он по-прежнему знал меньше, чем любой сопливый ученик на первом курсе. Но теперь у Илвасиона была ещё одна линия в личной бухгалтерии: «первый шаг сделан». И ещё одна задача: учиться так, чтобы никто не догадался, что внутри высокомерного эльфийского черепа сидит человек, который всего лишь не хочет в этом мире сдохнуть преждевременно и без смысла.

У дверей в канцелярию писарь автоматически поправил мантию, выровнял складки, вытер с пальцев невидимые чернильные пятна и вернул на лицо маску лёгкой, уставшей от всех и вся надменности. Когда стражник поднял взгляд и кивнул ему, Илвасион ответил так, как должен был ответить любой уважающий себя таморец: коротким, холодным движением подбородка.

Внутри, под кожей, продолжал шуршать песок. И это был единственный звук, которому он сейчас доверял.

Маркрафт сам подсовывал людей тем, кто умел смотреть. Большинство предпочитало не смотреть: так легче жить. Илвасион же привык считать. Если в уравнении слишком много неизвестных, всегда найдётся кто-то, кого можно превратить в переменную.

Первым был мальчишка у ворот. Сутулый, грязный, лет десяти, хотя по глазам было видно, что жизнь успела пройтись по нему так, что и на пятнадцать потянет. Он бегал между повозками, хватал за поводья лошадей, предлагал «подержать», пока возница расплачивается с пошлинами. Воровать не смел — здесь за это били быстро и громко. Но постоянно был рядом со стражей, с писарями, с теми, кто говорит, ругается, жалуется. То есть там, где сходятся потоки информации.

Эльф заметил его не сразу. Сначала — по привычке, как движущуюся помеху. Потом — как помеху, которая повторяется ежедневно. Через неделю таморец уже знал, во сколько мальчишка появляется, когда исчезает, как часто меняет тряпьё, чтобы не так бросаться в глаза.

В один из дней писарь задержался у ворот нарочно. Сделал вид, что застрял с каким-то путаным документом о доставке угля, задавал стражнику уточняющие вопросы, от которых у того краснели уши. Мальчишка мельтешил рядом, как обычно, пока не заметил, что высокоэльф никуда не спешит. Потом подскочил к нему, как к любому, на ком мантия сидит чуть лучше, чем на среднем горожанине.

— Господин, — тон у пацана был выученный, без заискивания, но с нужной долей податливости. — Лошадь подержать? Бумаги донести?

Илвасион посмотрел на него так, как полагается смотреть высокоэльфу на человека, которому не положено смотреть ему в глаза. Сверху вниз, медленно, с лёгким оттенком скуки. Под пальцами шуршала папка, в голове складывалась схема.

— Ты здесь каждый день? — спросил писарь.

Мальчишка смутился, чуть отступил, не понимая, к чему это.

— Почти, господин.

— «Почти» — это когда?

Тот замялся, потом честно выдал:

— Когда не болею. И когда не гонят.

Честность — не от хорошей жизни. От того, что врать высокоэльфу страшнее, чем сказать правду. Илвасион кивнул.

— Будешь держать лошадь у тех, кто въезжает с востока, и запоминать, кто ругается громче всех. Особенно если ругань про налоги, про стражу или про магистраты.

Мальчишка моргнул, не поняв.

— Зачем запоминать, господин?

— Затем, что я буду спрашивать, — спокойно ответил эльф. — И иногда давать тебе за это деньги. Или еду.

Слово «еда» сработало лучше любого заклинания. Глаза дернулись, зрачки расширились. Паренёк попытался спрятать реакцию, но в таком возрасте это почти невозможно.

— Не нужно никуда бегать, — добавил писарь, заметив, как тот уже мысленно готовится к поручениям. — Просто делай то же самое, что делал, и немного внимательнее. Справишься?

Мальчишка решился на полушаг вперёд.

— Да, господин.

Илвасион достал из рукава небольшую чистую монету и положил ему в ладонь так, чтобы стража не увидела. Их глаза были направлены на повозки, не на грязных пацанов.

— Это за вчера, — сказал маг. — Завтра посмотрим, стоит ли платить за сегодня.

Мальчишка кивнул слишком часто, слишком резко, прижимая монету к груди, как талисман. Эльф уже шёл дальше, когда услышал за спиной шёпот:

— Спасибо, господин эльф.

Не потому, что благодарность была важна. Потому, что он сам придумал, как называть его за глаза. Это было полезно знать.

Таких, как этот мальчишка, в Маркрафте было много. Город слоился не только по этажам, но и по людям. Наверху — чиновники, маги, торговцы. Ниже — ремесленники. Ещё ниже — те, чьи имена никто не записывал. Дети, бродяги, те, кто живёт возле стен и под ними.

В подворотне у рынка всегда сидела женщина с платком, который давно превратился в серую тряпку. Она просила не деньги, а хлеб, иногда — объедки. Люди бросали ей крошки совести, отворачивались и шли дальше. Илвасион проходил мимо три дня, прежде чем заметил главное: она слушала. Глаза у нищенки были мутные, но не слепые. Она слышала разговоры, шёпот торговцев, ругань стражи, новости о прибытии караванов.

На четвёртый день эльф остановился, бросил ей в чашку пару монет. Не слишком много, чтобы не привлекать внимания, но достаточно, чтобы металлический звон прозвучал громко.

— Благодетель… — начала она стандартной песней, но писарь поднял руку.

— Сколько сегодня было людей в чёрно-красных плащах? — спросил он. — С эмблемой молота на пряжке.

Женщина моргнула. Секунда — и память включилась.

— Трое с утра, господин, — хрипло ответила она. — Двое к полудню. Ещё четверо ближе к вечеру. Те, что к вечеру, заходили к мяснику. Брюзжали, что мясо не свежее. Один говорил, что «с такими поставками культа не прокормить».

Нищенка смолкла, осознав, что сказала что-то лишнее. Илвасион будто бы не придал значения последней фразе, хотя внутри ворочалось неприятное узнавание: слово «культ» в Маркрафте никогда не было нейтральным.

— Ты хорошо слышишь, — заметил таморец.

— Города не видно, — спокойно ответила она, коснувшись рукой платка. — Хоть слух пригодится.

Эльф положил ещё одну монету. Тяжелее.

— Если услышишь, что кто-то ищет меня, — Илвасиона, писаря магистрата, — сообщишь мальчишке у восточных ворот. Мальчишку зовут как?

— Дан, господин, — не задумываясь ответила она. — Его все гонят. Он вечно под ногами.

— Вот и пусть будет под ногами дальше, — сухо сказал маг. — А ты слушай. Я не буду приходить каждый день. Но если приду и услышу что-то полезное, монет будет больше.

Она коротко кивнула, прижимая чашку к груди. Простая сделка. Нищенка даже не поняла, что с этого момента у неё появился хозяин. Ей казалось, что это просто удачный день.

Дальше всё выстраивалось само. Одно решение цеплялось за другое, как шестерёнки в двемерском механизме. Эльфу нужно было лишь дать системе пару толчков.

В переулке между трактиром и лавкой травника тусовалась стая подростков: слишком взрослых для детской жалости, слишком молодых для серьёзной работы. Они бегали курьерами, носили воду, иногда чистили сапоги. Вечером дрались друг с другом из-за места у кухни. Илвасион выбрал самого дерзкого: худощавого парня с острым лицом и шрамом через бровь. Тот слишком громко смеялся, слишком резко двигался. Таких часто либо ломают, либо покупают.

Таморец сел за столик у окна трактира, заказал чашу дешёвого вина и сделал вид, что погружён в бумаги. На самом деле он смотрел на отражение в мутном стекле. Ждал, пока парень сделает то, что делают все такие: попытается заработать лишнюю монету на «случайной услуге».

Тот не подвёл.

— Господин, — голос у подростка был сиплый, сорванный. Курил, пил, кричал. — Что-то принести? Передать? Тут иногда запирают не вовремя…

Илвасион поднял взгляд. Их глаза встретились в отражении. Мальчишка чуть дёрнулся: не ожидал, что эльф смотрит на него уже давно.

— Можешь передавать? — уточнил писарь. — Быстро?

— Быстрее всех, — самоуверенно отрезал тот.

— Тогда принесёшь мне нечто другое, — сказал маг. — Список.

Подросток прищурился.

— Какой список?

Илвасион достал из папки чистый лист, быстро начертал несколько колонок, как привычно делал в отчётах: «Имя», «Где бывает», «С кем говорит», «Что пьёт». Подвинул лист к нему.

— Сегодня вечером запомнишь тех, кто садится ближе всего к этой стене, — эльф указал на участок зала. — Завтра утром расскажешь мне, что сможешь о них сказать. Они часто здесь? С кем приходят? Уходят ли трезвыми? Если не справишься — скажешь честно.

Парень фыркнул.

— Это легко.

— Легко — покажешь, — Илвасион пододвинул ему маленький мешочек с монетами, но не отпустил. — Только одно: ты не говоришь никому, что работаешь на кого-то из магистрата. Если спросят, скажешь, что просто подслушиваешь ради интереса. Ты ведь и так это делаешь.

Подросток смутился, но кивнул. Эльф отпустил мешочек.

— Как тебя зовут? — спросил писарь.

— Тар, — буркнул тот.

— Хорошо, Тар. Завтра в это же время. И не пытайся придумать, чего не было. Я отличаю.

Сеть росла не за счёт больших шагов, а за счёт множества маленьких. Женщина у рынка слушала базар и ворчание стражи. Дан крутился у ворот, ловя ругань возниц и купцов. Тар подслушивал тех, кто считал себя достаточно осторожным, чтобы говорить в трактире громче шёпота. Ещё пара нищих возле храма Стендара знали, как часто заходят новые стражи и с каким лицом выходят. Один бродяга у канализационных люков слышал, кто и когда поздно ночью ходит «облегчаться» ближе к воде, чем к отхожему месту. Никто из них не думал, что работает на кого-то. Они просто хватались за любую возможность получить кусок хлеба, монету, тёплый угол.

Высокоэльф никогда не говорил им: «Ты мой человек». Не давал клятв, не требовал. Он просто задавал вопросы и платил. Иногда даже за то, что его не устраивало. Небольшая переплата за честность формировала привычку говорить правду. Ложь маг наказывал без демонстративной жестокости: просто переставал давать задания. В городе, где каждый день нужно искать, чем наполнить желудок, забытый благодетель становился наказанием сам по себе.

В магистрате всё оставалось прежним: Илвасион приносил отчёты, проверял сводки, разбирался с жалобами. Когда к нему приходили с очередной просьбой «повлиять» на чей-то налог или разрешить кому-то торговлю на удобном месте, писарь вчитывался в имена, а в голове двигались уже знакомые фигуры. Купец, которого вчера обматерили у восточных ворот. Стражник, который слишком громко смеялся в трактире. Полукровка, которого выгнали с шахты и который теперь шатался у рынка.

Иногда эльф незаметно менял формулировки. В одном месте задерживал подпись. В другом — ускорял. В третьем — добавлял одну безобидную строчку: «при участии наблюдающего писаря». Так у него появлялся формальный повод оказаться там, где уже были его «случайные» свидетели.

Они привыкали к Илвасиону, как к части городского пейзажа. Высокий эльф с вечной папкой, который иногда задаёт странные вопросы и иногда платит. Никто не складывал эти эпизоды в целое. Слишком мелкие куски, слишком разрозненные. Чтобы увидеть узор, нужно было смотреть сверху. Этим занимался маг-писарь.

Вечером, вычерчивая очередные линии в собственных заметках, он видел, как город на бумаге постепенно превращается в сеть. Улицы, рынки, трактиры, ворота, храм, шахты. Маленькие кресты там, где сидели или ходили его немые свидетели. Кружки — там, где часто пересекались люди, о которых Илвасион слышал из разных источников. Линии — возможные пути.

Это ещё не была полноценная шпионская сеть. Пока нет. Скорее, система датчиков, вынесенных в разные углы. Они не понимали, что подают сигналы одному центру. Им и не нужно было понимать.

Однажды Дан, запыхавшийcя, влетел к нему в канцелярию, забыв, что сюда обычно не бегут, а входят.

— Господин! — выдохнул мальчишка, чуть не налетев на стол. — Простите… только что у ворот люди Стендара… они спрашивали…

Стражник у двери уже собирался прогнать его, но Илвасион поднял руку.

— Пусть говорит, — бросил писарь. — Чем быстрее, тем меньше помешает работе.

Стражник недовольно скривился, но отступил. Дан пересказал коротко, скомканно, но по сути: новые стражи интересовались «странным эльфом, слишком часто шаставшим по ночам». Описания было недостаточно, чтобы связать их с конкретным таморцем. Но достаточно, чтобы Илвасион понял: круг сжимается.

— Хорошо, — сказал маг и бросил мальчишке монету. — Если будут спрашивать ещё, слушай, но не отвечай. Ты меня не знаешь. Ты просто мальчишка у ворот.

Дан кивнул, сжал монету и исчез, как мышь в щели. Стражник фыркнул.

— Зачем вы их терпите, господин? — пробормотал он. — Воняют, мешаются…

— Они дешевле, чем дополнительные патрули, — спокойно ответил писарь, не поднимая глаз от бумаги. — И иногда полезнее.

Стражник не понял. Это было к лучшему.

По ночам, возвращаясь в свою комнату, Илвасион иногда думал о том, насколько далеко можно зайти, выстраивая такие сети. В мире, откуда он пришёл, подобным занимались спецслужбы, корпорации, те, кто привык считать людей ресурсом. Здесь он делал то же самое, только вместо камер наблюдения — глаза голодных детей. Вместо архивов прослушки — память тех, кому больше не о чем помнить.

Разницы, по сути, не было.

Высокоэльф не испытывал по этому поводу ни особого восторга, ни особой вины. Был лишь холодный расчёт: у него нет клана, нет своих людей, нет армии. Есть только мозг, пара технологий и несколько монет в кошеле. Если мир вокруг настроен на то, чтобы тебя сожрать, глупо отказываться от зубов, которые сам же мир подставляет.

Когда через пару недель женщина у рынка вполголоса сказала:

— Твои друзья в плащах сегодня ругались. Говорили, что в городе появились «уши», о которых никто не знает. Кто-то им мешает.

Илвасион лишь кивнул.

— В Маркрафте у всех есть уши, — спокойно заметил эльф. — Просто некоторым они достались чуть лучше.