Когда погаснут все огни

Глава 25

Вино было чуть сладковатым. Легкое и нежное, оно игривой прохладой прокатывалось по горлу.

Чжэнши любил это вино. И теперь Чжучжэн пила эту чашу, последнюю в своей жизни, в память о нем. О той любви, что согревала их двадцать лет.

К ее удивлению, Гуйцзин не торопила. Поблескивающие мертвой зеленью глаза демоницы казались задумчивыми. И даже сочувствующими.

— Тебе не будет больно, сестра, — мягко проговорила Гуйцзин, словно стараясь успокоить.

— Мне слишком больно от потери. И едва ли еще что-то, кроме потери сына, могло бы сделать еще больнее.

— Твоя судьба была счастлива.

— Она счастлива и сейчас. Была бы счастливее, если бы я могла сначала прижать Шэнли к себе, а после поклониться ему как императору, — Чжучжэн горько улыбнулась, чувствуя, как глаза вновь жгут подступившие слезы.

Она и правда была счастлива многие годы. Любимейшая из дочерей своего отца, прекраснейший цветок Лицзи, в восемнадцать лет она была введена во дворец и, пусть и не став императрицей, обрела вечную любовь императора Цзиньяня. Имя ее сына, имя Шэнли указано в завещании, и, вопреки всем проискам Синьюэ, именно он взойдет в конце концов на Яшмовый трон. И ее, Чжучжэн, навечно внесут в хроники Цзиньяня, как Мать державы.

Гуйцзин молчала, глядя на нее. Длинные ресницы ни разу не опустились на жутковатые глаза.

— Что там… после смерти? — тихо спросила Чжучжэн, понимая, что ее последний миг неумолимо приближается, — то, что говорят мудрые?

— Я не знаю. У меня иной путь. Отличный от пути человеческих душ.

— Тебе неведомы судьбю посмертия тех, кто… — Чжучжэн запнулась, ища подходящее слово, — кто породил тебя?

Гуйцзин медленно покачала головой. Возможно, демоница лгала, и нечто все же было ей открыто. Но с той же вероятностью она могла и говорить правду.

Чжучжэн решительно придвинула к себе ларец из желтого палисандра. Большой убор из сияющего жемчуга их южных морей. Чжэнши преподнес его после рождения Шэнли. Украшения, которыми она дорожила больше, чем всеми прочими. Но которые редко надевала все разом.

В большом зеркале отражалась красивая женщина с неподвижным удивительно спокойным лицом. Чжучжэн в последний раз пригладила волосы. Провела по лицу кисточкой с пудрой, затирая следы слез.

Так будет даже лучше, холодно подумалось ей. Моу не смогут держать ее в заложницах, связывая руки Шэнли. Ей, как и всему царствованию Чжэнши — благому ли, нет ли, — пора уйти во тьму былого вместе с усопшим императором.

Все иглы, ножницы и даже ножички для фруктов из ее покоев были убраны по распоряжению Синьюэ, поэтому, чтобы прокусить до крови палец, ей пришлось постараться. Глубоко вдохнув, Чжучжэн вывела кровью на зеркале последние слова — утверждение своей смертью истинности оглашенной воли усопшего государя, проклятие министру Ло, императрице Синьюэ и всему роду Моу. Имя Шэньгуна она написать не решилась — из признательности за его отважные и достойные слова у ложа умершего. Несчастный юноша слишком во власти своей матери, довольно ему и этих испытаний. К тому же… как бы то ни было — Шэньгун тоже был сыном Чжэнши. Пусть и не столь любимым, как Шэнли.

Чжучжэн легко, как в юности, поднялась на ноги. Что толку тянуть каждый вздох? Все равно их окажется слишком мало.

Она легла на постель, тщательно расправив складки лучшего из своих нарядов. Все вокруг называли ее прекраснейшей в Цзиньяне — и она собиралась уйти во всем блеске и великолепии, не как жалкая сломленная пленница, что провела свои последние часы в рыданиях и мольбах. Нет. Она все же победила. И ее сын — он тоже непременно победит, оправдав имя, данное ему Чжэнши.

— Я исполняю свое обещание, Гуйцзин, — решительно произнесла она, — исполни до конца и ты свое.

— Клянусь слезами, что родили меня — исполню.

Резкий холод вгрызся в кости, сжимая сердце и сковывая суставы, потолок завертелся перед глазами Чжучжэн. Но все кончилось быстрее, чем она успела по-настоящему ощутить боль. Ее окутала непроглядная тьма.

Эту часть дворцового сада была полна какой-то особой тихой меланхолии. Со Мэйсю медленно шла по запущенной тропинке, которая в иной раз показалась бы даже изысканной в своем запустении. Позади тяжело ступали два воина из дворцовой стражи. Не из числа подчиненных ее племянника, конечно же. Так рисковать никто бы не решился.

Дама Со плотнее закуталась в подбитую лисьим мехом накидку. После того, как сиятельную госпожу Чжучжэн нашли мертвой в своих покоях, ее верную служительницу явно не считали опасной. Тем более что острое горе, которое не таясь выказывала Со Мейсю, было искренним. Чжучжэн была не только повелительницей, которой она долгие годы преданно служила, но и ближайшей подругой, почти сестрой.

И вот сейчас, простившись с умершей Чжучжэн, Со Мэйсю прощалась с дворцом, которому отдала всю свою жизнь. Ради незримой власти в его пределах она некогда отказалась от выгодного брака. Разве роль супруги и хозяйки дома могла сравниться с неочевидной стороннему глазу ролью в жизни императорского дворца? В глазах Со Мэйсю ответ был очевиден.

Теперь же наступал поистине важнейший миг в ее жизни. Следовало отомстить за смерть Чжучжэн и помочь в осуществлении ее мечты. Помочь Шэнли взойти на трон. Вынести из дворца соколиную печать, что спрятана в ее прическе взамен привычного валика, на который наматывают волосы. Счастье, что она всегда причесывалась сама, без помощи служанки — благодаря этому ей удалось избежать даже малейших подозрений.

Едва ли она вновь вернется в дворцовые стены. Кто займет ее место при супруге сына Чжучжэн, когда тому придет время ввести во дворец императрицу? Какая-то другая, пока неведомая ей женщина. И пусть, во имя Небес, она будет умна и преданна.

Со Мэйсю остановилась у давно иссохшего колодца, в котором нашла свой печальный конец Пэн Каймин. К тому, чтобы семья Пэн узнала о ее участи, дама Со приложила немало стараний, и почти не сомневалась, что эта ставка скоро сыграет. Южане мстительны.

Дожди уже смыли с камня следы рук бедняжки Пэн Каймин — так же, как век за веком смывали следы рук многих несчастных, что проиграли в дворцовых партиях. Забытый колодец век за веком забирал жизни, надежды и мечты. Как и сам дворец. Со Мэйсю не довелось отдавать таких приказов и не пришлось стать жертвой. Вражда Синьюэ и Чжучжэн до поры была тихой, сводившейся к выпадам и уколам, проталкиванию своих людей на нужные места и нашептыванию в уши государя. Но она прекрасно сознавала, что все ее участницы ходят по очень тонкой грани.

Повинуясь внезапному порыву, Со Мэйсю сняла серьги. Изящные нежно-розовые эмалевые лотосы с подвесками из жемчужин чистейшей облачной белизны.

— Пусть будет моим подношением, — одними губами шепнула она, разжимая пальцы.

Драгоценности беззвучно канули в темный разверстый зев колодца, из которого тянуло тленом и невыносимым холодом. Со Мэйсю повела плечами и повернулась к сопровождающим ее воинам, тактично переминавшимся чуть поодаль. Внезапно ее посетила мысль: а что бы они сделали, если бы она вдруг бросилась в этот колодец вниз головой? Побежали бы ловить? Или взялись бы придумывать правдоподобно выглядящее объяснение произошедшему?

— Слишком холодно. Я желаю вернуться.

Во время ее отсутствия в покоях был обыск. Это Сэ Мэйсю поняла еще до того, как взволнованная служанка опустилась на колени, покаянно шепча оправдания.

Моу искали печать по всему дворцу, потому что хранить молчание становилось все опаснее. Огни в храмах Цзиньяня погасли, и о кончине государя знал весь народ. Сколько времени пройдет, прежде чем откладывание оглашения наследника станет небезопасным? Совсем немного.

— Умоляю госпожу простить за то, что нерадивой служанке недостало сил помешать непочтительно обойтись с ее покоями…

Ну, что же, играть роль следовало до конца. Со Мэйсю торопливо подбежала к ложу и отбросила узорчатую циновку в изножье.

— Люди Моу были дерзки и бесцеремонны… — оправдывалась служанка.

Несмотря на всю серьезность ситуации, Со Мэйсю чуть не расхохоталась. На обустройство этого тайника под половицами и его маскировку она некогда потратила немало времени. Следовало сделать так, чтобы с одной стороны, тайник был надежно укрытым. С другой — чтобы его все же было можно обнаружить при должном тщании. Только вот ничего действительно серьезного она туда и не думала класть.

Со Мэйсю мимоходом пожалела, что не видела, какие лица состроили ищейки, обнаружив в тайнике любовные письма почти четвертьвековой давности, что ей некогда писал ван Сяшуани. Тогда она не ответила ему взаимностью, предпочтя дворцовые стены. И, если и сожалела о сделанном выборе, то лишь изредка. Они не раз виделись на дворцовых праздниках во время его визитов в Гуанлин, но всякий раз издали. Верные данному давным-давно слову, они не пытались вновь разжечь былую любовь, приняв каждый свой путь. Сейчас наследник вана Сяшуани старше, чем был его отец, когда впервые увидел Со Мэйсю…

Дама Со мысленно попросила прощения у бывшего возлюбленного за то, что таким подлым образом использовала его послания. Впрочем, во дворце весть об их вдруг открывшейся любви свежей сплетней не станет. Слишком давно все кончено, а у людей нынче иные заботы. Куда более важны.

Со Мэйсю села на ложе и вытащила из мешочка для орехов пилюлю Юна Ичэна.

— Госпожа, — побледнела служанка, — госпожа, что это?

— Я приняла решение последовать за возвышенным государем и блистательной госпожой, которым долго служила. До сего мига я сомневалась в верности решения, но бесчинство дома Моу укрепило мое сердце. Пусть же моя смерть станет протестом против творимых беззаконий, — Со Мэйсю постаралась придать голосу дожную торжественность.

Служанка вновь упала на колени, горестно всхлипывая. Со Мейсю прикрыла глаза и чуть заметно покачала головой. Сейчас ей менее всего хотелось любоваться на чужие слезы. Выжав из себя покровительственную улыбку, она наклонилась и потрепала служанку по щеке.

— Не стоит. Я поручаю тебе донести мои слова до тех, кто жив и позаботиться, чтобы с моим телом обошлись достойно, передав его моему племяннику господину Со неоскверненным. Ты всегда хорошо служила мне — и потому мои последние распоряжения обращены к тебе, — Со Мэйсю коротко перевела дыхание, — принеси мне чаю. Он всегда был моей радостью.

К тому времени, когда служанка вернулась, Со Мэйсю уже успела связать себе лентой лодыжки и колени — благородные дамы часто поступали таким образом перед самоубийством, чтобы тело осталось в целомудренной пристойной позе. И то, что ноги Чжучжэн не были связаны, более всего убеждало Со Мэйсю в том, что кончина сиятельной госпожи, вопреки уверениям Моу и лекарей, не была добровольной.

— Возьми, — Со Мэйсю протянула служанке обернутые в шарф нефритовые браслеты, — это дар в знак моей благодарности за верную службу.

Она помолчала, неспешно отпивая чай и почти не слушая сбивчивые слова служанки. Нежный аромат османтуса напоминал о других, безмятежных днях.

— Сожги письма, что лежат в тайнике. Все до единого.

Служанка кивнула, изо всех сил сдерживая упорно текущие слезы.

Чаю оставалось на один глоток. Со Мэйсю задумчиво повертела в пальцах пилюлю. Старый лис Юн Ичэн всегда был набит секретами, как сундук скряги серебром. Где он достал это снадобье? Подействует ли оно должным образом? Что, если она очнется раньше срока? Или не очнется вовсе? Эта мысль заставила Со Мэйсю содрогнуться.

Тянуть дальше было не только бессмысленно, но и опасно. Сомнения могли пробить брешь в ее решимости. Что же, дрожь рук только придаст большей достоверности происходящему — пусть и в глазах единственной свидетельницы.

Со Мэйсю с трудом проглотила пилюлю, допила чай и опустилась на ложе, скрестив руки на груди.

Прежде Дин Гуанчжи находил пугающей усадьбу Таоцзы, напоминавшую отравленное сладкое печенье. Но владения старой госпожи Янмей не шли ни в какое сравнение с местом, в котором он и Сяохуамей оказались по воле Хао Сюаньшэна.

Сокрытый дворец Пяти Дворов. Едва ли больше дюжины смертных заклинающих за всю эпохупереступали его порог и представали перед высшими из проклятых бессмертных.

К тому мигу, как они добрались до конца пути, Сяохуамей страшно ослабела, несмотря на все старания помочь ей. Но даже почти теряя сознание, она продолжала прижимать к себе печать из красной яшмы — как мать, даже будучи в великой беде, прижимает к себе младенца.

— Мне не следовало приводить тебя сюда, — сухо бросил Хао Сюаньшэн Дину Гуанчжи, когда они входили в высокие ворота из темной бронзы, — но раз уж ты так глубоко в это влез… Байхэ решит, что с тобой делать.

Чтобы с ним сделал этот хмурый давно мертвый цзиньянец, Дин Гуанчжи догадывался. Его взгляды и речи были лишены и намека на теплоту и сочувствие. Кажется, Хао Сюаньшэн попросту убил бы незадачливого смертного, чтобы наказать за все, что он натворил в стремлении помочь Данцзе.

Дина Гуанчжи увели почти сразу, отделив от спутников, и заперли в небольшом покое на три комнаты, лишенном окон. Удобно обставленный, теплый, совершенно не похожий на темницу… если не считать того, что покинуть его он не мог.

Страдать от одиночества Дину Гуанчжи не пришлось. Его часто навещали служанки — вероятно, из числа воспитанниц Янмей, поскольку он улавливал в девушках слабый, едва приметный дар. Ему дали чистую добротную одежду, приличную для ученого заклинающего. Приносили воду для мытья, еду и питье, заменяли свечи и благовония в курильницах, безобидные, но небезынтересные книги. Девушки развлекали его ничего не значащими приятными беседами, участливо справлялись о нуждах. Но даже ссылка в Баньма не была такой томительной, как это проводимое в тихом довольстве время. Поэтому Дин Гуанчжи был счастлив, когда появившийся на пороге бессмертный с неподвижным лицом приказал ему следовать за ним.

Изысканный зал, так же лишенный окон, был освещен так, словно в нем царил солнечный день. Пожалуй, даже кичливый император Цзиньяня не мог бы позволить себе такую роскошь.

Дин Гуанчжи увидел Сяохуамей. Лисица была очень бледна, но все же выглядела живой и почти здоровой. А роскошь ее одежд и украшений была поистине достойна бессмертной принцессы Многоликих. Рядом с ней восседал мрачный, похожий на обнаженный для боя клинок Хао Сюаньшэн. Дину Гуанчжи вдруг пришло в голову, что они составляют невероятно красивый и гармоничный контраст — суровый горделивый воин и прекрасная утонченная дама.

Помимо них в зале присутствовал еще один бессмертный, восседавший на возвышении, как государь на троне. Серебристые одежды струились с плеч, а лицо скрывала древняя маска из белого как облако нефрита. Исходящая от него сила подавляла и внушала трепет. Сяохуамей тоже была древней и сильной, но она была живой, и это позволяло не ощущать ее возраста. А от скрытого маской бессмертного веяло холодом немыслимой бездны времени. Дину Гуанчжи не требовались подсказки, чтобы пасть на колени и склониться до пола — ноги подогнулись сами собой.

— Дин Гуанчжи из Лацзы, — вопреки ожиданиям, голос не был ни оглушающим, ни грозным. Приятный спокойный голос образованного изящно воспитанного человека, лишь самую малость искаженный маской, — ах, если бы ты был чуть менее верным учеником. Или если бы тебя можно было упрекнуть в своекорыстии и дурных помыслах. Но ты был искренен и чистосердечен. А теперь почти мертв Милинь и опасность нависла над всеми Четырьмя Пределами.

— Старейшина, — Хао Сюаньшэн порывисто склонился в земном поклоне, — вновь прошу дозволить мне присоединиться к знамени, что послано в Милинь.

— Нет, — безликая маска чуть заметно качнулась, — твой путь не там, генерал Хао.

Похоже, об этом говорилось уже не раз и до того, как Дин Гуанчжи перешагнул порог зала. Ему стало неловко. Сяохуамей слегка повернула голову и ободряюще улыбнулась ему. Дин Гуанчжи понял, что ему не достает отваги прямо здесь справиться о ее здоровье, однако твердо решил во что бы то ни стало улучить хотя бы несколько мгновений для разговора с ней потом.

— Этот… генерал Линь Яолян из Данцзе. Хватит ли ему силы сдерживать печать?

— Хватит. Я видела его достаточно, чтобы понять. В нем та же сила, что у Жу Яньхэ. И… — Сяохуамей запнулась, глядя на Хао Сюаньшэна.

Бессмертный горько усмехнулся.

— Не стоит быть такой любезной. Мне было полезно узнать, почему несколько отступников назвали меня божком.

— Мне безмерно жаль, что тебя постигла такая судьба, — маска повернулась в сторону Хао Сюаньшэна, — ты был достоин участи бога войны.

Хао Сюаньшэн сжал руку в кулак так, что Дин Гуанчжи услышал тихий хруст костяшек.

— Сейчас речь не обо мне. Ты упомянула, что у Линя Яоляна еще и знак государя.

Дин Гуанчжи чуть не задохнулся. Знак государя? Линь Яолян — тот, кто назначен самими Небесами на трон Данцзе? Может быть, учитель Цюэ и ошибся, когда полагал, что им необходима печать Жу Яньхэ, не он был прав, возлагая надежды на генерала Линя.

— Отмеченная душа, несущая еще и знак государя… редкостное сочетание. Но хватит ли ему благородства и силы, как хватило Жу Яньхэ? Смертные… амбициозны.

— Мы и сами ими были, — сухо заметил Хао Сюаньшэн почти одновременно с возгласом Дина Гуанчжи о том, что генерал Линь — благороднейший из людей.

Сяохумей вздохнула.

— Я буду молить Небеса о том, чтобы его жизнь была долгой. Использовать все доступные мне знания, чтобы ее нить тянулась как можно дольше. И чтобы в этот раз ты не ославил меня преступницей, Байхэ.

— Твое преступление было неоспоримо. Ты разрушила сокровищницу, выкрала печать и отдала ее смертному.

— Потому, что ты не мог ее вдержать! — глаза Сяохуамей полыхнули гневным золотом, в голосе зазвенела сталь, — рассказывай же, Байхэ! Рассказывай все, глядя на меня! Не прячься за своей маской!

Сейчас она горела тем же гневом, что и в гробнице Жу Яньхэ. С возвышения старейшины тянуло жутким могильным холодом. Взгляд Хао Сюаньшэна налился мрачной тяжестью.

Дину Гуанчжи захотелось припасть к полу. Стать невидимым и неприметным. Все его знания и умения, вся его сила заклинающего были что муравей перед волом в сравнении с мощью древних существ.

— Успокойся, Сяохуамей…

— Нет! — она взвилась на ноги яростным вихрем, звякнув подвесками из чистейшего нефрита, во рту сверкнули лисьи клыки, — скажи! Скажи, кто ты под своей мнимой благородной личиной! Хоть перед лицами этих двоих — скажи! Я пятнадцать столетий хранила печать в могиле среди неупокоенных душ, сделав то, что не под силу тебе! Я вновь на века сойду в гробницу, когда Линь Яолян умрет — так дай же мне хоть эту кроху справедливости!

Боль, звеневшая в ее голосе, была так же велика, как и ее гнев. Она резала сердце. Дину Гуанчжи показалось, что с него заживо сдирают кожу. В глазах Хао Сюаньшэна, устремленных на лисицу, читалось живое сочувствие — он тоже ощущал ее боль. Как же Сяохуамей могла жить с такой мукой и не лишиться разума?

— Хорошо. Я скажу, — белая, словно светящаяся изнутри руки поднялась и медленно сняла маску, открывая лицо с тонкими чеканными чертами, — я, Байхэ, старейшина Пяти Дворов бессмертных, и есть Принц-Журавль. Тот, кто воздвиг и замкнул Врата Бездны, вырвав для этого сердце Принца-Сокола.

Хао Сюаньшэн не сдержал потрясенного возгласа. А Дин Гуанчжи ощутил, что у него голова идет кругом. Это было слишком даже для заклинающего. Оказаться в одних стенах с тем, кто в древности чуть не пошатнул основы мира и, чтобы исправить это, совершил страшные преступления? Дин Гуанчжи не знал, какое из охвативших его чувств сильнее — благоговейный ужас или запредельное отвращение.

Сяохуамей явно не ожидала, что старейшина признается так просто. Что произнесет это с таким спокойствием. Лисица обессилено умолкла, глядя на Байхэ сухими глазами.

— Ты убил его. Его, верившего тебе, несмотря на все твои дела. Желавшего помочь тебе исправить содеянное и защитить людей. Ты вырвал ему сердце. И мне тоже, — ее голос звучал все тише и тише.

На темные, чуть приподнятые к вискам глаза старейшины ни разу не опустились веки.

— Да. Я сожалею. Но не было тогда в мире иной души и иного сердца, чтобы замкнуть Бездну. Отмеченные сильные души… редки.

Хао Сюаньшэн, поднявшись, приобнял Сяохуамей за плечи, явно желая поддержать и успокоить Меняющую Облик. Его лицо искажали гнев и ярость.

— Старейшина. Вы наслекли на бессмертных проклятие Небес, обрекли нас на это существование!

— Я две тысячи лет несу это знание в сердце и стараюсь вести Пять Дворов к искуплению и прощению.

Ярко полыхнувшая ярость Хао Сюаньшэна обожгла чувства Дина Гуанчжи. Она была так сильна, что заклинающему хотелось с воплем броситься прочь. Если страдание Сяохуамей вызывало сочувствие, то гнев Хао Сюаньшэна вселял страх. Бог войны, которого обратили в неживую мерзость в полушаге от вознесения — вот кто стоял рядом с лисицей.

— Мы отсечены от энергий мира и покрыты позором — твоим позором! Даже те, кто пришел через столетие, через тысячу лет после твоих преступлений! — каждое слово походило на презрительный плевок.

— Да. И я не даю забыть об истинном назначении бессмертных — так, как некогда забыл я сам. О том, для чего Госпожа Черного Жемчуга сотворила отмеченные души, — голос старейшины звучал безмерно устало, — чтобы уберечь от пути отступников, пирующих на трупах слезами и кровью смертных и ищущих способ вновь разомкнуть Врата Бездны. Они ведь ищут его и сейчас.

Хао Сюаньшэн стиснул зубы. Его лицо выгладело так, словно он боролся с сильнейшей болью. Сяохуамей легко накрыла его пальцы своими.

— Линлинь. Что она знает?

— Она знает все. Но просила не говорить тебе, чтобы не увеличивать твои страдания.

Хао Сюаньшэн чуть прикрыл глаза.

— Люди и Многоликие — не твои игрушки… Байхэ.

— Знаю. Пусть и не сразу понял это.

В зале стало тихо. Дин Гуанчжи боялся дышать, чтобы не привлечь к себе внимания. Однако Сяохуамей вспомнила о нем. Подарив замершему заклинающему теплую дружескую улыбку, она мягко высвободилась из рук Хао Сюаньшэна.

— Нам нужно вспомнить о нынешнем дне. Отмыкает то, чем замкнуто…

— Потомок соколиной крови император Цзиньяня умер мирно, — Байхэ не стал снова надевать маску, — его сына Шэнли охраняет судья Чжу… и, полагаю, генералу Хао лучше к нему присоединиться.

— Потомок моего брата — молочный брат принца Шэнли. Как я могу предстать перед ним и открыть, что род Хао покрыт не честью, а позором?

— Мы найдем объяснение, — Байхэ не требовалась безликая нефритовая маска, чтобы являть вид полной невозмутимости, — будем также уповать на искусство дворцовой коллегии Цзиньяня и оградительные заклинания дворца, что хранят принца Шэньгуна и его нерожденного сына.

Дин Гуанчжи не верил собственным ушам. То есть им предполагается просто… ждать? Ждать, когда багровая звезда погаснет, и силы мира вернутся в равновесие?

— Верно, ученый Дин из Лацзы, — предвечный, полный древнего знания взгляд старейшины, казалось, проникал в душу до самого дня, без труда читая ее, как свиток с повестью, — ждать и слушать мир. Но быть готовыми в любой миг действовать, если события будут немилосердны.