Когда погаснут все огни

Глава 6

Деревня выглядела так, словно недавно еще знавала лучшие времена. Широкие улицы, несколько лавок, много домов, среди которых попадались и большие, которые с некоторой натяжкой можно было назвать усадьбами. Однако на всем лежала тень запустения и упадка. И вызвано это было явно не засухой, что началась весной. Дома выглядели запущенными, черепица их крыш поблекла, краска, покрывавшая стены, рамы и воротные столбы, выцвела и отслаивалась. Некоторые дома и вовсе казались заброшенными. Сохнущие поля — как и повсюду на пути через Милинь, — лишь усиливали гнетущее впечатление.

Даже его появление не привлекло особого внимания, хотя обычно незнакомец, прибывая в столь отдаленное место, притягивает к себе взгляды местных жителей. Следуя вдоль спутанных Жил Дракона, Хао Сюаньшэн повсеместно наблюдал отчаяние и тревогу, но нигде это ощущалось так явственно и остро, как здесь. Люди будто тонули в мрачных переживаниях, мало интересуясь окружающим.

Над несколькими домами развевались флаги из некрашеного полотна — суровые знаки болезни. Значит, поветрие, терзающее Милинь, не обошло эти места стороной. Странная это была болезнь. Начиналось все с жалоб на усталость и слабость. За ними приходили тяжесть в груди, мешающая дышать, и невероятная потливость. Больных непреодолимо клонило в сон. А далее — или человек начинал медленно выздоравливать, или его кожа постепенно бледнела все сильнее, губы синели, и он умирал страшной смертью от удушья, бессильный даже пошевелиться.

Никто не понимал, как передается недуг и чем он исцеляется. Кто-то берегся изо всех сил — и заболевал. Кто-то не отходил от ложа уже заболевшего родича или друга — и оставался здоров. Где-то недуг уносил молодого крепкого мужчину, который был уверен, что в силах побороть болезнь, а где-то исцелялся слабый ребенок или ветхая старуха. Непостижимость закона этой болезни пугала людей едва ли не больше, чем она сама.

У входа в деревенскую чайную помимо обычных для таких заведений призывающих удачу амулетов и флагов, приветствующих посетителей, Хао Сюаньшэн заметил защищающие от зла талисманы. Простые, грубоватые, совершенно безыскусные. Явно из тех, что за небольшую плату изготавливают бродячие гадатели. Но при всей своей простоте эти талисманы были на удивление надежными. Переступая порог чайной, Хао Сюаньшэн ощутил сопротивление невидимой стены, как если бы ступал на священную землю храма. Люди здесь опасаются не только болезни и засухи? Любопытно, есть ли подобные талисманы в прочих домах деревни? Если так, то гадатель неплохо тут заработал…

Внутри чайной тоже все напоминало о былом процветании деревни. Сколько еще времени пройдет, прежде чем краски выцветут окончательно, а просторный зал обветшает настолько, что хозяева разберут его и построят что-то более скромное? И продолжит ли свое существование сама деревня, или же люди в поисках лучшей доли вовсе оставят ее?

— Нет ли нужды в вашем поселении составить кому-либо письмо или же проверить счетные книги?

Привычный уже вопрос. Во время своих странствий Хао Сюаньшэн обычно притворялся молодым ученым, которому повезло сдать экзамены, но не повезло найти место службы. Не закрепленные нигде, такие свободно странствовали повсюду, отягощенные в пути лишь мечом и дорожной тушечницей, пытаясь своей образованностью заработать на миску лапши.

— Нет, молодой господин, — подавальщик, поставивший перед Хао Сюаньшэном заказанную тем скромную еду, чуть развел руками, будто извиняясь за такую весть, — будь вы гадателем или заклинающим, тогда вам все были бы рады.

— А что, разве в них здесь такая нужда? — Хао Сюаньшэн чувствовал напряжение спутанных Жил Дракона, пролегавших в этой местности. Как и везде на этом тянущемся от самого Яньци пути. Всплески хаотических, больных энергий здесь ощущались сильнее, чем где бы то ни было. Но не настолько, чтобы всерьез стать бедой.

— Не совсем здесь, молодой господин. К северо-западу. Там неладно. Нехорошо. Оттуда и идет.

Хао Сюаньшэн чуть приподнял брови, изображая интерес. К северо-западу. До сих пор путь вел именно туда. И он бы очень хотел обмануться в своих подозрениях в том, что спутанных след тянется к сокрытой гробнице Жу Яньхэ.

— А что там на северо-западе, дядюшка?

— Ничего, молодой господин. Пустоши. Настоящие пустоши, поверьте. Там даже ячмень не растет. Недобрые. Как будто испортились, когда засуха началась. Мы опасаемся, что порчу кто-то туда навел.

Хао Сюаньшэн слегка нахмурился и занялся принесенной едой. Пища смертных имела привкус мокрого пепла и не могла по-настоящему насытить, но не следовало привлекать внимания. А кое-кого непременно удивило бы, что пришедший издалека путник не притрагивается к трапезе.

Он остался в зале, время от времени подливая себе чай и прислушиваясь к разговорам зашедших передохнуть и обсудить новости людей. Вопреки словам подавальщика, нашлась для него и работа. Взволнованная женщина, по платью — небедная вдова, — попросила написать письмо родичам в соседний уезд с просьбой дать приют ей и детям после того, как она продаст оставленное усопшим супругом и его безвременно покинувшей мир родней. Потом удрученный крестьянин средних лет долго, то и дело сбиваясь на жалобы, составлял прошение в уездную управу, умоляя об отсрочке уплаты недоимок. Обычные дела обычных людей, которые не прекращаются, как бы ни поворачивалось Великое Колесо и что бы ни происходило в мире.

— Почтительно приветствую молодого господина и прошу простить за отвлечение от дел.

Хао Сюаньшэн, убиравший письменный прибор, услышав цветистое обращение, уместное скорее в уездной управе, поднял глаза.

У его столика, почтительно кланяясь, стоял нестарый еще мужчина в добротной одежде, отделанной шелком. Староста деревни или кто-то из его родни, не иначе.

— Рад приветствовать почтенного, — Хао Сюаньшэн ответил доброжелательным кивком образованного ученого крестьянину.

— Мое имя Го Куан, молодой господин. На меня возложена честь быть старостой Дунтуаня.

Значит, догадка оказалась верной.

— Хао Бин, — это имя использовал Хао Сюаньшэн, притворяясь смертным, — рад видеть почтенного старосту.

— Прошу прощения у молодого господина за то, что не могу пригласить его в свой дом, — по знаку старосты на столе появились чарки, кувшинчик с вином и закуски, — мою семью посетила болезнь, и я сам вынужден жить за стенами усадьбы…

— Соболезную вашему горю и желаю скорого исцеления вашим родичам, — Хао Сюаньшэн сочувственно улыбнулся, — выражаю надежду на то, что недуг вас не затронет.

— Благодарю за добрые пожелания, — Го Куан почтительно подал собеседнику чарку с вином, — желаю молодому господину здравия и благополучия.

Староста Дунтуаня явно желал выглядеть в глазах забредшего в их деревню ученого мужа человеком, получившим хорошее воспитание, а потому обмен благими пожеланиями и вежливыми вопросами занял изрядное время. Однако Хао Сюаньшэну было ясно, что Го Куан завел беседу вовсе не потому, что желал поупражняться в хороших манерах. Он вообще не производил впечатления пустого болтуна. А во взгляде, устремленном на Хао Сюаньшэна, читались скрытое отчаяние и надежда.

— Молодой господин Хао, несомненно, многое видел и узнал в своих странствиях, — к делу Го Куан подходил издалека, явно подражая уездным чиновникам, — не доводилось ли ему слышать, нашелся ли способ лечения недуга, губящего добрых людей?

Хао Сюаньшэн сокрушенно покачал головой. Единого способа излечения не нашел пока ни один лекарь.

— Мне хотелось бы обрадовать вас или обнадежить, но увы, почтенный Го.

Староста грустно кивнул. Похоже, не слишком уж он уповал на иной ответ. Но пребывающий в отчаянии рад любому проблеску надежды.

Го Куан чуть помедлил, словно обдумывая, как будет лучше подступиться к вопросу, шевельнул пальцами, словно наконец подобрав слова:

— Не знаком ли молодому господину Хао способ послать весть господам заклинающим? Или, быть может, в числе его благородных знакомых есть заклинающий, который согласился бы поселиться в Дунтуане? Мы готовы выправить разрешение в управе, предоставить дом и плату…

Даже так? Неужели все еще серьезнее, чем показалось по рассказу подавальщика? Хао Сюаньшэн внимательно посмотрел на старосту, ожидающего его ответа.

Можно дать весть через Пять Дворов. Раз уж на то пошло — то разве не было изначальным предназначением бессмертных оберегать людей и помогать им?

— Мне известен лишь способ передать прошение. Но я не могу ручаться, что кто-то отзовется на него…

Даже этой малости хватило, чтобы лицо старосты немного посветлело.

— Молодой господин, если вы возьмете на себя труд передать прошение, мы вознаградим вас и не забудем вашей помощи!

Хао Сюаньшэн слегка нахмурился, чувствуя себя неловко из-за такой горячей благодарности.

— Не стоит, почтенный староста Го. Я передам послание не из стремления к награде. Мной движет сочувствие к печальной участи Дунтуаня.

У Го Куаня был такой вид, словно перед ним во плоти предстал благородный герой из древней легенды. В некотором смысле так оно и было — жизненный путь Хао Сюаньшэна стал частью легенды. Только вот легенда была о другом.

Условившись утром принести письмо для передачи заклинающим, Го Куан удалился, источая надежду.

Посетители постепенно расходились. Чайная пустела. Деревня затихала. Крестьяне рано отходят ко сну. Хао Сюаньшэн в задумчивости допивал оставшееся после разговора со старостой вино, размышляя над всем, что увидел и услышал.

Огонек свечи на столе вдруг дрогнул, побледнел и стал уменьшаться. Хао Сюаньшэн ощутил слабое прикосновение холода, не имеющего отношения к этому миру, и огляделся. Это происходило со всеми свечами в чайной — огни гасли один за другим, но не так, будто прогорали или их задувал ветер. Нет, пламя, трепеща, как будто забиралось внутрь фитиля, не оставляя ни струйки дыма, ни тлеющего уголька. Как будто пряталось.

Кто-то из оставшихся в чайной людей вскрикнул, и крик перешел в подавленный стон ужаса. Кто-то забормотал молитвы. Кто-то тихо заплакал. В сгустившейся тьме Хао Сюаньшэн чувствовал страх людей. Плотный, горько-горячий. Слышал биение их сердец.

А еще он ощущал, как там, за стенами чайной, ползет нечто темное. Куда более темное и чуждое, чем он. Не принадлежащее миру людей. Голодное и бездумное.

Талисманы зажглись ало-золотыми огоньками, чуть рассеивая мрак, что обжигал и одновременно леденил людей. Плачущие даже всхлипывали тихо, опасаясь, что их услышат.

Хао Сюаньшэн вслушивался в то, что ползло снаружи, накатывая на Дунтуань как волна из прорванной плотины, захлестывая улицы. Где-то в хлевах что есть сил ревела от страха скотина. Ужас живых ощущался всей кожей, зовя зачерпнуть немного, испробовать на вкус… Хао Сюаньшэн стиснул зубы и до боли в пальцах сжал рукоять меча. Это отрезвило. Помогло сосредоточиться.

Нечто демоническое. Но не в полной силе, нет. Не из Бездны, но тесно с ней соприкоснувшееся.

Ледяной поток отступал, прокатываясь дальше, теряя силу. Отступал и ужас, сковывавший людей. Талисманы, сиявшие так ярко, стали гаснуть. В чайной воцарилась звенящая, полная ожидания тишина, взорвавшаяся общим вздохом облегчения — сами собой начали оживать огоньки свечей.

Хао Сюаньшэн покидал Дунтуань рано утром, забрав письмо у старосты Го.

Теперь ему было понятно, чем вызвано такое запустение в деревне. Не потому, что у жителей не было денег на то, чтобы освежить краску на столбах и рамах или перекрыть черепицу. Нет, виной всему волны мертвой отравленной энергии, что порой накрывают селение, принося тьму, распад и ужас. Из рассказов людей Хао Сюаньшэн узнал, что такое бывает нечасто. И началось лишь в этом году. Не ранее конца третьего месяца. Тогда же, когда, по общему убеждению, на пустоши легла порча.

Пять Дворов не посмеют отмахнуться от такого. Дунтуань стоит на обычных землях, которые нельзя назвать оскверненными или неблагополучными. Но если не положить этому конец — то скверна въестся в это селение на многие годы.

Призыв духа-гонца занял немного времени и почти не отнял сил. Пришлось лишь отойти подальше от Дунтуаня, чтобы избежать чужих глаз. Хао Сюаньшэн подкормил полубестелесного, не имеющего четкой формы гонца кусочком сладкого печенья, смоченного вином, и вручил ему письмо Го Куана. Его весть дойдет не только до заклинающих. И куда быстрее, чем мог бы предположить староста.

Лишь покончив с этим несложным делом Хао Сюаньшэн счел себя вправе идти в те самые пустоши, о которых говорили жители Дунтуаня.

Это и правда была пустошь, иного слова для описания Хао Сюаньшэн не смог бы подобрать. Выжженные многомесячным зноем холмы, на которых иссыхал чахлый кустарник и блекла мертвая трава. А в незримом среди всего этого бушевала невидимая большинству смертных буря потревоженных отравленных энергий. Что-то встревожило обычный для этого места неблагоприятный застой. И сил Хао Сюаньшэня было недостаточно, чтобы унять такой шторм. Подавальщик в чайной Дунтуаня был прав. Это действительно можно было назвать порчей.

Теперь у Хао Сюаньшэна не оставалось сомнений — причина кроется в гробнице Жу Яньхэ. Грудь сжало недоброе предчувствие.

Идти через ярящиеся, хлещущие подобно порывам ветра темные потоки было тяжело. Все равно что человеку бороться с сильнейшим ветром. Хао Сюаньшэн сжимал в кулаке нефритовую подвеску, черпая силы из камня, и даже всегда холодный нефрит стал горячим, почти обжигая кожу.

Глаз бури был точно над гробницей Жу Яньхэ. Здесь царил полный покой. Но не мирный, сулящий отдохновение. Нет, это был покой могилы. Покой забытого кладбища. Хао Сюаньшэн вернул подвеску на пояс и осмотрелся. Не чувствуй он точного направления, ему бы потребовалось немало времени, чтобы отыскать хорошо спрятанный вход в усыпальницу.

Духа Жу Яньхэ давно здесь не было. Он иссяк, источился и покинул Срединный мир, равнодушный и к телу, и к месту его последнего упокоения.

Свет вспыхнул на кончиках пальцев Хао Сюаньшэна и замер над плечом, рассеивая тьму коридора, ведущего вглубь погребального холма.

Здесь вилась оставшаяся тень памяти о возжигании благовоний. Почуяв ее, Хао Сюаньшэн стиснул зубы. Какой-то то ли безумный, то ли чрезмерно самонадеянный, то ли злоумышляющий смертный был здесь не так давно. Камни хранили отголосок тепла его ступней — больше им нечего было сохранять, и след оставался надолго. Человек жег курения и оставил на стене умиротворяющий духов талисман — ныне пересеченный трещиной и потому совершенно бесполезный. Хао Сюаньшэн ускорил шаги, почти бегом преодолев расстояние до врат в усыпальницу.

Врата были приоткрыты. Как раз на расстояние, достаточное, чтобы мог пройти среднего сложения человек. Залитая киноварью резьбы заграждающего талисмана-заклинания над вратами была обезображена. Кто-то бил по ней долотом, раскалывая знаки и обращая ее действие в ничто.

Вид этого заставил Хао Сюаньшэна глухо вскрикнуть. Кто мог подобное совершить? Тот, кто жег благовония и оставил талисман? Будь он проклят за то, что зашел так далеко и за то, что не смог противостоять чарам той, что была здесь заточена!

Одна из легенд о Жу Яньхэ, бродивших среди людей, рассказывала о его наложнице из Меняющих Облик. Красавица пробудила в спесивом своевольном правителе безумную страсть и ни в чем не ведала отказа. При помощи ее колдовства Жу Яньхэ раскрывал заговоры против себя, а она его руками расправлялась со всеми, кто пытался образумить завоевателя. Как и во всех прочих легендах, Жу Яньхэ постигла расплата за самонадеянность: любимая наложница, клятвенно заверявшая, что последует за ним в смерти, как следовала в жизни, прямо у смертного одра правителя приняла истинный облик и сбежала, насмехаясь и над Жу Яньхэ, и над теми, кто пытался ее изловить.

В действительности, о которой не знали смертные, Меняющая Облик не покинула своего неистового и безрассудного возлюбленного. Сильнейшие гадатели Великой Цюнцзе навеки заточили ее в гробнице Жу Яньхэ, чтобы в качестве кары за свои деяния она стала хранительницей погребенного здесь страшного сокровища до скончания эпох.

И вот двери гробницы раскрыты, а преграждающая надпись уничтожена.

Надежда на то, что Меняющая Облик не сбежала, а лишь время от времени выходит посмотреть на солнце и полюбоваться луной¸ была смехотворна. Однако Хао Сюаньшэн решил все же осмотреть гробницу изнутри — вдруг там посчастливится найти подсказку. Какую? О чем? Он и сам затруднялся ответить. Разрушение надписи позволившее Меняющей Облик покинуть место своего заточения, теперь открывало ему дорогу внутрь.

Хао Сюаньшэн шагнул за врата. И, покачнувшись, упал на колени. На него обрушились десятки голосов. Торопливых, почти захлебывающихся, заглушающих друг друга.

Он был верным воином, готовым следовать за своим владыкой в смерти, как следовал в жизни, вверив себя его воле и не ропща.

Он был юной танцовщицей, едва достигшей расцвета, полной жизни и пребывающей в ужасе от мертвого мрака гробницы.

Он был дворцовым писцом, со спокойной готовностью принимающим свою участь, ибо того требовал неумолимый закон.

Он был рабыней-ткачихой, которая до последнего молила Небеса о том, чтобы выбор пал не на нее.

Он был всеми ими сразу и еще десятками других, замурованных в этой гробнице, опоенных до оцепенения и медленно умирающих во мраке. Души лишенных поминовения вились внутри погребального холма, стенали, жаловались, корили живых, обрекших их на такую горькую участь.

С усилием, причиняющим боль, Хао Сюаньшэн закрыл разум от рыданий неупокоенных душ. Сколько сил и времени потребуется, чтобы умиротворить это место? Как знать, может быть, это очистит пустоши и облегчит участь ни в чем не виновных жителей Дунтуаня?

Огромный погребальный зал тонул во мраке, И повсюду, сколько хватало света пляшущего над плечом Хао Сюаньшэна огонька, лежали иссохшие тела в древних одеяниях. Слуги, воины, музыканты, танцовщицы, рабыни. Боевые кони рядом с колесницами. Жу Яньхэ ушел в посмертие не в одиночестве. Даже ловчие соколы последовали за своим хозяином.

Хао Сюаньшэн осторожно шел через наполненный смертью зал, стараясь не потревожить останки несчастных и шепча им слова сочувствия и утешения. То ли благодаря его речам, то ли потому, что духи не почуяли в нем биения жизни, стоны и рыдания постепенно стихли, слившись в безысходно печальный шепот.

Гроб Жу Яньхэ покоился на возвышении, к которому вели шестнадцать ступеней. В ногах последнего ложа властителя стояло ложе меньшего размера. Не гроб — именно ложе, назначенное вечной узнице. Поперек ложа была брошена древняя цитра и поблекшее шелковое покрывало.

А на ступенях лежало еще одно тело, одеяния которого, не тронутые многими веками, выглядели как одежды странствующего ученого. Подобные тем, что носил в этом странствии Хао Сюаньшэн.

Никаких признаков ран, сломанных костей или проломленной головы. Никаких следов крови на камнях вокруг или на одежде. Словно этот старик — а умерший был стар, на это указывали седые волосы и шишковатые от возраста пальцы, — просто пришел сюда и умер в нескольких шагах от гроба Жу Яньхэ. Был ли он тут один? Или с ним пришел еще кто-то?

— Злосчастный глупец, — Хао Сюаньшэн покачал головой, — во имя чего ты пришел сюда? Зачем пробудил то, чему следовало оставаться погребенным и забытым?

Мертвец не отвечал. Не мог ответить — его дух не был связан погребальными ритуалами Жу Яньхэ, как были связаны духи погребенных в древности, а потому ушел за пределы Срединного мира.

Меняющей Облик здесь не было. Даже воспоминания о ее пребывании здесь начали остывать и терять ясность. Она бежала в Яньци, искусно путая свои следы, и растворилась где-то там. Почему именно в те места? Что ее вело? Или что она там надеялась найти?

Оставалось проверить немногое. Хао Сюаньшэн, горячо вознося мотивы Небесам о том, чтобы все ограничилось лишь побегом Меняющей Облик, сдвинул плиту, укрывавшую гроб.

Его глазам предстала вся неприглядность человеческого праха. Величественный грозный завоеватель, не знавший себе равных, обратился в такие же иссохшие останки, что и его слуги. Некогда сиявшая подобно солнцу бронза доспехов покрылась толстым слоем блеклой зелени. Рот приоткрыт, челюсть завалилась набок, и можно рассмотреть давно потускневшую жемчужину, вложенную в него при погребальных обрядах.

Похожая на сухую ветку правая рука Жу Яньхэ до сих пор покоилась на рукояти бронзового меча — такого же позеленевшего, как и доспехи. Древний владыка был погребен как завоеватель, сжимая свои самые дорогие сокровища… только вот левая его рука была сдвинута и рассыпалась горстью тонких костей и пыли.

Хао Сюаньшэн, стиснув зубы, подавил рвущееся из груди проклятие. Самые страшные предположения подтвердились. Сяохуамей, Меняющая Облик возлюбленная Жу Яньхэ, покинула место своего заточения не с пустыми руками.

В мир людей вернулась печать из красной яшмы.