Командир 2 Война

Глава 11

Неделю мне пришлось ещё поваляться подобно бревну, пока мне не разрешили даже не вставать, а просто садиться на импровизированной постели. Понятно, что немец-врач страховался и малость переборщил с опекой, но мне это только на руку. Не очень я торопился лететь в Москву, тем более что здесь дел было до фига и больше.

Разрабатываю план операции по уничтожению аэродромов противника, решили попробовать убить при этом несколько зайцев одновременно.

Все дело в том, что нам по-любому придётся развозить группы минометчиков по огромной территории, захваченной врагом. Вот и пришла идея делать это сразу вместе с будущими партизанскими отрядами. Заодно эти отряды получат в свое распоряжение неплохое средство усиления в виде четырех минометов.

Учитывая тот факт, как эти отряды были вооружены (а мы на этом не экономили), они, несмотря на малую численность, крови могли попить с любого противника. А ведь, помимо этого, каждое подразделение получило в свое распоряжение координаты схронов или даже подготовленных баз, расположенных в местности, где им предстояло действовать. В общем, мы сделали хороший вклад в развитие партизанского движения в этих местах.

Одновременно с формированием и отправкой в новые места расположений вновь созданных отрядов нам пришлось рассредотачивать по большой территории и прятать всю собранную здесь технику. Понятно, что речь идёт о танках и броневиках. Грузовики пока задействованы в перемещении будущих партизанских отрядов. Но и с ними, похоже, придётся поступить также. По-другому вряд ли получится.

Проблема в том, что немцы, на какое-то небольшое время дезориентированные происходящим в Белоруссии, очень быстро пришли в себя и всерьёз занялись чисткой своих тылов.

Упустили мы время, когда можно было беспроблемно переместить нашу технику в сторону Пинска. Сейчас это сделать просто нереально.

Можно, конечно, было бы попробовать прорваться с боем. Но я этот вариант даже не стал рассматривать, потому что пользы будет мало, а потери понесем огромные. Да и если рассуждать здраво, нам в будущем совсем даже не помешает иметь в этих краях серьезный бронированный кулак. Это в случае, если технику не обнаружат. Поэтому её прятали, перемещая довольно далеко, и рассредоточивая по огромной территории.

Собственно, за эту прошедшую неделю мы решили большинство насущных вопросов, за исключением двух.

Первый — это уйма раненых, вывезенных из крепости, и находящихся под нашей опекой на базе.

Второй вопрос — это перемещение хозяйственно-автомобильной роты и осназовцев в Пинские болота.

Понятно, что хозрота и осназ лишатся своей техники и её в будущем вновь придётся добывать. Но, как я уже обмолвился, у нас нет возможности её туда перегнать.

Был и ещё один вопрос, решение которого потребовало моего участия. Это относительно здоровые, способные продолжать сражаться, бывшие защитники крепости под командованием майора Гаврилова. Этот упрямец и слушать ничего не хотел о том, чтобы идти в сторону какого-то там Пинска, а собирался вести свое подразделение на соединение с нашими частями, сражающимися у Кобрина. Мне для того, чтобы он в итоге не угробил своих людей зазря, пришлось просить помощи у Москвы, объясняя сложившийся расклад путем активного радиообмена, что сделать было не так-то просто.

В итоге, Гаврилов получил из Москвы конкретный приказ, и ему пришлось поневоле вести своих людей в Пинскую область.

В общем, улетал я на большую землю со спокойной совестью, но и с тревогой в душе. Всё-таки, переживания за своих людей, остающихся в тылу противника, и раненых из крепости покоя все равно не давали. Но и какая-то даже гордость за сделанное присутствовала. Ровно за два дня до моего вылета наши отряды одновременно нанесли свой удар сразу по двум десяткам аэродромов. Понятно, что всю авиацию противника мы здесь не уничтожили, но изрядно проредили изрядно. Поэтому последние дни в отличие от предыдущих небо над нами было, если не девственно чистым, то близким к этому.

Уже когда взлетели, я по привычке, засыпая под гул моторов, про себя подумал:

— А ведь мне удалось, хоть и незначительно, повлиять на ход начала этой войны. Не знаю, как она пойдёт дальше, но уже видно, что изменения в сравнении с прошлым миром будут существенные.

Интерлюдия

— Говоришь выжил твой Заноза? — Спросил, пыхнув дымом из трубки Сталин. И дождавшись от собеседника утвердительного ответа, задал очередной вопрос:

— Скажи, Лаврентий, а кто у него родственники? То, что он сирота, я знаю. Но у него вроде родня есть, притом в довольно серьезных чинах?

— Из относительно близких только двоюродный брат по материнской линии и дядька, отец этого брата.

Брат служит в моем ведомстве. А вот дядька — птица довольно высокого полёта по партийной линии. Он из тех, кто плотно работал с Коминтерном, но с Троицким был не в ладах. Что-то они там не поделили и терпеть друг друга не могли. Так вот, с братом у Захарова отношения ровные, даже скорее доброжелательные. А вот с этим самым дядькой нет. Я не знаю, по какой причине, но, похоже, дядька не жалует своего племянника. Притом настолько, что с его стороны были замечены попытки навредить карьере Захарова. Он, кстати, проходил по делу с зарвавшимися руководителями-коммунистами, но доказать какие-либо злоупотребления с его стороны не получилось. Точно не знаю, почему так. Может быть, правда чист или успел подчистить за собой, но смог остаться не у дел, хоть и засветился.

— С дядькой понятно, что можешь сказать по брату? Интересует меня, в первую очередь, его участие в делах отца. Есть ли там взаимная порука, как это бывает между родственниками, облеченными властью.

— Брат у Захарова — толковый сотрудник, и судя по всему, тоже не очень в ладах с отцом. Не так, конечно, как Захаров, но общих интересов у них нет, это точно. Совсем недавно проверяли этих двоих, и если отец был замечен среди друзей Подвойского, что намекает на некое участие в делах этого заслуженного человека, то сын, наоборот, всегда держится подальше от всяких интриг, связанных с деятельностью партийных лидеров.

— Получается, что Захаров сам по себе, — задумчиво произнес Сталин, на что Берия тут же ответил:

— Не совсем так. За него сейчас горой стоят мой заместитель Михеев и Цанава, с которым он непосредственно работал в Белоруссии. Да и я теперь после того, что этот парень сотворил, хотел бы видеть его в своей команде.

Сталин как-то остро взглянул на собеседника, и слегка растягивая слова, произнес:

— Стране сейчас, как никогда, нужны герои. Захаров подходит на эту роль, как нельзя лучше. Тем более, что с ним и выдумывать ничего не надо. Он, действительно, герой. Ты, Лаврентий, проследи, чтобы парню обеспечили все необходимое для лечения. Поставь его на ноги, а потом подумаем, у кого в команде он будет работать. Мне, знаешь ли, тоже нужны люди, не боящиеся называть вещи своими именами.

Поле этих слов Сталин выдержал небольшую паузу, о чём-то раздумывая, и продолжил:

— Организуй в прессе несколько репортажей об этом парне и присмотрись к его поведению. Посмотрим, как на нем скажется народная любовь и слава. По итогам будем делать выводы, как его лучше использовать. И ещё, обеспечь ему, на всякий случай, достойную охрану. Что-то не даёт мне покоя в его отношениях с дядькой, а как Коминтерн привык решать вопросы, ты не хуже меня знаешь.

Конец интерлюдии.

Перелет до столицы я самым наглым образом проспал. Проснулся только во время приземления, когда самолёт побежал по взлетке.

Встреча удивила уже тем, что на аэродром приехал Михеев, у которого по-любому сейчас со временем должен быть жуткий напряг. Мне ещё так и не разрешили вставать, поэтому я встретил его, лёжа на носилках, которые из самолёта вынесли так осторожно, что у меня невольно в мыслях проскочила ассоциация с хрустальным гробом.

Понятно, что поговорить нам с ним в присутствии множества посторонних людей особо не получилось. Только и того, что поздоровались. Он, наклонившись, слегка меня приобнял. На этом все. Он начал распоряжаться, что, куда и как. Мне же только и оставалось, что наблюдать за всей этой движухой. Единственное, что я ещё сделал, так это попросил Михеева проследить за судьбой немецких врачей, которые прилетели вместе со мной. Так или иначе, а без их участия вряд ли у меня получилось бы выкарабкаться. Я чувствовал себя перед ними в долгу. Ещё я успел попросить, чтобы нас с Кухлянских, которого эвакуировали вместе со мной, отправили в один госпиталь. А то мало ли куда его отправят, ищи потом по всей Москве. Терять такого начштаба я, в принципе, был не согласен.

Увезли нас с аэродрома на странном подобии автобуса, специально оборудованного для транспортировки лежачих пациентов. Я даже не знал, что подобное есть в этом времени. Дорога была не особо продолжительной, но я успел по пути скользнуть в свое бестелесное состояние и осмотреться.

Удивило обилие охраны. Всё-таки сразу два грузовика, полных красноармейцами, это перебор.

Михеев, встретив, не отправился по своим делам, а возглавил на своей эмке нашу колонну. Довёл её до незнакомого мне старинного особняка, в котором был оборудован госпиталь. Он, несмотря на вовсю идущую войну, совсем не выглядел переполненным.

Здесь я с интересом втихаря понаблюдал, как он ругался с одним из врачей из-за моего начштаба. Его не хотели здесь размещать, ссылаясь на то, что в отношении этого человека не было приказа принять его на лечение.

Странный, надо сказать, подход к делу. Ещё более странно то, что заместителю наркома пришлось куда-то звонить, чтобы решить этот вопрос. Похоже, в очень непростом госпитале нас решили разместить для лечения. Это наблюдение подтвердилось ещё и тем, что здесь, в принципе, не было многоместных палат, как это принято в Союзе. Все палаты тут были одноместными, и похоже, оборудован он был по максимально возможному для этого времени разряду.

Я даже предположить не мог, что в Союзе может быть что-то подобное, но не верить своим глазам не мог.

Что ещё удивило, так это обилие медсестёр, настоящих красавиц. Впечатление, как будто их сюда с какого-нибудь конкурса красоты отбирали, чего, по моему мнению, в принципе быть не могло.

Очень забавно было наблюдать за поведением Кухлянских, который с ошарашенным видом не сводил глаз именно с пары медсестричек, сопровождающих его носилки, установленные на каталку интересной конструкции.

В общем, что-то не чисто с этим госпиталем, и меня, откровенно говоря, это очень напрягало. В конце концов, подобные условия совсем не для человека моего ранга, и я уже очень хорошо для себя усвоил, что, кому много даётся, с того и спрос вдвойне.

Тем не менее, несмотря на необычность заведения, удивления я не высказывал и вёл себя будто ничего необычного не происходит. Да и что мне было делать? Кричать, чтобы везли в другой, обычный госпиталь? Это выглядело бы по меньшей мере глупо, тем более что обычный человек из-за ночного времени суток особых странностей не рассмотрел бы.

Правда, тут я немного лукавлю, потому что вряд ли в обычном заведении подобного толка врачи стали бы столь интенсивно заниматься поступившим к ним пациентом. Если только не требовалось бы немедленно операционное вмешательство.

Здесь же о покое можно было только мечтать. И пока меня полностью не осмотрел молодящийся пожилой врач с замашками аристократа в хрен пойми каком поколении, об отдыхе можно было и не мечтать. Правда, надолго этот осмотр не затянулся, но все равно навевал определенные мысли.

Рано утром меня замучили всякими анализами, процедурами и навязчивым вниманием. Мне все больше не нравилось происходящее и очень захотелось убраться отсюда в любой другой, пусть и самый захудалый госпиталь. Нет, я совсем не против лечения и разнообразных процедур, но держать меня в неведении о происходящем в стране (на просьбу принести газеты ответили, что не положено) — это уже перебор. А учитывая, что мне и поговорить-то не с кем, так и вовсе переходит все разумные границы.

Последней каплей моего терпения стал отказ врача во время осмотра позвонить по указанному номеру телефона и уведомить мою невесту о моем местопребывании.

На его очередное «не положено» я собрался с силами и начал вставать. Тогда он непререкаемым тоном произнес:

— Лежать, я не разрешал вставать, — и попытался, наклонившись, уложить меня обратно. Я несильно, но хлестко щелкнул его пальцами по гортани и прошипел, перебарывая разлившуюся в груди боль.

— Я тебя, сученыш, и в таком состоянии убью, вздумай ты мне помешать уйти из этой богадельни.

Врач отшатнулся и схватился за горло, судорожно пытаясь вздохнуть. Красавица-медсестра, присутствовавшая при этом спектакле, шустро выскочила за дверь и куда-то унеслась. Я же, пусть и с трудом, взгромоздился на ноги и шагнул к шкафчику, стоящему в углу. Там, я видел, висели несколько больничных халатов.

Нет, уходить из этого госпиталя в подобном состоянии я не буду даже пытаться, а вот позвонить Михееву решил твёрдо. Надеюсь, что на это сил у меня хватит.

В голову вдруг пришла мысль, что сидеть в этой тюрьме у меня нет ни малейшего желания. Поэтому решил предпринять определённые шаги, чтобы, как можно быстрее, покинуть это заведение. И ничего лучше, кроме, как позвонить начальству, я не придумал.

Я только и успел, что, морщась от боли, натянуть на себя один из халатов, провожая взглядом сгорбленную, судорожно втягивающую в себя воздух фигуру врача, покидающую палату, как на пороге появился целый капитан ГБ, который, глядя на меня чуть прищуренными глазами, спросил:

— Далеко собрался, майор? — На что я ответил вопросом на вопрос:

— Я арестован, товарищ капитан государственной безопасности?

— Нет, конечно, с чего ты это взял?

— Тогда возникает вопрос, почему мне запрещено даже газеты читать, не говоря о том, чтобы уведомить моих родных и близких о моем местонахождении?

— Может быть потому, что врач так решил? Может тебе нельзя волноваться, и тем более напрягаться?

— Получается, что факт волнения от невозможности увидеть близких в расчёт не принимается, и это мне на пользу, а радость от встречи во вред? Одному мне это кажется бредом?

— Лечащему врачу лучше знать, — ответил капитан, ничуть не смутившись, и добавил:

— Тебе, майор, лучше лечь на свое место и не нервировать медперсонал. Я ясно выражаюсь?

— Вполне, но ещё один вопрос я все же задам. Мне будет дозволено позвонить, даже не родне, а своему начальству?

— Если врач сочтет это возможным, то да. Если посчитает это вредным для твоего здоровья, то, конечно же, нет.

Почему-то меня последние слова этого капитана до невозможности выбесили, и я, понимая, что веду себя, как придурок, спросил уже другим тоном:

— Скажи капитан, в этой богадельне часто бывают несчастные случаи?

Тот посмотрел на меня с удивлением, а я даже подумал, что он сейчас начнёт меня строить за то, что я обратился к старшему по званию не по форме и даже слегка по-хамски. Но он сдержался и произнес:

— С чего им тут случаться? Нет, конечно.

— Теперь будут. И первым умрёт этот придурок, всё запрещающий. Я это твёрдо могу обещать. Оно вам здесь точно это надо?

— Ты что, майор, бессмертный? — С ещё большим удивлением протянул капитан и добавил: — Думай, что и кому говоришь. — После этого включил, что называется, командирский голос:

— Лёг на кровать и сделал так, чтобы я о тебе больше не слышал. Иначе быстро поменяешь место обитания.

Я не стал с ним спорить. Двинул потихоньку к кровати, негромко сказав себе под нос, но так, чтобы капитан услышал:

— Если здесь сдохнет какой-то придурок, думаю, что начальство точно об этом узнает, даже без звонка.

Странно, но капитан не отреагировал и покинул палату. Я же с трудом взгромоздившись на кровать, тут же перешел в бестелесное состояние и стал наблюдать за этим капитаном. Что же будет дальше?

Тот стремительно шагал, как я понял минутой позже, к своему кабинету, где сразу принялся куда-то звонить. Куда, выяснилось сразу, и я с немалым интересом подслушал этот разговор.

Позвонил он не кому-нибудь, а в секретариат Берии. Но разговаривал не с наркомом, а с каким-то майором, которого я не смог опознать по голосу. Имена, кроме, как представления капитана, во время беседы не звучали.

Назвать это беседой будет перебором, скорее, это был разнос капитана неизвестным майором.

Капитан начал этот разговор, даже как-то вальяжно обращаясь к этому неизвестному, чуть ли не-панибратски:

— Ты не в курсе, что за такого борзого майора к нам привезли на излечение?

— В курсе, а почему он борзый? Насколько знаю, очень даже вменяемый человек, герой, каких поискать.

— Да, я уже понял, что герой, — со смешком ответил капитан и добавил:

— Он тут обещал мне прибить лечащего врача, который запрещает ему звонить начальству.

Голос на другом конце провода стал очень серьёзным и резко ответил:

— Капитан, ты правда дурак и ничего не понимаешь? Совсем расслабился на теплом месте? Первое, в больницу, которую ты курируешь, простых людей не возят. И если ты этого до сих пор не понял, то делать тебе там нечего. Второе, насколько я знаю этого майора, он всегда держит свое слово и, если он сказал, что прибьет этого врача, он это сделает. Третье, и последнее, хотя перечислять по пунктам могу ещё долго, этот майор не подчиняется никому, кроме наркома. Тебе надо объяснять, что это значит? Ну и, чтобы совсем уж привести тебя в чувства, скажу, что крови на руках этого парня больше, чем ты можешь себе представить. Поэтому мой тебе совет, беги сейчас к нему галопом и делай все, что он тебе скажет. Быстро и без лишних разговоров. Поверь, ты со всеми своими связями рядом с ним не стоял. При желании он сожрёт тебя, как неоперившегося цыпленка.

Собственно, на этом разговор закончился. На капитана он, судя по всему, повлиял положительно, потому что он, вытирая платком обильно выступивший на лбу пот, галопом понесся к моей палате.

Ух, как этот капитан старался спустить на тормозах нашу, как он её назвал, размолвку! Артист в нем гибнет великий, и точно без меры талантливый.

Разговор он начал задушевным, даже убаюкивающим голосом, с извинений:

— Ты, майор, извини меня за мою резкость. Понимать должен, что вас тут много с претензиями, а я один. Вот и сорвался слегка. Я понимаю, что ты только с фронта и ещё не остыл. Но и ты пойми. Здесь есть свои порядки и правила, нарушать которые не принято. Я, конечно, обеспечу тебе разговор с начальством. Да и родных уведомим и обеспечим им к тебе доступ, но только тогда, когда позволят врачи. Тут уж, извини, я бессилен. Кстати, лечащего врача, раз уж между вами возникла неприязнь, заменим. Об это не переживай. Вот если новый врач разрешит пускать к тебе посетителей и позволит звонить начальству, так сразу все быстро и организуем. Ты, главное, не волнуйся и не накручивай себя. Тебе ведь в твоём положении волноваться нельзя.

На этом моменте я все-таки не выдержал и вклинился в его монолог:

— Капитан, да какое на фиг положение? Я же не беременный! Да и суетиться особо не нужно. Просто организуй мне перевод в простой госпиталь, и все вопросы будут закрыты. Зачем усложнять?

На капитана было больно смотреть. Очень уж ему хотелось закрыть вопрос со мной без потерь. Но он, похоже, не знал, как это сделать. Вот и страдал словесным поносом ещё довольно долго.

Сказать по-честному, мне в глубине души хотелось наказать этого приспособленца, но по здравому размышлению я решил не множить себе врагов и спустил все на тормозах.

Мне оперативно поменяли врача, после осмотра которого готовы были разрешить хоть в космос лететь. В течение часа организовали в палате телефонную точку и телефон, но с условием, что он у меня будет находиться только в определенные часы времени суток. Кроме того, обеспечили такой уход красавицами-медсестрами, что не будь у меня Насти, полез бы за сладким, не глядя на ранение.

В общем, если говорить кратко, жизнь в этом госпитале наладилась не только для меня, но и для начштаба тоже. Он, кстати, страдал от скуки не меньше меня, развлекаясь флиртом с медсестрами и чуть ли не воя на луну, оставаясь в одиночестве. Сказать, что все для него сильно изменилось, не могу. Но, по крайней мере, свежими газетами и литературой его обеспечили.

Я же, если не принимать во внимание встречу с любимой, довольно скоро сильно пожалел, что ко мне разрешили пускать посетителей…