Командир 2 Война

Глава 5

День, проведённый в этой роще, сожрал немало моих нервных клеток. Немцы носились по дорогам, как в жопу ужаленные. В небе постоянно висел, как минимум, один авиаразведчик. Иногда добавлялся второй, летающий на малых высотах. В общем, искали нас на совесть и были близки к тому, чтобы найти.

Уже во второй половине дня к нашей роще подъехали два мотоцикла с пятью немцами. Не обнаружили они нас только потому, что выбрали не самый хороший ракурс для осмотра рощи. Именно с той стороны, куда они подъехали, рос невысокий, но густой кустарник, и они похоже, просто поленилась через него продираться, чтобы пройтись по лесочку. Так немного постояли и уехали.

Пока мы ждали темноты, отсыпаясь и отдыхая, у меня было время и подумать, и попытаться вытащить Остапенко из накрывшей его депрессии. С ним было особенно непросто, человек реально замкнулся в себе, слабо реагируя на внешние раздражители.

На попытки поговорить по душам тоже не особо обращал внимание, казалось, даже не слыша, что я ему пытаюсь сказать.

В общем, попробовав несколько раз вывести его на разговор, я психанул и начал говорить уже совершенно по-другому, с наездом, и это принесло определенные плоды. По крайней мере, он точно начал меня слушать, а потом и отвечать. Я уселся рядом с ним и начал свое выступление:

— Что, Остапенко, спрятаться решил от всего мира, сломался? Ну да, так проще, когда все пофиг. Не надо думать, как жить дальше. И о том, что теперь будет в дальнейшем происходить с оставшимся в живых людьми, поверившим тебе, тоже пофиг. Ведь ответственность — это удел сильных. Да, Остапенко? Слабым быть куда проще. Гораздо проще забить на свои обязанности, сесть и жалеть себя, небось даже мысленно приговаривая:

— С меня хватит и без меня обойдутся. Так ведь ты сейчас думаешь? А о чем думают твои люди, глядя на то, в какую тряпку ты превратился, не хочешь подумать? В глаза им посмотреть нет желания? Или может ты думаешь, что они осуждают то, что ты сделал? Так я тебя разочарую. Наоборот, гордятся, что не бросили своих и не отдали на поругание врагу.

На этих словах Остапенко странно на меня посмотрел и глухо произнес:

— Не могут они этим гордиться. Они прекрасно понимают, что я их только чудом не убил.

— А давай мы с тобой, Остапенко, проведём эксперимент. От роты у тебя, по сути, ни хрена не осталось, а воевать нам с тобой как-то надо. Вот я и предлагаю тебе попробовать начать все сначала.

Он хотел что-то ответить, но я не позволил, остановив его одним движением руки и продолжил говорить:

— Ты сейчас идёшь к своим людям и спрашиваешь, есть ли среди них добровольцы пойти с тобой в очень опасный рейд по тылам противника. Надеюсь, что, глядя на реакцию бойцов ты хоть что-то поймёшь в этой жизни. Дальше, вместе с этими добровольцами ты займешься формированием новой механизированной роты, набирая себе бойцов среди освобожденных из плена красноармейцев. Технику будете использовать трофейную немецкую и, если справишься с формированием, у меня будет для твоего подразделения задание, итоги которого и покажут, чего ты на самом деле стоишь. Сейчас думай, разговаривай с бойцами и к концу дня дай мне ответ, будешь работать или может тебе нужно устроить перевод в другое подразделение, где все просто и знакомо. Если последнее, то обещаю устроить это после выхода к своим. Если надумаешь продолжать службу в моем подразделении, то имей ввиду, что подобных соплей, как ты развёл сейчас, я терпеть не намерен.

К концу моего монолога Остапенко смотрел на меня уже по-другому, даже с какой-то злостью, чему я только порадовался.

В принципе, у меня на захваченную ранее немецкую технику были другие планы, но, глядя на Остапенко, и думая, как привести его в чувства, в голову неожиданно пришла идея отпустить его на некоторое время в свободное плавание. Глупостей он после произошедшего вряд ли натворит. Так почему бы и нет? Тем более, что у меня для него есть замечательная цель, в случае реализации которой, немцам изрядно поплохеет.

А немецкую технику для будущего дела я ещё добуду, если, конечно, не случится чего-нибудь совершенно неординарного, типа нового командования, присланного из Москвы.

Всё-таки не даёт мне покоя этот приказ принять самолёт. Странно почему-то это все.

С наступлением ночи и началом движения пришло понимание, что уйти нам из этого района будет непросто.

Немцы натыкали постов, где только можно. Миновать их незамеченными, не получится при всем желании. Неясно, насколько большую территорию они сейчас начали так плотно контролировать, но двигаться в сторону базы — это гарантированно нажить неприятностей.

В итоге, после недолгих размышлений я плюнул на всякую осторожность и повёл свой отряд в сторону Бреста с желанием, как можно быстрее покинуть столь плотно контролируемую зону, и по возможности, за одну ночь, сделав предварительно петлю, вернуться, наконец, в расположение на основную стоянку.

Многочисленные посты немцев мы сносили на ходу, не останавливаясь ни на минуту. Двигались, при этом, довольно быстро.

Надо отдать немцам должное. Отреагировали они на подобный беспредел очень оперативно и мобилизовали для нашей поимки все имеющиеся у них в ближайшей округе части.

Уже километров через десять нас ждала засада, устроенная по всем правилам. Мы, благодаря моей способности, вычислили её заранее, не сближаясь, и смогли объехать по совсем уж бездорожью. Опять же, путь я прокладывал, пользуясь способностью на ходу.

Километров через семнадцать удалось миновать ещё одну подобную засаду и выскочить, наконец, за границы столь плотно контролируемой территории.

Правда, направление движения мы менять не стали. На границе работы моей способности я обнаружил преследователей, несколько мотоциклов, ведущих по нашим следам. Возможно, за гранью видимости есть и ещё какая-то погоня, фиг его знает. Но, не будучи уверенным, что не оторвались от преследования, сворачивать куда-либо бессмысленно. Поэтому и катили в выбранном направлении ещё километров двадцать до небольшой речушки с деревянным мостом. Здесь я и устроил засаду на двух бронетранспортерах, пропустив мимо нашу колонну, и велев двигаться, никуда не сворачивая с дороги. Скорость, при этом убавить, практически до минимума.

Долго ждать преследователей не пришлось. Довольно скоро к мосту выехали сразу пять мотоциклов с колясками, несущими на себе по пулемету с тремя пассажирами.

Задействовать крупнокалиберные пулеметы для уничтожения этих преследователей не пришлось. Два отделения мотострелков, имеющих на вооружении четыре пулемёта и столько же снайперских винтовок, не считая автоматов, это неминуемая смерть для подобных подразделений немцев.

Минута плотного огня почти в упор, и проблема была решена надежно. При этом ещё и пара мотоциклов осталась целыми и вполне работоспособными.

Бойцы по-быстрому покидали в коляски этих мотоциклов трофеи, разлили на мосту канистру бензина и подожгли.

Догонять сразу после этого нашу колонну мы не торопились, отъехали метров на восемь за небольшой пригород, и я велел остановиться. Было интересно, есть ли ещё желающие нас догнать, или немцы обошлись одними мотоциклистами. В одном из этих мотоциклов, кстати сказать, мы обнаружили ранец с радиостанцией, поэтому о том, что этот их небольшой отряд уничтожен, узнают очень быстро. Достаточно мотоциклистам в обозначенное время не выйти на связь, чтобы все стало ясно.

Погоня была, да ещё какая. Я насчитал два десятка грузовиков, битком набитых солдатами, четыре бронетранспортера и десять танков, правда лёгких двоек.

На миг мелькнула мысль, что нам такой противник вполне по силам и можно было бы встретить эту погоню, устроив засаду. Но, глядя на то, что немцы даже не пытаются тушить бодро полыхающий мост, я решил отказаться от этой затеи.

Пока они найдут объезд и встанут на наш след, мы успеем затеряться, поэтому и смысла в боестолкновении особого нет.

Немцы, действительно, всерьёз озадачились нашими поисками, и похоже, правда подняли на ноги если не все части, из имеющихся в наличии на оккупированных территориях Белоруссии, то большую их часть точно. Как-то я даже не ожидал от них подобной активности ночью.

Мы после устроенной засады довольно скоро сменили направление движения и уже через час выскочили на дорогу, ведущую в нужном нам направлении. Правда, двигаться по этой дороге также быстро, как раньше, не получилось Два раза пришлось искать обьезды, чтобы миновать новые пост, появившиеся на этом пути, и один раз переждали на опушке леса, пока мимо пройдёт встречная колонна.

Как бы там ни было, а добраться до нашего лесного массива, намотав при этом приличный километраж, еа удалось до наступления светлого времени суток. Я при этом находился действительно на последнем издыхании. Как-то раньше мне ещё не приходилось настолько много и часто пользоваться своей способностью, вот и сказались последствия.

Броню покинул с трудом, до своей палатки добирался на автопилоте, даже не став слушать доклад начштаба, пытавшегося что-то донести до меня. Вырубился, как свет выключили.

Спал до часов двух дня и в этот раз проснулся сам. Как выяснилось, чуть позже начштаба, видя моё состояние, запретил меня тревожить, хоть и стоило это сделать.

Просто за время моего отсутствия здесь скопилось уйма новостей, требующих моего непосредственного участия.

Кухлянских, когда начал рассказывать, даже не смог сдержать своего возмущения, и в несвойственной ему манере высказывался очень экспрессивно:

— Командир, они там думают, что мы действительно всесильны и подрабатываем богами войны? То, что они хотят, и армии не под силу. Не то, что нашему, теперь уже не полному батальону. Складывается впечатление, что от нас таким способом хотят побыстрее избавиться.

Возмущался начштаба не зря, и я с ним полностью согласен. Отдать подобный приказ мог только неадекват или откровенный вредитель, и я, поначалу узнав, от кого пришла радиограмма, хотел даже обидеться на Цанаву. Но, как оказалось, подписан приказ Павловым, просто доведен он с помощью Цанавы.

Так-то я не подчиняюсь этому человеку, и даже ведомство у меня другое. Но тот момент, что передали мне этот приказ именно через Цанаву, все портил. При желании, в дальнейшем мне запросто можно предъявить, что я не выполнил поставленную задачу, ну, или даже не попытался её выполнить.

Приказали мне не много — не мало, а взорвать все мосты, расположенные в районе Бреста, а также уничтожить понтонные переправы, наведенные в тех краях. Притом, приколола формулировка: «Выдвинуться силами вверенного подразделения в заданный район и атаковать перечисленные объекты…»

Маразм и тупость, по-другому подобное не назвать. Мне очень хотелось бы узнать, кому на самом деле так сильно нужно нас уничтожить. Мне слабо верится, что военачальник такого уровня не понимает, какой отдаёт приказ. Да и по поводу Цанавы возникают вопросы. Он-то точно здравомыслящий человек и вряд ли не читал, что за приказ мне отправляют, пользуясь его возможностями. Почему-то возникает сомнение, что он не воспротивился бы, по сути, бесполезному уничтожению его любимого подразделения.

Нутром чувствую, что здесь что-то не чисто.

Понятно, что я этот приказ, в принципе, даже пытаться выполнить не буду, но мягкое место прикрыть обязан. Поэтому, я составил текст радиограммы с просьбой подтвердить предыдущий приказ и отправил связистов подальше от лагеря, велев сразу после передачи, не дожидаясь ответа, побыстрее уносить ноги с места работы и возвращаться обратно.

Когда все это делал, у меня возникло знакомое чувство, что я куда-то опаздываю и ещё почему-то захотелось как можно быстрее покинуть, вернее сменить, место стоянки.

Вторая радиограмма была из Москвы. Там ненавязчиво попросили ускорить подготовку к приёму самолёта. Здесь я отвечать ничего не стал, и так скоро все звезды сойдутся. А вот с освобожденными пленными разбираться пришлось, не откладывая, и не только с ними.

Как оказалось, мои особисты выявили среди этих пленных двух предателей и, что мне жутко не понравилось, не дожидаясь моего возвращения, их расстреляли перед строем освобожденных из плена красноармейцев.

Пришлось всерьёз поговорить с особистами и объяснить, что это крайний раз, когда подобное сойдёт и с рук. Выявить предателей — это, действительно, их работа. Хорошо, что они с ней справились. А вот выносить какие-либо приговоры не в их власти, и подобного я больше не потерплю. Вроде бы прониклись и осознали, что я с ними совсем даже не шучу. Будущее покажет, так ли это, но хочется надеяться на лучшее. Всё-таки немало читал я в прошлой жизни о произволе, творимом отдельными личностями, почувствовавшими себя пупами земли. Не хочется, чтобы подобное было у меня в подразделении, и не будет. По крайней, мере пока я им командую.

С освобожденными пленными тоже не все ладно. Среди них нашлись сразу два полковника и один капитан, которые, по словам Борисова (он как раз и занимался ими), мутят воду, разоряясь, что это они здесь должны всеми командовать.

В общем, эти командиры, избежав плена, решили, что им теперь вернут власть над их подчиненными, и не только.

Им откровенно не повезло ещё и потому, что доклад Борисова по ним случился сразу после разборок с особистами. Понятно, что я после этой беседы был не в самом добром расположении духа и вёл себя не самым гостеприимным образом.

Правда, тут и один из полковников помог обойтись без лишних политесов.

Когда мы с Борисовым подошли к расположению освобожденных пленных (их Борисов разместил в стороне от нашего лагеря), навстречу нам шагнул коренастый мужик со строгим лицом, одетый в командирскую форму со споротыми знаками отличия, и слегка высокомерно спросил:

— Ты, майор, командуешь этим подразделением? Почему у вас звёздочки выкрашены в зелёный цвет? Доложись о количестве личного состава и техники…

Мужик тараторил, как из пулемёта. А я глядел на него и хренел от его запредельной наглости. Ни спасибо тебе за освобождение, ни хорошего отношения к освободившим тебя людям я от него не услышал и не увидел. Хамьё, по-другому не скажешь.

Я и так-то был на взводе, а после добавки от этого неадеквата и вовсе слегка озверел, но виду не показал. Просто повернулся к Борисову и спросил:

— Это что за клоун?

Мужик тут же взорвался:

— Майор, ты охренел…

Я не дал ему договорить, протянул руку и потребовал:

— Документы предъяви.

Тот запнулся и начал вещать, что, дескать, при освобождении документов отыскать не получилось, соответственно…

Я снова не дослушал, и повернувшись к Борисову, произнес:

— Удивляюсь я тебе, Борисов, и твоей доверчивости. Вот, если я скажу, что меня теперь надо генералом называть, ты тоже поверишь?

Тот хмыкнул и ответил, даже слегка с издевкой:

— Тебе, командир, поверю.

— Тьфу на тебя, ещё один клоун тут выискался.

Повернулся к мужику и продолжил говорить:

— В общем так, Ляля, разбираться с тобой — кто ты, как попал в плен и в прочих вещах буду не я. Для этого есть специально обученные люди. Моя задача передать тебя и подобных тебе в их руки, что я и постараюсь сделать в ближайшее время. Отправлю-ка я тебя к нашим, там будешь командовать, ну, или каяться, тут как повезёт. Пока же советую тебе и твоим товарищам по несчастью сидеть тихо и не мешать работать моим людям. Надеюсь, я ясно выразился?

Тот хмуро кивнул, и не говоря больше ни слова, повернулся, чтобы уйти, а я добавил:

— Будь проще, полковник, или кто ты там есть, может тогда люди с пониманием к тебе относиться начнут.

Когда возвращались, Борисов спросил:

— Не слишком ли жёстко ты с ним, командир?

— Нет, такие люди, как он, только такой язык и понимают. По-другому их привести в чувства не получится, а у меня сейчас ни времени, ни желания нет устраивать душещипательные беседы. Да и не нужны мне здесь эти командиры. Они не могут воевать так, как это делаем мы. От них в дальнейшем ничего, кроме проблем, ждать не приходится.

— А как-же освобожденные красноармейцы? Ими кто командовать будет?

— Остапенко и будет, пусть формирует роту, обучает людей и воюет, как следует, а не как ему хочется.

— Так там без малого шесть от человек, на полнокровный батальон людей наберётся.

— Значит, пусть батальон формирует, это теперь его проблемы. Передашь ему всю трофейную и не числящуюся на балансе батальона технику с вооружением, пусть развлекается.

— Командир, можно оставить захваченную у немцев реммастерскую? — Тут же взмолился Борисов. На что я только отмахнулся и произнес:

— Оставляй, что хочешь, только и Остапенко не обижай.

Тот прямо расцвел при этих словах, и уже улыбаясь, ответил:

— Не обижу, все сделаю в лучшем виде.

Я, вспомнив в очередной раз про Остапенко, тоже невольно улыбнулся, подумав, что его ждёт не слабый сюрприз при формировании подразделения. Кстати сказать, людей ему даём будто специально подгадывали, каких освобождать. Среди бывших пленных подавляющее большинство именно танкисты, притом из танкового полка, где командиром был полковник, разговор с которым только что не сложился. Вернее сложился, но не в его пользу.

Остапенко после памятного моего с ним разговора действительно поговорил со своими людьми, и я даже не удивился, когда добровольцами стали все его находящиеся на ногах подчинённые. Набралось таких, правда, не особо много, около сорока человек. Остальным медики пока запретили вести активный образ жизни, но и этого количества было достаточно для костяка будущего подразделения. Правда, то, что это будет не ротой, а целым батальоном, не обсуждалось. Но Остапенко справится, есть у меня в этом какая-никакая уверенность. Во всяком случае, просто так людей он точно не станет гробить.

По возвращении в лагерь дела закрутились со страшной силой. Тут и разговор с Остапенко, который неожиданно испугался ответственности за такое количество подчинённых, и торговля с ним же, когда он потребовал себе саперов, узнав, что ему предстоит сделать. Потом уйму времени потребовала подготовка к выдвижению и постановка задач старшим колонн, которых в этот раз из леса в разные стороны уйдёт сразу три, не считая будущего батальона Остапенко.

В общем, до самой ночи я крутился, подобно юле, стараясь все предусмотреть, со всеми поговорить и ничего не забыть.

Уже с началом движения я подумал:

— Наконец-то мы начнём заниматься действительно значимыми делами и пофиг, кого там принесёт на мою голову из Москвы. Один хрен, буду выполнять поставленные перед собой задачи и будь, что будет. Зря я что ли столько готовился?