Кому нужны ненужные люди?

Глава 16

Глава 16. «Заботы о восстановлении справедливости всегда благородны, однако не всегда справедливы, ибо насилие — плохое оправдание самым безукоризненным и законным порывам, к тому же и торопливость, как известно, — сестра неудач, а пылкость — сестра слепоты… Какая уж тут справедливость?» Б.Окуджава

Ночью выпал первый снег. Город замер в ожидании зимней сказки. Природа, словно извиняясь за осеннюю слякоть, грязь и уныние, развесила гирлянды сосулек, блестящих в рассветных лучах солнца. Припорошила инеем деревья, ещё вчера сиротливо прикрывающиеся голыми ветвями. Белоснежным покрывалом укрыла газоны, дороги и тротуары.

В комнате, освещаемой только первыми лучами восходящего солнца, ходил человек. На столике около кресла, затянутого коричневой кожей, стояла початая бутылка коньяка, лежал почти пустой бокал, а на пол капала янтарная жидкость, собираясь в небольшую лужицу около ножки.

Раздражало всё. И сосульки, и снег и иней. Вагрон ходил из угла в угол в своей новой квартире и говорил рывками, словно выплевывая слова:

— Неблагодарные твари. Я их учу, а они мне даже спасибо не сказали. Я им устраиваю командообразование, пытаюсь сплотить в единый коллектив, а они только и могут, что саботировать приказы. Я их переведу на круглосуточный график работы. Они у меня забудут, что такое дом. Будут жить в своих кабинетах.

Случайный свидетель этого монолога мог бы обратить внимание на то, что в комнате кроме Вагрона никого нет, но он снова и снова обращался к кому-то, по его мнению, сидящему на подоконнике.

— Ты думаешь, я тебя не вижу. Нет, ошибаешься. Стоит только прикрыть глаза, и я сразу же тебя вижу.

Вагрон резко остановился напротив окна и ткнул пальцем в отражение первого солнечного луча.

— Вот, ты сейчас отшатнулся. Да, я знаю, что ты, это порождение магнитного поля моей вселенной. И стоит мне только захотеть, как тебя не станет. Ты просто развеешься и всё. Ни следа. Только эфирная пыль в утреннем небе. Что? Ты говоришь, что появился тогда, когда моей вселенной не было и в помине. Врёшь. Ты преследуешь меня с самого детства. Я знаю, что делать. Я со всем справлюсь. Пусть бегут трусы и слабаки. Мне никто не нужен. Я заставлю точно исполнять мои приказы. Да, я теперь знаю, что делать.

Он продолжал раскачиваться из стороны в сторону, механически тыча пальцем в сторону окна и повторяя раз за разом «я знаю, что делать, да, знаю, что делать, да, я это сделаю». Слова затихали, превращаясь в бессвязную речь и, словно превратившись в тонкие струйки дыма, собрались в углу комнаты, образовав тёмное бесформенное пятно.

16.2. «Без любви жить легче. Но без неё нет смысла.» Л.Н.Толстой

Первый снег для меня всегда приносит какое-то умиротворение. Это, как новый этап в жизни, перевернутая страница прочитанной книги, исполненная в хорошей компании душевная песня. Вроде что-то закончилось, но стоит только приложить чуть-чуть усилий, и вот, появляются новые цели, открывается первая страница следующей книги, запевала вспоминает очередную песню. И вот ты уже переходишь в новое волнующее состояние.

Я посмотрел на календарь — пятница. За окном пушистым покрывалом лежит снег, на подоконнике дремлет кошка, во сне чуть подрагивая лапами и еле заметно шевеля хвостом. По крышам соседних домов скользят первые робкие солнечные лучи. Можно будет после работы сгрести в охапку Алису и сломив сопротивление, утащить её в ближайшие лесопарк, где так хорошо прогуливаться по освещённым заснеженным дорожкам и пить из термоса отвар шиповника.

Да, пожалуй, так и сделаю. Я посмотрел на часы и прикинул «Так, она уже проснулась, с Анабель погуляла, скорее всего завтракает. Так что можно смело звонить». Набрав номер, я приготовился к привычному утреннему ворчанию, мол, слишком рано, дай поспать. Но на том конце провода, на удивление, царила бодрость. «Привет, соня! — услышал я в трубке. — Как твое настроение? Смотришь в окно?

— Привет, да вот, любуюсь первым снегом. Есть предложение: после работы рвануть в лесопарк? Шиповника захвачу, выгуляем твою животинку.

— Не поняла. А как же зимний глинтвейн. Или ты соблазняешь молодую симпатичную девушку напитком пенсионеров. Я согласна только на глинтвейн. И да, ты за рулём. Иначе буду сидеть дома и смотреть сериал про турецкого султана.

— Стоп. Глинтвейн, так глинтвейн. Тебе бодрящий напиток английской молодёжи, мне отвар для пенсионеров. И будешь просить, не дам. Я добавлю мёд, липовый цвет и капельку бальзама на травах.

— Вот, теперь это отличная идея. Я только за. А то все работа, работа… Нужно же иногда и отвлекаться. Тогда до вечера, любимый!

В трубке раздались короткие гудки. Я отложил телефон и глупо улыбнулся первому солнечному лучу, который наконец-то добрался до моего окна и начал неторопливое восхождение по книжным полкам. День обещал быть замечательным. Предвкушение прогулки по заснеженному лесу согревало душу. Аромат пряностей, хруст снега под ногами, болтовня с Алисой обо всем на свете — что может быть лучше? И да, она первый раз назвала меня «любимый».

16.3 «В этой жизни каждый мечтает о мести.» Колин Уилсон. Мир преступлений

Я сидел в приёмной, по уже сложившейся традиции ожидая, когда меня примет Исмагилов, срочно меня вызвавший через секретаря. Прошло уже почти сорок минут, но я так и сидел в приёмной. На ум пришло сравнение с чемоданом без ручки — и нести тяжело и выбросить жалко. Вот и я уйти не мог, так как Вагрон меня однозначно видел на экране монитора и жалко было бездарно растрачиваемого рабочего времени. Хотя нет, уже не рабочего. Я посмотрел на часы и с огорчением увидел, что рабочий день уже двадцать минут, как закончился. С чем был связан этот вызов, я тоже не знал. Алиса огорчённо на меня смотрела, но и она не знала, зачем в пятницу после окончания рабочего дня я понадобился начальнику. Таяло время нашей вечерней прогулки. Я подумал, что время небольшого затишья после неудачного тимбилдинга прошло. Победа нашей команды принесла тишину в зале после оглашения результатов, перешёптывания в коридорах о грядущем моём увольнении и молчание на оперативках. Ни Семён, ни Исмагилов даже не вспоминали про наш выезд на тимбилдинг. Даже Незрячий обошёлся без выговора. По традиции, члены нашей команды получили за победу на КВИЗЕ премию по пятьсот рублей, а команда Семёна по пятьдесят тысяч «за высокие результаты в деле организации командообразующих мероприятий».

Правда результатом этого мероприятия стало четыре скандала дома у семейных, окончательное расслоение по кучкам некогда единого коллектива, резкий взлёт Средиземовой, Алексея и прочих «светлых голов», которых приводили Исмагилов и Семён, окончательно уверовавших в собственную непогрешимость.

Раздался резкий пронзительный звонок, Алиса взяла трубку, выслушала, кивнула и, прижав её к ключице, сказала:

— Заходи, он тебя ждёт. — Потом, отвернувшись от камеры произнесла одними губами «удачи».

Я зашёл в кабинет, дошёл до стола совещаний и остановился недалеко от стола Вагрона, ожидая приглашения сесть. Он смотрел на меня молча, почёсывая правой рукой чуть ниже груди. Костюм висел на спинке кресла, белоснежная рубаха резко контрастировала с трехдневной щетиной на лице. В помещении было душно, несмотря на открытую форточку и темно, хотя горели все плафоны. «Визиты в склеп становятся на удивление привычны и регулярны» почему-то пришло мне на ум. Жаль, что я не могу сказать, что обожаю склепы. Молчание затягивалось. Вагрон перевёл взгляд на экран, который показывал, как Алиса, сохраняя идеальную осанку, что-то набирает на клавиатуре и вглядывается в стоящий на столе монитор.

«Садись» — прозвучало, как выстрел в гнетущей тишине кабинета. «Итак,» — продолжил Вагрон, когда я отодвинул стул, присел напротив него и раскрыл ежедневник для записи очередных поручений. Его голос прозвучал как скрежет ржавых петель. «Ты видел, что стало с нашим кораблем после шторма?» В его глазах плескалось что-то зловещее, словно отражение адского пламени. Он говорил не о конкретном судне, а о нашей организации, о том хрупком, некогда цветущем саде, который теперь истоптан сапогами честолюбия и усеян осколками разбитых надежд. Я молчал. Атмосфера в кабинете сгустилась до осязаемости, казалось, её можно резать ножом. "Успех окрыляет, но часто эти крылья сделаны из воска," — вспомнилась мне поговорка. И успех "светлых голов", ослепительный и бескомпромиссный, растопил единство коллектива, превратив его в пепелище. "Ты ведь понимаешь, что цена успеха иногда — предательство?" — продолжал Вагрон, его голос теперь был тихим, почти ласковым, но от этого еще более жутким. Я ненадолго почувствовал себя песчинкой, затерянной в бушующем океане. Но это ощущение прошло так же внезапно, как и появилось. Вагрон, подобно древнему богу, восседал на Олимпе своего кабинета, наблюдая за мышиной вознёй в кабинетах. "Когда боги хотят наказать, они исполняют желания," — вспомнились строки из классики. И желание успеха, как это часто бывает, может обернуться проклятием.

«Мне нужна твоя помощь,» — прозвучало наконец. В его голосе не было ни каких эмоций, только констатация факта.

— Моя, — я усмехнулся и спросил — и в чём же она заключается?

— Ты должен стать частью моей команды. Предлагаю обнулиться и начать всё с чистого листа. Одно условие — ты должен начать гнобить людей. Должен начать ругаться с представителями вышестоящей организации. В сопли, до конфликта. Отбросим чистые перчатки и вперёд, к созиданию.

— Я так понимаю, к созиданию через окончательное разрушение. К созиданию хаоса.

— Нет, что ты. Я этого не говорил. Наша сила в искренних эмоциях. Всё, что я делаю, это на наше общее благо. Я скоро уйду выше, здесь мне уже делать нечего. Но кто-то должен помогать мне отсюда. Посмотри на Средиземову — она получает кайф, когда ломает людей, унижает их. Нельзя разобрать сгоревший дом, не запачкав руки.

— А может быть и не стоило поджигать дом? Хороший, чистый с дружелюбными жителями.

— Нет, ты меня не понимаешь. Это тебе не на КВИЗе побеждать, тут надо исполнять и не думать.

— То есть, вы считаете, что КВИЗ — это времяпровождение не подразумевающее применение полученных раньше знаний?

— Нет конечно. Послушал вопрос, проговорил его вслух, прочитал ответ на экране смарт часов и его озвучил. Чего сложного? Был бы я в команде, ты бы не победил.

— Всё возможно, но история не имеет сослагательного наклонения. Факт нашей победы, это уже зафиксированное событие этой вселенной.

— Вот именно, этой. Здесь я решаю, что и как фиксируется. Но мы отвлеклись. Тогда вот тебе задание. — Исмагилов на пару минут задумался, затем продолжил — Мне нужно, чтобы ты до понедельника разработал алгоритм выявления типичных ошибок в предоставлении отчетности региональными организациями. Нужны подробные критерии, формулы, шаблоны запросов. Краткая аналитика по текущей ситуации.

— Сегодня пятница, а то, что вы просите, это делается не за день и не за два. К тому же, чем плохи уже существующие шаблоны и алгоритмы.

— Вы меня не слышите — взвизгнул фальцетом Исмагилов — нужно разработать алгоритмы и шаблоны до понедельника. Существующие шаблоны плохи тем, что их разработали до меня. И они неправильные.

— Во-первых они рабочие и выдают результат, во-вторых, я уже говорил, что сегодня пятница и завтра и послезавтра официальные выходные, установленные трудовым законодательством. Ну и в-третьих, это нужно вам. А нужно ли это нашей организации. Я как-то привык работать с целью достижение наилучшего результата именно для целей нашей организации.

Вагрон исподлобья посмотрел на меня и процедил сквозь зубы:

— Я сам решаю, что и как должен делать каждый из вас. Вы — только инструменты для решения моих задач. Если я говорю копать землю и искать червяков длиной 10 сантиметром, то все без разговоров идут с линейкой и лопатой в указанное мной место. И ищут червяков.

— Вагрон Саареевич, а вы не заигрались в компьютерную игру о мировом господстве. Вы — наёмный руководитель, а не средневековый рабовладелец. — я не выдержал и наплевав на все последствия высказал всё, о чём думал в последнее время. — Такое ощущение, что вы купили себе деревеньку с крепостными и теперь развлекаетесь, давая изначально невыполнимые поручения, которые к тому же отвлекают от выполнения задач, стоящих перед нашей организацией. Более того, вы выдавили всех, кто работал на выполнение нашей миссии и заменили преданными лично вам. Без разницы, разбирается человек в вопросе, не разбирается. Пристроили своих друзей и родственников на руководящие должности. Проводите планомерную политику по занижению наших результатов и воспитанию у нас комплекса вины. Если вам нужны послушные марионетка, которые копают червячков, то нам с вами не по пути. Я сойду на ближайшей станции.

Исмагилов несколько секунд смотрел на меня, словно, не веря в то, что он услышал, затем крутанулся на своём кресле и ответил:

— Сергей Петрович, ну что вы говорите. Я понимаю, что вы отдали более двадцати лет госслужбе. Вы профессионал своего дела, но давайте говорить откровенно, вы ведь не будете выполнять моё поручение, если оно идёт вразрез с вашим мировоззрением?

Уняв учащённое сердцебиение и осознавая, что пути назад после сказанного нет, я продолжил:

— С чего это вы взяли? Я выполняю все поручения компетентного вышестоящего руководства. И все поручения Семёна, который компетентным руководителем не является. Мне страшно, куда идёт наша организация.

В комнате явно стало темнее, словно сама первозданная тьма росла и развивалась от слов Вагрона. Исмагилов расхохотался, звук был похож на скрежет ржавого железа.

— Страшно ему! Да ты, Сергей Петрович, как старый пёс, принюхиваешься к переменам, но укусить не решаешься. Боишься, что поводок оборвут, миску отодвинут и конуры лишат. Наша организация — это как шахматная доска, а я — гроссмейстер. Ты пешка, Сергей Петрович, всего лишь пешка, и твоё дело — шагать туда, куда я укажу. А то, что тебе страшно… Ну, знаешь ли, страх — это отличный мотиватор. Подгоняет, так сказать, к светлому будущему, которое я для всех нас строю.

Я почувствовал, как кровь приливает к лицу. Покраснели щёки, уши и даже шея. — Светлое будущее? Да мы все семимильными шагами бежим в тёмную средневековую яму! Какое светлое будущее? Вы же превратили организацию в свой личный гарем, а нас — в евнухов, прислуживающих вашим прихотям! Светлое будущее для вас, за наш счёт! — Ярость клокотала внутри меня, как лава в жерле вулкана. А в комнате становилось ощутимо темнее, я уже с трудом видел оппонента, сидевшего от меня на расстоянии вытянутой руки.

Исмагилов презрительно скривил губы:

— Гарем? Евнухи? Какие высокие слова! Ты просто завидуешь моей энергии, моей способности видеть дальше твоего устаревшего горизонта. Ты — продукт старой системы, застрявший в прошлом. А я строю новую реальность, и ты, хочешь ты того или нет, будешь частью этой реальности. Или сойдёшь на ближайшей станции, как сам сказал. Выбор за тобой. Время пошло. Ни Алексей, ни Средиземова, ни на секунду не усомнились в моём праве строить новую реальность.

В плафонах на потолке одна за другой стали перегорать лампочки, погружая в тьму кабинет Исмагилова. Единственным источником света остался уличный фонарь, внезапно замигавший за окном. Слова Вагрона резанули, как осколки стекла. Выбор? Да выбора уже нет. Пусть мой поступок будет жестом обречённого, но настало время уходить.

— Выбор у меня был раньше, Вагрон Саареевич. А сейчас — это долг. Долг перед теми, кто ещё верит в нашу миссию, перед теми, кого вы растоптали, как сорняки. Нет, я не сойду на ближайшей станции. Я ещё увижу, как ваша карточная империя рухнет. Нет ничего вечного в этом мире.

Исмагилов вновь расхохотался, но в этот раз в его смехе сквозила какая-то нервозность:

В этом мире нет, а в моём мире будет. Я вечен. Сергей Петрович. Посмотрим, кто кого. У меня в руках все карты. А ты — старая колода, которую давно пора выбросить. — Он отвернулся, давая понять, что разговор окончен. Я развернулся и вышел из кабинета, оставив за собой лишь призрачный шлейф решимости. Начинается игра по новым правилам. И на этот раз я постараюсь не проиграть. Дверь за мной закрылась, словно крышка гроба, отрезая от мира кривых зеркал, созданного Исмагиловым. Воздух в коридоре казался спертым, пропитанным ядовитыми испарениями его лжи. Каждый шаг отдавался гулким эхом, как предвестие грядущей бури. Внутри меня созревало решение, твердое и беспощадное, как лед, моментально сковавший реку в лютый мороз.

Я вернулся в свой кабинет, словно в осажденную крепость. Вокруг царил привычный хаос бумаг, книг и недопитых чашек кофе — тихий свидетель моей прежней жизни. Но теперь все казалось чужим, отравленным ядом безразличия, которым Исмагилов пропитал каждый уголок организации. «Благими намерениями вымощена дорога в ад,» — пронеслось в голове, и я понял, что наши благие намерения и были использованы, чтобы вымостить путь к его личной власти. Исмагилов, как спрут, опутал своими щупальцами каждый кабинет, каждую должность. Слишком поздно до меня стало доходить, где находится его слабое место — это непомерная жажда власти, его маниакальная уверенность в собственной непогрешимости.

Через пять минут раздалась резкая трель телефона. Я бросил быстрый взгляд на экран. Звонила Алиса.

— Да, солнышко. Извини, я, наверное задержусь. Немного. Дай мне еще полчасика. Я понимаю, что рабочий день уже три часа, как завершён, но сосны ждут нас круглосуточно, глинтвейн будет только насыщеннее, а отвар шиповника больше настоится.

— Хорошо, хотя я не по этому делу. Что у вас случилось? Почему Вагрон выключил свет в кабинете? И он приказал мне идти к Семёну на какой-то разговор. Я впервые в жизни боюсь идти. Что мне делать?

— Не бойся. Ты умничка. Но набери меня через мессенджер, оставь трубку в режиме звонка и заходи. Я буду всё слышать и, если что, приду тебе на помощь.

— Договорились. Я, правда и сама могу за себя постоять. Это только внешне я хрупкая девочка. Но спасибо за помощь.

Я взял два листа бумаги, на одном написал «Заявление. Прошу уволить меня по собственному желанию». На втором «Служебная записка. Довожу до Вашего сведения, что….», положил их перед собой и задумался. Услышал звонок Алисы, нажал на кнопку «принять» и включил громкую связь.

В кабинете воцарилась зловещая тишина, нарушаемая лишь легким потрескиванием динамика телефона. Я ощущал себя канатоходцем, балансирующим над пропастью, где малейшая ошибка могла обернуться катастрофой. Алиса была моим ангелом-хранителем, а я — её невидимым щитом. Слышались ее легкие шаги, похожие на порхание бабочки. Затем дверь приоткрылась, и я уловил приглушенный голос Семена, словно выползающий из преисподней. «Алиса, проходи, присаживайся. У нас тут небольшая беседа намечается.» В его голосе сквозила патока, настолько приторная, что она обжигала хуже кислоты. Я сжал кулаки, готовый в любой момент сорваться с места и влететь в кабинет, словно разъяренный медведь. Разговор начался с банальностей — погода, проекты, коллеги. Но я чувствовал, как напряжение нарастает с каждой секундой. Семен перешел к вопросам о моей работе, о моих отношениях с Исмагиловым. Я слышал, как Алиса отвечала сдержанно и осторожно, словно ступала по минному полю. «Она сейчас как лань, окруженная волками,» — промелькнуло в голове. И вдруг, словно гром среди ясного неба, прозвучал прямой вопрос: «Алиса, а что ты думаешь о планах Исмагилова по реорганизации? Ты в нашей команде. Собственно, конечно в нашей. Не как этот придурок Сергей.» Я замер, боясь даже дышать. От ее ответа зависело слишком многое. И тут я услышал в её голосе сталь. «Я думаю, что любые изменения должны быть направлены на улучшение работы организации, а не на удовлетворение личных амбиций.» В этот момент я окончательно понял, что Алиса — не просто хрупкая девочка. В ней живет дух воина, готового сражаться за правду. «Ну что ты. Дурочка, ты не понимаешь, с кем связываешься. Я дам тебе всё — деньги, много денег. Хочешь, поговорю с Исмагиловым, и он поставит тебя на любую должность. Я смогу договориться. Будь только со мной немного поласковей. Иногда. Ты же знаешь, как тяжело жить одному. Вдали от жены, от детей. Хочется хоть иногда забыться.» Было слышно, как Алиса набрала воздух в грудь и на выдохе резко сказала: «Вот и не забывайтесь. Вы, когда переезжали, могли и супругу пригласить с собой. И сейчас были бы дома, в кругу семьи.» Раздался скрип кресла Семёна, и он спокойно продолжил: «Я должен поддержать моего друга. Ему очень тяжело одному. Перевернуть гигантский пласт работы. Заново создать свою организацию.» Алиса тут же парировала: «Создать? Заново? Свою организацию? А разве здесь была разруха? Разве 24 года до этого мы не работали? Не входили регулярно в тройку лучших по показателям?» Семён рассмеялся: «Какая тройка? Последнее место. Причём стабильно». «Последнее место у нас появилось только после вмешательства в текущую работу. Когда меняется приоритет и вводится ручное управление, меняется и оценка деятельности». Наступила тишина. Каждый думал о своём. А во мне крепло решение поменять всё кардинальным образом. «Послушай. Давай на чистоту. Вагрон мой друг, и сейчас ты оскорбила его. Ты здесь только благодаря Вагрону. Он дал тебе работу, позволяет стать членом команды. Я позволяю тебе приблизиться. Посмотри на Средиземову. Где она была до Вагрона? А теперь на первых ролях. И неважно, как она работает. Главное, что она член команды.» «Я Вас Услышала» в трубке напряжение достигло наивысшей точки. «А теперь позвольте мне идти. Рабочий день уже давно завершён.» «Ну что ты заладила. Завершён да завершён. Рабочий день у нас ненормированный.» «Да, но при сохранении 40-часовой рабочей недели.» «То, что ты сидишь здесь, это твоя инициатива. Кто не успевает сделать свои дела в течение рабочего дня, остается на дополнительную работу. Но я могу сделать так, что ты будешь уходить и приходить на работу, когда захочешь.» «Это бессмысленный разговор. У Вас ко мне всё? Я пойду».

Послышался скрип стула, с которого встала Алиса, словно намекая, на то, что разговор окончен, затем раздался резкий окрик Семёна: «Сядь, ты что себе позволяешь, тебя никто не отпускал.» Я почти физически почувствовал, что Алиса замерла, словно олень, попавший в свет фар. В ее глазах скорее всего уже плескалось нечто большее, чем просто гнев — там клокотал вулкан достоинства, готовый извергнуть лаву презрения. «Я позволяю? Что Вы себе позволяете?» — процедила она сквозь зубы, каждое слово звенело, как натянутая струна. «Вы позволяете мне дышать? Может быть, вы еще и солнце каждое утро зажигаете, чтобы я могла видеть?»

Алиса увидела, что в один миг Семён побагровел, словно перезрелый томат. Он привык, что слова его падают в благодатную почву страха и лести, а тут они разбивались о неприступную скалу. «Ты забываешься, девочка. Я могу…» — он не успел договорить.

В трубке послышались яростные слова Алисы: «Вы можете что? Уволить меня? Лишить меня "возможности" быть рядом с вами, великим благодетелем? Да пожалуйста!» В трубке раздался сигнал, извещающий о сбое вызова, я решительно встал и направился в коридор.

Алиса с вызовом смотрела Семёну прямо в глаза, ни на секунду не отводя взгляда. «Я работала здесь, когда вас еще и в проекте не было. Я знаю каждый винтик, каждую пружинку в этом механизме. И если этот механизм заржавел и скрипит, то не потому, что я плохо смазываю детали, а потому, что вы пытаетесь вставить в него шестеренки от другого агрегата!» выпалила она на одном дыхании, а затем, чтобы не потерять решимость, развернулась и, не оглядываясь, вышла из кабинета, хлопнув дверью так, что со стен посыпалась штукатурка. В её душе бушевал ураган, но снаружи она оставалась спокойной и собранной, словно горный ледник в полуденную жару. Она понимала, что начинается новая глава, глава, в которой ей предстоит бороться не только за правду, но и за себя. А Вагрон и Семён, пусть подавятся своими деньгами и своими "возможностями". Она сама кузнец своего счастья, и отныне будет ковать его только по своим эскизам. Возможно, совместно с Сергеем.

Алиса шла по коридору, ощущая спиной прожигающий взгляд Семёна. Каждый шаг отзывался гулким эхом в оглушительной тишине, словно барабанная дробь перед решающей битвой. Она чувствовала, как накопленная за последнее время усталость и несправедливость окаменевают в ледяной ком в ее груди, превращаясь в броню. «Что не убивает нас, делает нас сильнее», — пронеслось в голове, и Алиса усмехнулась про себя. Эта мантра, когда-то казавшаяся банальной, сейчас звучала как боевой клич.

Навстречу по коридору шёл Сергей.

16.4 «Мы освободимся от высшего гнета лишь тогда, когда освободимся от внутреннего рабства.» Н. Бердяев.

— Пошли в мой кабинет, поговорим. — сказал я и, развернувшись на месте, подхватил Алису под руку. — Мы с тобой сегодня перешли Рубикон и не стоит останавливаться на достигнутом.

Мы не спеша дошли до моего рабочего стола, молча сели рядом. Я включил чайник, налил две чашки чая, предложил одну Алисе. Она так же молча взяла её, сделала глоток, зажмурила глаза и сказала:

— Я пью глинтвейн в парке, сижу на лавочке, наслаждаюсь отдыхом и прекрасной погодой. — она открыла глаза и продолжила — я смотрю, ты на перепутье. И чего решил?

— То же, что и ты. Вот заявление на увольнение. Работу найду. Может быть, хватит и на нас двоих.

— Дай ручку и листок. На время поиска работы и моих накоплений хватит. Напишу такое же.

Я смотрел, как на белом листе бумаги появляются слова и понимал, что с каждым мгновением чья-то власть над нами пропадает. В кабинете словно становилось светлее, чьи-то тени метались по углам, прятались под столом, таяли серыми струйками около закрытой двери, словно втягиваясь в коридор. На моём столе лежало 2 заявления. Исмагилов, несмотря на закон о госслужбе, увольнял людей одним днём. Значит в понедельник нам только и останется, что собрать документы, сделать шаг вперёд и строить будущее на руинах прошлого. Было немного грустно, но спокойно. В первый раз за последнее время мы уходили с работы с лёгким сердцем.

Мы вышли из здания и не торопясь пошли по направлению к набережной. Снег слегка похрустывал под ногами, тёмная лента реки уходила вдаль. Мы всё удалялись и удалялись от этого золотого гетто, где за блестящим фасадом скрывались гнилые души. Алиса чувствовала себя птицей, вырвавшейся из клетки, и расправляющей крылья навстречу свободе. Нас ждал новый мир, полный возможностей и испытаний. Город шумел и жил своей жизнью, не замечая маленькой драмы, разыгравшейся в одном из неприметных офисных зданий.

16.5. «Нас заставляет страдать страх ошибиться в выборе, но, когда выбора нет, нет и страданий.» Бернар Вербер.

Семён шёл по коридору. В непривычно пустой приёмной он остановился, нерешительно переступил с ноги на ногу, словно не зная, что делать. В этот момент дверь в кабинет открылась и из него вышла Средиземова, поправляя накинутый пиджак, натужно улыбаясь и зябко передёргивая плечами. Семён только открыл рот, чтобы спросить, как она, не дожидаясь ответа, выпалила скороговоркой.

— У себя, настроение отвратительное, лампочки опять перегорели. Я бы не советовала заходить сейчас.

Не дожидаясь ответа, она выпорхнула в коридор и убежала в сторону своего персонального кабинета. Из полуоткрытой двери раздалось:

— Заходи, я вижу, что ты здесь. Экран то у меня ещё работает. И, кстати, куда делась Алиса? Я, кажется ещё её никуда не отпускал. Хотя пошла она. — Вагрон выругался и, неожиданно сменив тему разговора, продолжил — тебя два раза звать? Заходи. И найди Незрячего, пусть заменит плафоны. Что-то часто стали перегорать. Есть разговор.

Семён зашел в темный кабинет, освещаемый только мерцавшим голубым светом экраном камеры наблюдения, стоящим на столе монитором и фонарём, мигающим на улице недалеко от окна кабинета. Он закрыл дверь и в помещении стало совсем темно. Он словно услышал, как зашевелились расположившиеся в углах тени, плотоядно облизываясь и приближаясь к нему невидимыми струйками дыма. Неожиданно в памяти всплыла картинка из старого фильма, в котором главный герой по своей воле зашел в склеп и увидел обитателей, не смирно лежащих в саркофагах, а свободно разгуливавших по лабиринту и поджидающих случайных путников. Причём останки случайных путников тоже тянули свои руки к вновь вошедшим. Его даже передёрнуло от представленной картины.

— Что задумался, садись. — раздался из темноты каркающий голос — не бойся, не съем. Я сейчас сытый.

— С чего ты взял, что я тебя боюсь? Я пытаюсь в этой темноте найти свободное место.

— А разве здесь темно? Вполне себе интимный полумрак. Слушай, тебе не кажется, что пришла пора провести кардинальную чистку в наших славных рядах?

Семён осторожно ощупал ближайший стул и, убедившись в его наличии, опустился на него. Тишина сгустилась, словно горячий и влажный пар, обволакивая комнату и вдавливая Семёна в кресло. Он чувствовал, как взгляд Вагрона прожигает его сквозь тьму, словно луч прожектора, выискивающий жертву в ночи.

«Кардинальная чистка,» — эхом пронеслось в голове Семёна. Слова прозвучали как похоронный звон, предвещая бурю. Он знал Вагрона достаточно, чтобы понимать: за подобными заявлениями всегда скрывались тяжёлые последствия для всех неугодных. «Очищение огнём,» — так это называл раньше Исмагилов, хотя огнём служили не языки пламени, а хладнокровные предательства и подлые интриги. Привыкнув к получению больших денег за непыльные обязанности и ощутив всю полноту незаслуженной власти, терять их очень не хотелось. Поэтому он молча слушал продолжающийся монолог.

— Что ты молчишь? Неужели не видишь, как крысы расползлись по углам, пожирая всё, что я создаю? — Голос Вагрона был полон яда, как жало скорпиона, готового ужалить в любой момент. — Они грызут наши устои, подтачивают фундамент. Разве ты не чувствуешь смрад разложения, пропитавший воздух? Всё, что я с таким трудом создавал, рушится с каждым днём. Нужна жертва и показательная порка. Причём пороть будешь ты. Тебе же не привыкать. Будешь отрабатывать каждый вложенный в тебя ресурс. Есть такая замечательная поговорка «Бей своих, чтобы чужие боялись». Так вот, своих бить пока рано, да и мало пока нас. Назначим жертву сами. И жертвой будет. — Тут Вагрон сделал паузу, выразительно, как показалось Семёну, посмотрев на него. Он вздохнул, собираясь с духом. Семён понимал, к чему клонит Вагрон. Ему нужна была поддержка в предстоящей бойне. Он был лишь пешкой в чужой игре, но отказаться означало навлечь на себя гнев грозного противника. И тогда полумрак кабинета покажется ему раем, по сравнению с тем, что придумал Исмагилов.

Сердце Семёна забилось, словно пойманная в клетку птица, рвущаяся на волю. Еле уловимый в полумраке, взгляд Вагрона обжигал хуже раскалённого железа, проникая в самые потаённые уголки души, выискивая там слабость и сомнение, сминая зарождающиеся эмоции. «Жертвой будет…» — произнесённые слова зависли в воздухе, словно дамоклов меч, готовый обрушиться в любой момент. Семён впервые ощутил себя мухой, попавшей в паутину безжалостного паука, осознавая, что выбора у него нет. Иллюзия свободного выбора и самостоятельного принятия решений рассеялась окончательно. Игра началась уже давно, и вот сейчас он вынужден окончательно принять все её правила, даже если они пропитаны кровью и предательством. Отказ — это верная смерть, а он ещё не успел насладиться всеми прелестями жизни, не вкусил до конца запретный плод власти. «Лучше быть палачом, чем жертвой,» — промелькнула в голове циничная мысль, и он внутренне содрогнулся от собственной низости. Он поднял глаза на Вагрона, стараясь скрыть бурю, бушующую внутри. В его взгляде не должно быть ни страха, ни сомнения — только холодная решимость и преданность. «Я готов,» — прозвучал его голос, хриплый и неестественный, словно чужой. Слова сорвались с губ, словно проклятье, обрекающее его на вечные муки. Он еле увидел в сгущающемся мраке, как в глазах Вагрона вспыхнул огонь удовлетворения — огонь, который вскоре должен был пожрать чью-то жизнь. В кабинете воцарилась зловещая тишина, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов, словно отсчитывающих время до неминуемой трагедии. Семён чувствовал себя опустошённым и разбитым, словно после тяжёлой болезни. Он знал, что впереди его ждёт ад, но был готов пройти через него, лишь бы сохранить свою жизнь и власть. «Кто сеет ветер, тот пожнёт бурю,» — пронеслось в голове Семёна, и он понял, что буря уже началась, и ему предстоит сыграть в ней свою роль.

— Ладно, пошли поужинаем и проговорим детали экзекуции. Я в принципе, решил, кого будем пороть, но мало ли. Если есть свои кандидатуры, самое время предложить.

Семён ни секунды не раздумывая, резко выдохнул:

— Алиса.

Вагрон усмехнулся, откинулся на кресло и с усмешкой произнёс:

— Что, не дала? Плохо мотивируешь. Сейчас поедем и я тебе по дороге покажу одну фишку, как нужно прогибать под себя Вселенную.

Рывком вскочив с жалобно скрипнувшего кресла, Вагрон энергично рванул к выходу из кабинета, по пути плавно огибая стоящие в беспорядке стулья.

Семён понуро пошёл за ним, спустился на первый этаж и увидел, как сидящий до этого в небольшой комнате водитель вскочил и быстрым шагом, практически бегом побежал за Вагроном. Он растерянно теребил в руках ключи и говорил:

— Я машину прогревал полчаса назад. Куда едем. Подождите немного здесь, я сейчас подъеду ко входу.

Вагрон, не оглядываясь, процедил сквозь зубы:

— Ты не нужен. Я сам прокачусь. Жди здесь, я на своей.

Машина Исмагилова стояла в служебном гараже. В обязанности водителя входила регулярная чистка салона, мойка, прогрев, техническое обслуживание и заправка бензином. И вот сейчас Вагрон подошел к воротам гаража, подождал, пока водитель откроет ворота, сел на водительское сидение и кивнул на пассажирское кресло Семёну. Мотор резко взревел, словно раненый зверь, готовый разорвать тишину ночи. «Ну что, Сёма, начинается аттракцион,» — бросил Вагрон, и машина, словно пуля, вылетела из гаража на вечернюю, а по сути уже почти ночную улицу. Город, словно усыпанный бриллиантами ковер, расстилался внизу, далеко за пределами набережной, но Семён не видел его красоты. Внутри клокотал только страх.

Исмагилов вёл машину уверенно, но резко. Он перестраивался из полосы в полосу, за доли секунды уходя из-под удара двигающихся во встречном направлении, набирал скорость несмотря на звуки, визг тормозов и яростные сигналы. «Помнишь, я говорил про прогибание Вселенной?» — Вагрон говорил, не отрывая взгляда от дороги. «Это не просто слова. Это искусство. Искусство манипуляции реальностью. Алиса — всего лишь инструмент. Как молоток в руках скульптора. Ты должен видеть в людях не личностей, а ресурсы. Ресурсы для достижения своих целей. Забудь про мораль. Мораль — это удавка на шее сильного.» Слова Вагрона звучали как заклинание, открывающее врата в бездну. Семён чувствовал, как тьма проникает в его сердце, заполняя собой все светлые уголки.

Машина неслась по ночным, засыпающим улицам города, пожирая асфальт, щедро усеянный мокрыми, местами начинающими подмерзать лужами. Семён молчал, глядя в окно, где мелькали огни проносящихся навстречу автомобилей. Каждый из них — чья-то жизнь, чья-то судьба. И он сейчас словно принимал участие в изменении одной из них, сидя в этом стремительно несущемся экипаже. «Кто сеет ветер, тот пожнёт бурю,» — эта фраза стучала в висках, словно назойливый барабанщик, напоминая о расплате. Но Вагрон прав, думал Семён, сейчас важнее выжить. Они остановились у неприметного здания, похожего на склад. Вагрон вышел из машины, жестом приглашая Семёна следовать за ним. Внутри царил полумрак, и воздух был пропитан запахом сырости и железа. «Здесь начинается настоящая власть,» — прошептал Вагрон, и Семён почувствовал, как его желудок скручивается в тугой узел. Он знал, что назад дороги нет. Он переступил порог, входя в мир, где человеческая жизнь ничего не стоит, где правит только сила и страх. «Видишь эту дверь?» — Вагрон указал на массивную стальную дверь в конце коридора. «За ней — твоя свобода. Или твоя смерть. Выбор за тобой. Но помни, Сёма, цена ошибки — твоя жизнь.» Закончив фразу, Исмагилов, резко развернулся и быстрым шагом направился к машине. Семён услышал, как захлопнулась дверь на улицу, а потом хлопнула дверца автомобиля. «Темно, как в кабинете Вагрона. Но там хотя бы фонарь светит с улицы.» Неожиданно пришла в голову мысль. Семён постоял, зябко ежась в неотапливаемом промозглом помещении, развернулся и пошёл к выходу.

— Ну и к чему был нужен этот цирк? — небрежно спросил он у Исмагилова.

— О чём ты — зло ощерился Вагрон. — Ты не открыл дверь? Хотя, что я спрашиваю, конечно нет. Иначе вопросы были бы другие.

— Да, я не открыл. А что там?

— Власть, деньги, всё, что ты хочешь. Хотя власть — это не только деньги и влияние, Семён. Это еще и искусство держать людей в клетке их собственных пороков. Каждый в моём мире — пленник своих страстей, своей жажды. Какую цену готов заплатить лично ты? Разве ты не слышишь, как они зовут тебя?

Семён прислушался, но кроме хриплого дыхания Вагрона и тихо работающего двигателя премиального автомобиля не было слышно ни звука. Казалось, что за стёклами на улице плещется кромешная тьма, вязкая и тягучая, как нефть. Казалось, она не просто заполняет пространство, а норовит проникнуть в душу, высасывая остатки человечности. Вагрон продолжал что-то бессвязно говорить, казалось, он с кем-то спорит, крепко, до крови из-под ногтей вцепившись в руль. В тёмном проёме незакрытой двери, которая теперь оказалась практически напротив него он увидел силуэты людей, чьи лица скрывала темнота. Они ждали его, словно стая гиен, предвкушающих добычу.

Вагрон повернул к нему блестящие безумием глаза и неожиданно совершенно чужим голосом сказал, чеканя каждое слово:

— Выбор прост, Семён. Ты можешь стать одним из нас, или стать кормом для наших амбиций. Что выбираешь? — Вагрон ощерился, и, вдавив до упора педаль газа почти прокричал — Сейчас будем менять законы Вселенной.

В глазах Семёна вспыхнул отблеск безумия Вагрона. Он понимал, что пути назад нет. В этот же момент он почувствовал, как его буквально вжало в пассажирское кресло. Вагрон резко стартанул, с дрифтом развернулся через двойную сплошную, и понёсся в обратном направлении, всё увеличивая скорость.

16.6 «Правильного выбора в реальности не существует — есть только сделанный выбор и его последствия.» Эльчин Сафарли. «Мне тебя обещали.»

Первый снежный закат уже давно догорел, начинался небольшой снегопад. Снежинки, подхваченные лёгким ветром, кружились в танце. Зимний вечер окутал город тишиной и умиротворением. Улицы, обычно наполненные гулом, словно затаили дыхание, погрузившись в полусон. Река, ещё не закованная в ледяной панцирь, медленно катила тяжёлые, свинцовые в свете фонарей, воды. Ночной город, сверкающий огнями, был прекрасен в своём зимнем убранстве. Светлые пятна фонарей отражались в пушистом снегу, создавая причудливые узоры. Силуэты деревьев, будто нарисованные углём, выделялись на фоне тёмного неба, усыпанного яркими звёздами. Каждый вдох наполнял лёгкие свежим морозным воздухом, а каждый шаг оставлял след на нетронутом снежном покрове. В этой волшебной атмосфере, среди падающих снежинок и мерцающих огней, мы с Алисой чувствовали себя словно в сказочном мире, где время замедляется, а каждый миг становится вечным. Лавочка под фонарём словно ждала только нас. Отсюда открывался потрясающий вид на набережную, которую портил единственный оставшийся после ремонта кусок забора и бетонный блок, закрывающий спуск непосредственно к воде. Я смахнул рукой снег и предложил Алисе присесть.

— Ты знаешь, может я погорячилась. Давай вернёмся и заявления порвём.

— Солнышко, это было взвешенное решение. Хватит терпеть. Жизнь у нас одна и тратить её на обслуживание зарвавшегося хама не стоит. Вспомни, сколько времени ты провела в здании после окончания рабочего дня, расписывая письма, издавая приказы, подписывая документы. Ни один руководитель даже подумать не мог о подобной организации рабочего процесса. К тому же ты сама обратила внимание на то, что наше здание даже днём стало напоминать склеп. Это всё не просто так. Представляешь, сегодня Вагрон договорился до того, что мы все — только батарейки для исполнения его желаний. И предложил мне стать одним из надсмотрщиков. Помнишь, был такой мультфильм «Корпорация монстров». Так вот, Вагрон кажется его в детстве пересмотрел. Его Вселенная растёт от наших чистых незамутнённых эмоций. Страх и ненависть вызвать легче всего. И все эти ежедневные издевательства, эти невыполнимые задания — всё это для создания его Вселенной. Алиса, тебе не кажется, что тут попахивает шизофренией? Как вообще он попал к нам?

— Боюсь, на этот вопрос ответа мы никогда не узнаем. Алёна Николаевна, как чувствовала, что ничего хорошего её здесь не ждёт и добилась своего перевода подальше отсюда.

— Да. Мы опять возвращаемся к тому, что в такой переломный момент рассуждаем о том, что по сути уже для нас не важно. Шаг сделан, Рубикон перейдён, что там ещё принято говорить в подобных случаях. — Я притянул несопротивляющуюся и улыбающуюся Алису к себе, взял за руку и крепко поцеловал не отрываясь. Пока она не замолотила руками по моей спине и не прошептала, задыхаясь:

— Пусти, задушишь.

Мы сидели и молчали, наслаждаясь моментом какой-то нереальной тишины. Снежинки танцевали всё интенсивней, снежное покрывало укутывало город, успевший за день стряхнуть с крыш и деревьев зимние кружева. Я на секунду задумался, затем улыбнулся и, вздохнув, вернулся к важной для нас теме:

— Знаешь, а ведь и правда, как говорил Хэмингуэй, «человек не остров». Мы все связаны, Алиса. И уход Алёны Николаевны, наш с тобой уход — это как вырвать нить из ткани мироздания. Вроде мелочь, а дыра останется. Вопрос лишь в том, кто её заметит и захочет ли заштопать.

Я отпустил её руку и посмотрел на покрывающийся белой шапкой бетонный блок. Снег шёл всё гуще, начинал застилать горизонт, превращая засыпающий город в белое безмолвие. Он словно намекал, что пора начинать с чистого листа.

— Алиса, я не помню, где это прочитал, но мне кажется, цитата очень подходит к нашему моменту — «из нуля не возникает ничего, кроме нуля». Нам придется создавать свою Вселенную, кирпичик за кирпичиком, не позволяя Вагрону и его прихвостням диктовать правила игры.

Алиса вздохнула и прижалась ко мне.

— Боюсь, это будет непросто. Он же просто так не отпустит. Он будет мстить, плести интриги, отравлять нашу жизнь своими ядовитыми стрелами. — В её голосе звучала тревога, но я видел в блестящих глазах искорки решимости.

— Послушай, мы же не зря прочитали столько книг и посмотрели столько фильмов. Мы знаем, как бороться с чудовищами. Даже если они прячутся в обличье обычного начальника. Сегодня Вагрон мне сказал одну фразу «нельзя разобрать сгоревший дом, не испачкав руки». Я с ним не согласен. Можно взять бульдозер и сгрести всё в сторону. Теперь мы будем хитрее, умнее, и, если потребуется, безжалостнее. Мы покажем ему, что такое настоящая Вселенная, наполненная любовью, состраданием и уважением. А страх и ненависть оставим ему самому, пусть захлебнется в них, как в болоте. — Я обнял её крепче, чувствуя, как она начинает дрожать от предвкушения грядущих изменений. — У нас с тобой есть то, чего нет у Вагрона — любовь и надежда. И этого должно быть достаточно, чтобы победить любую тьму. Искренними могут быть не только страх и ненависть.

Алиса доверчиво прижалась и произнесла, уткнувшись теплым носиком мне в шею:

— В Лас-Вегасе. Был такой фильм. У меня в последнее время ощущение, что я вижу наяву этих главных героев.

— Всё. Для нас этот треш позади. Если верить теориям, то мы прямо сейчас создали новое ответвление реальности, в котором нет места негативным сущностям.

Снег продолжал свое триумфальное шествие, засыпая прошлое, словно пеплом древней цивилизации. Алиса подняла голову, и снежинки, танцуя, запутались в ее волосах, превращая ее в лесную нимфу, готовую к бою.

Мы будем строить нашу Вселенную, — выделив голосом слово «нашу», сказала Алиса, отстраняясь и смотря мне в глаза, — как Гауди строил Саграду Фамилию, камень за камнем, с любовью и верой. И каждый кирпичик будет пропитан светом и надеждой. Пусть Вагрон смотрит и захлебывается своей желчью, видя, как растет наше творение, как оно становится ярче и прекраснее, чем все, что он когда-либо мог себе представить.

Я улыбнулся и ответил её:

— Если это было сравнение, то храм Святого Семейства в Барселоне пока ещё не достроен.

Мои последние слова заглушил рёв мчащегося с превышением всех разрешенных скоростей автомобиля. Казалось, что он охватил всю набережную и доносится одновременно со всех сторон.

— Смотри, какой-то сумасшедший летит вдоль набережной. — Алиса всмотрелась в силуэт, еле различимый сквозь падающий снег. Мощный свет фар летящего автомобиля выхватывал из полумрака. Блестящий механический зверь, ощетинившийся хромом и сталью, казалось, впервые вырвался на свободу из многолетнего заключения. Он несся, как разъяренный бык, готовый растоптать все на своем пути. «Как вы не понимаете, это другое,» — прошептал я, чувствуя, как ледяная рука страха сжимает мое сердце. В этом реве металла и ярости я услышал эхо всех трагедий, когда-либо случавшихся на дорогах, хор несбывшихся надежд и оборванных жизней. Фары машины, словно глаза циклопа, пронзали пелену снегопада, высвечивая траекторию безумной гонки. Они танцевали на мокрых камнях набережной, отражаясь в темной воде реки, словно души, застрявшие между мирами. Время замедлилось, растянулось до бесконечности. Я видел каждую снежинку, падающую с неба, чувствовал морозный поцелуй ветра на своей коже, слышал, как бьется мое собственное сердце, отсчитывая последние секунды. Алиса, словно зачарованная, застыла на месте, не в силах оторвать взгляд от приближающегося болида. В ее глазах я увидел отражение этого ужаса, отблеск фар, превратившийся в две крошечные звездочки страха. Мы стояли, не в силах пошевелиться. Секунды приближения автомобиля растянулись в годы ожидания. Вопреки всему, перед глазами не пробегали картины жизни.

Машина приближалась, превращаясь в воплощенный кошмар, адскую колесницу, несущуюся прямиком в нашу с Алисой реальность. Звук мотора — утробный рык, переходящий в визг — заполнил собой все пространство, вытесняя тишину ночи, словно злобный джинн, вырвавшийся из бутылки.

За доли секунды до столкновения хромированный блестящий снаряд вильнул, словно наехав на дорожного полицейского ежа и, ускорившись, влетел в бетонный блок, стряхнув с остатка забора накопившуюся снежную шапку. Мгновенно наступила обволакивающая тишина, нарушаемая потрескиванием остывающего двигателя и лёгким пением начинающейся вьюги, стремящейся восстановить нарушенное снежное покрывало.

16.7.

На смотровой площадке, с которой открывался отличный вид на всю набережную, за столиком, который на удивление всё время оставался чистым, несмотря на продолжающийся снегопад, сидели двое, которые молча наблюдали за происходящим в реальном времени.

— Да, он так и не смог понять, что менять физические законы этого мира, это не в его власти. Его власть — всего лишь удачно созданная иллюзия.

— Ну не скажи. Он был всего лишь марионеткой, пляшущей в такт движениям опытного кукловода. Надеюсь, тебя не обижает это сравнение? И как все куклы, стал не нужен, ослепленный блеском самообмана. Думал, что сможет выковать себе крылья из чужой мечты, чужих эмоций, а в итоге рассыпался пеплом на холодном ветру.

Один из наблюдателей затянулся тонкой сигаретой, выпустив в морозный воздух облачко дыма, похожее на Вагрона. Дым мгновенно растворился, словно подтверждая мысль о мимолетности и бренности всего сущего.

— Иллюзия — опасная штука. Она как мираж в пустыне: манит, обещает, но в итоге оставляет тебя одного, измученного жаждой, посреди безжизненного пространства. Он пытался построить свой карточный домик на песке, забыв, что любая буря сметет его в мгновение ока.

Второй наблюдатель кивнул, не отрывая взгляда от места аварии, где уже начали собираться первые любопытствующие. Их силуэты казались тенями на фоне заснеженного пейзажа, словно призраки, притянутые к месту трагедии. При этом от искорёженного металла удалялись, слегка пошатываясь двое. Мужчина и женщина брели вдоль набережной, постепенно растворяясь в вихре танцующих снежинок.

— Он был художником, пишущим картину кровью на холсте эгоизма. Но краски оказались слишком тусклыми, а холст — слишком самовлюблённым. И вот теперь, вместо шедевра — лишь разорванное полотно, забрызганное алыми пятнами отчаяния. Остается только гадать, чему он научился в своей последней секунде перед столкновением с неизбежностью. Узнал ли он, что истина — не в иллюзиях, не в попытке прогнуть под себя действительность, а в принятии реальности такой, какая она есть. Или так и остался пленником своей собственной лжи?

— С ним всё ясно. А что скажешь насчёт этой парочки, — подошедший к краю смотровой площадки показал рукой вдоль набережной, на которой снег успел засыпать две цепочки следов.

Второй усмехнулся, достал из кармана брелок сигнализации, нажал на кнопку, и, услышав звук отключившейся сигнализации, спокойно сказал:

— Я думаю, им срочно нужно вызвать такси.

Снег шёл и шёл, Облака уже не двигались, а просто висели над городом, освобождаясь от обременяющей их ноши. Автомобиль с эмблемой такси медленно катился вдоль набережной к автобусной остановке, на которой стояли двое, спокойно дожидавшиеся первой освободившейся машины.

Снег продолжал свою магическую работу, превращая мир в холст, готовый принять новые краски. «Мы — художники своей судьбы», — пронеслось у меня в голове. Я поднял её лицо и заглянул в глаза, в которых бушевала целая галактика эмоций. «Мы — дети Вселенной,» — подумал я. И наша любовь — это та сила, которая способна зажечь новые звезды и осветить самые темные уголки Вселенной. Мы не позволим кому-либо погасить наш свет. Мы будем бороться за своё счастье, за свой мир, за любовь, которая сильнее любой тьмы.