Кровь и Воля. Путь попаданца

Глава 25. Кровавая заря

Мы заняли позиции у ворот.

Ночь сгущалась вокруг, обволакивая нас, как чёрная смола, липкая и удушающая. Воздух стал густым, тяжёлым, пропитанным запахом пота, крови и чего-то ещё — древнего, зловещего, что ползло из леса.

"Лютоволк" в моей руке пульсировал тревожным синим светом, будто живое существо, чуящее приближение тьмы. Его отблески скользили по лицам воинов, искажённым напряжением, бледным в дрожащем свете факелов.

На деревянном помосте у частокола Святослав казался воплощением решимости.

Его плащ развевался на холодном ветру, как знамя, а меч в его руке сверкал, словно осколок луны, вырванный из ночного неба. Лезвие ловило отблески пламени, мерцая кровавыми оттенками, будто жаждало битвы.

— Лучники, к стенам!

Его голос, твёрдый и властный, рассек тишину, как тот самый меч — резко, безжалостно.

Десятки стрел с шипением натянулись на тетивах, готовые сорваться в полёт. Наконечники блестели тускло, как глаза хищника в темноте.

Первая волна нападающих возникла из леса внезапно – не как живые существа, а как материализовавшийся ужас. Они вырвались из черноты не постепенно, а единым смрадным валом, будто сама ночь разверзлась и изрыгнула их наружу. Их тела сливались с тенями, лишь мертвенно-бледные лица и когтистые лапы мелькали в темноте, словно кровавые мазки на черном холсте.

— Огонь!

Команда княжича разорвала ночную тишину, и туча стрел взмыла в небо. Горящие снаряды прочертили огненные траектории, оставляя за собой змеящиеся дымные шлейфы. Казалось, это не просто стрелы – а последняя молитва отчаявшихся людей, пытающихся прожечь саму тьму.

Но твари даже не дрогнули.

Они продолжали бежать – жутко, неестественно, их конечности выгибались под невозможными углами. Стрелы вонзались в их тела, вспыхивали синим пламенем, но никакой крови, никакой боли – лишь хруст ломающихся костей и шипение горящей плоти.

Одна из тварей, с торчащими из груди и спины тремя стрелами, даже ускорилась. Ее рот, неестественно широкий, растянулся в немом крике, обнажая ряды мелких, острых зубов.

Седой, стоявший рядом в своем зверином обличье, весь дрожал от сдерживаемой ярости. Его шерсть, слипшаяся от пота и крови, топорщилась на загривке, а желтые глаза метали молнии в сторону приближающейся нечисти.

— Обычные стрелы им нипочем! — его рык, низкий и хриплый, был полон презрения к этой нежити, плюющей на законы природы.

Я оскалился в ответ, чувствуя, как зверь внутри рвется наружу. Его ярость пульсировала в висках, требуя крови, требуя мести.

— Тогда попробуем по-другому.

"Лютоволк" в моих руках ожил.

Я вскинул клинок над головой, и синее пламя — древнее, дикое, неукротимое — вспыхнуло с такой яростью, что на миг затмило даже свет факелов.

Оно лилось по лезвию, клубилось, шипело, будто сама ночь обрела форму и готова была разорвать эту тьму на клочья.

— Стая, ко мне!

Из рядов дружинников, словно вызванные из самой тьмы, выступили пятеро. Их глаза пылали в полумраке нездешним огнем - не отражением факелов, а внутренним, хищным свечением. Они двигались слитно, как стая, чувствуя друг друга без слов.

Мы ринулись вперед, когда первые твари врезались в частокол. Их когти скребли по дереву, скрежет разносился по лагерю, будто кто-то точил ножи о кости.

Мой клинок рассек воздух со свистом, оставляя за собой дрожащий голубоватый шлейф. Пламя на лезвии взвыло, ожило, потянулось к твари, словно чувствуя добычу.

Первый удар – и существо с безликой мордой вздрогнуло, замерло, а затем...

Рассыпалось.

Черный прах, мелкий, едкий, словно пепел из самого сердца преисподней, осел на землю.

Справа Седой устроил кровавую мясорубку.

Он крутился, рвал, бил, его серая шкура уже почернела от липкой гадости, что сочилась из ран врагов. Его клыки блестели, окрашенные в багровое, а глаза...

Глаза горели.

— Щиты! — Голос Святослава взметнулся над полем боя, но потонул в хаосе — в скрежете металла, воющих голосах, хрусте ломающихся костей.

Дружинники схватились, сомкнув дубовые щиты в единую стену. Копья и мечи выставились вперед, ощетинившись, как иглы дикобраза.

Но твари не останавливались.

Их было слишком много.

Черная волна живой плоти билась о нашу оборону, разбиваясь, но не отступая.

И вдруг одно из существ, гибкое, длинное, вскочило на частокол с ловкостью демона. Его пальцы, костлявые, с перепонками, как у летучей мыши, впились в дерево, разрывая кору, цепляясь, карабкаясь выше.

Его морда — безглазая, с разорванным ртом до ушей, повернулась к нам, и что-то, похожее на улыбку, искривило ее.

Я прыгнул, не раздумывая.

Мое тело двигалось само, ведомое звериным инстинктом. "Лютоволк" взвыл в моей руке, его клинок рассек ночь синим пламенем, словно призывая древних богов войны встать на нашу сторону.

Существо разлетелось на куски – его тело взорвалось черной жижей, но в последний миг его "лицо" исказилось, поплыло...

И вдруг —

Мать.

Ее глаза, наполненные ужасом и мольбой, смотрели на меня сквозь пелену смерти. Ее губы, бледные, дрожащие, шептали мое имя...

— Мирослав…

Я застыл.

Всего на долю мгновения — но этого хватило.

Острая, нестерпимая боль пронзила бок, словно раскаленный кинжал, вонзенный под ребра.

Черный шип, покрытый липкой тьмой, вошел глубоко в плоть, разрывая, кромсая, отравляя.

Кровь хлынула горячей волной, заливая кольчугу, стекая по ногам, окрашивая землю в багровое. Но вместо падения, вместо слабости, я почувствовал ярость, нечеловеческую, всепоглощающую.

Волк внутри взревел, вырываясь на свободу.

Мое сознание погасло, уступив место первобытному безумию. В тот миг я перестал быть человеком — только клыки, когти и ненависть, горячая, как лава.

Мир окрасился в багровый цвет, залитый кровью и яростью.

Звуки смешались в один вой — крики тварей, хруст костей, рычание зверей. Я не думал, не анализировал — только рвал, кромсал, убивал, пока тьма не отступила.

Когда я снова пришел в себя, вокруг лежали десятки тел — или то, что от них осталось.

Изуродованные останки, разорванные, распотрошенные, будто над ними поработал не воин, а голодный хищник. Кишки висели на кольях частокола, черная жижа сочилась из распоротых животов, запах смерти стоял таким густым туманом, что перехватывало дыхание.

Святослав стоял рядом, его меч был черным от густой, липкой жидкости, словно выкованным из самой тьмы.

— Это был только первый натиск, — сказал он, переводя дыхание, его взгляд был полон тревоги, но и жестокого удовлетворения.

Я посмотрел на восток, туда, где должен был встать новый день.

Но небо светлело не утренней зарей.

Оно полыхало зловещим заревом — красным, как запекшаяся кровь, как

— Настоящая битва еще впереди, — прошептал я, чувствуя, как зверь внутри скулит, предвкушая новую резню.

Алая полоса на востоке расползалась, словно рваная рана на теле израненного неба. Она не несла света — только зловещее марево, будто где-то за горизонтом полыхал гигантский погребальный костер. Я опирался на верного "Лютоволка", чувствуя, как клинок дрожит в моей руке, словно живое существо.

Кровь пульсировала под ребрами, медленно сочась сквозь грубую повязку. Каждый вдох отдавался огненной болью, но я стиснул зубы — эта боль была маяком, доказательством, что я еще дышу, что бьюсь, что не сдался.

Седой, уже принявший человеческий облик, сидел на корточках, торопливо перевязывая окровавленную ладонь обрывком грязной ткани. Его желтые глаза, обычно спокойные, плясали — беспокойство, нетерпение, что-то еще, глубоко запрятанное.

Взгляд его нервно скользил по лесу, где тени шевелились слишком оживленно для мертвого утра.

— Они отступили, — проскрежетал он, затягивая узел так, что кровь выступила сквозь ткань. — Но ненадолго.

Святослав приблизился, сбрасывая пропитанный черной жижей плащ. Ткань пала на землю с мокрым шлепком, тут же начав дымиться - тьма разъедала ее, словно кислота.

— Ты ранен.

Его слова прозвучали сухо, без сочувствия. Не диагноз - приговор.

Я лишь кивнул, когда Седой, не предупредив, приложил к ране раскаленный клинок. Плоть зашипела, запах паленого мяса ударил в нос, но я не застонал.

— Пустяк.

Княжич лишь хмыкнул в ответ, окидывая взглядом наш израненный лагерь. Воины предавались скорбному делу – хоронили павших товарищей. Лучники спешно меняли оборванные тетивы. В воздухе висел густой, терпкий запах гари, крови и чего-то еще – приторно-сладкого, почти тошнотворного. Предвестие гнили.

— Они играют с нами, — неожиданно произнес Святослав. В его голосе послышалась сталь. — Эта атака была… разведкой боем.

Седой резко вскинул голову, как волк, учуявший запах крови. Его ноздри дрогнули, желтые зрачки сузились в черных прорезях.

— Княжич прав. Они не просто нападали. Они считали наши шаги, запоминали удары, изучали, как мы дышим в бою.

Я сжал рукоять "Лютоволка". Синее пламя, что еще минуту назад яростно плясало на клинке, теперь горело ровно, почти смиренно — обманчивое затишье перед бурей.

— Тогда покажем им силу.

Но земля ответила раньше слов.

Сначала — тихий тремор, будто где-то далеко проснулся великан и потянулся.

Потом — мощные толчки, раскалывающие почву. Камни подпрыгивали, как горошины на раскаленной сковороде.

Из чащи вырвался гул.А что-то древнее, глубинное — стон самой земли, пробуждающий в жилах ледяной ужас.

Деревья закачались без ветра, их ветви ломались с треском, стволы скрипели, будто невидимые великаны рвут лес на части.

И тогда...

Мы увидели Его.

Оно возвышалось над лесом, как оживший древний холм, покрытое потрескавшейся корой и лишайниками, будто веками спало под землей, пока его не разбудили. Каждый шаг исполина заставлял землю стонать, а его ветви-руки, длинные и узловатые, волочились по земле, оставляя за собой черные, дымящиеся борозды – будто сама почва гнила от его прикосновения.

Лица не было.

Только впадина, глубокая, как пещера, из которой сочился тусклый зеленый свет, похожий на болотные огоньки над трясиной. Он пульсировал, будто это было сердце – гниющее, больное, но живое.

— Боже…

Чей-то голос сорвался в шепот за моей спиной.

Седой перекрестился старым знаком – не крестом, а движением, которому учили еще до крещения Руси. Его губы шептали что-то, древнее, забытое, страшное.

— Страж Порога…

Святослав обернулся к дружине. Его голос гремел, как набат, без тени страха:

— Щиты! Копья!

Но я чувствовал – обычное оружие бессильно против этого кошмара.

"Лютоволк" в моей руке вспыхнул ослепительным синим пламенем, словно звезда, разорвавшаяся в ладони. Свет был настолько ярок, что даже я, привыкший к его мерцанию, на миг зажмурился.

— Стая!

Мой клич разнесся над полем, и пятеро воинов шагнули вперед. Их глаза уже светились тем же звериным огнем – желтым, немигающим, голодным. Они выстроились полукругом, ощетинившись клинками, на которых тоже заплясало синее пламя.

Я сделал шаг навстречу чудовищу, чувствуя, как дикий зверь внутри меня рвется на свободу.

— Сегодня мы узнаем, кто сильнее, — прошептал я одними губами. — Древние стражи…

Костяные пластины прорвались сквозь кожу, острые когти вылезли на пальцах, густая шерсть покрыла тело. Превращение было болезненным, но неизбежным.

— …или новые хозяева тьмы.

И когда Страж Порога издал оглушительный рев, сотрясший сами основы мироздания, мой ответный волчий вой слился с яростными криками дружины, с лязгом обнаженных мечей, с ревом пробуждающегося леса.

Земля стонала под поступью титана, трескаясь и проваливаясь под его чудовищной тяжестью. Каждый его шаг отдавался гулким эхом в самом сердце мира, будто сама природа скорбела о его пробуждении. Воздух дрожал от низкого рокота, исходящего из его груди, а деревья вокруг клонились к земле, словно в поклоне перед древним ужасом. Его тело, сплетённое из вековых стволов и перевитое жилами корней, скрипело и стонало при каждом движении, а в пустотах между древесной броней мерцал тусклый зелёный свет — словно тлеющая ярость леса, заключённая в этом исполине.

Я стоял во главе пятерых Ольховичей, ощущая, как их звериная ярость сплетается с моей собственной, образуя единую стальную волю. Их дыхание, горячее и прерывистое, сливалось в общий ритм — мы были пятеро, но действовали как один. "Лютоволк" в моей руке, словно осколок упавшей звезды, пылал ослепительным синим пламенем. Его клинок, выкованный из павшего метеора, оставлял в воздухе светящиеся шлейфы, а древние руны на лезвии гудели в унисон с биением моего сердца.

— Кругом! — рявкнул я, и мы, словно тени, скользнули в разные стороны, заключая исполина в смертельное кольцо.

Ольховичи двигались стремительно и беззвучно, их когтистые лапы едва касались земли, а глаза, горящие жёлтым огнём, неотрывно следили за врагом. Они знали — один неверный шаг, и гигант раздавит нас, как сухие ветви. Но мы не дадим ему шанса.

Страж Порога замер, его исполинское тело, сплетённое из вековых стволов и черных, как смоль, корней, на мгновение окаменело. Его ветви-руки взметнулись в воздух, извиваясь, словно слепые щупальца, ищущие опору в пустоте. Древесина скрипела и стонала, будто не желая подчиняться воле хозяина, но древняя магия, скреплявшая это чудовище, была сильнее.

Из самой его сердцевины, из той черной пустоты, где когда-то билось сердце леса, вырвался звук — не рев, не вой, а скорбный скрип вековых деревьев, терзаемых бурей. Он пронзил воздух, заставив содрогнуться даже самых стойких. Казалось, сам лес оплакивал то, во что превратился его страж.

Седой, словно дикий зверь, сорвавшийся с цепи, первым бросился в атаку. Его серый мех сливался с клубящимся туманом, а волчья тень мелькнула в багровом свете зари, будто кровавое предзнаменование. Когти, острые как лезвия, готовы были вонзиться в древесную плоть, разорвать ее, добраться до слабого места…

Но прежде чем он достиг цели, чудовищная ветвь обрушилась на него с такой силой, что воздух захлопнулся, как удар грома. Удар пришелся в бок, и Седой взвыл от боли, отшвырнутый в сторону, как жалкая щепка. Он кувыркнулся по земле, оставляя за собой борозду в рыхлой почве, и на мгновение замер, сбитый с ног.

— Огонь! — прокричал Святослав, его голос, хриплый от напряжения, разрезал хават битвы.

И ответ не заставил себя ждать.

Десятки стрел, ощетинившихся пламенем, взмыли в небо, оставляя за собой дымные шлейфы. Они вонзились в древесную броню Стража, и на мгновение казалось, что победа близка — огонь лизал кору, разгораясь яркими языками.

Но гигант лишь вздрогнул, словно от укуса комара. Его кора, пропитанная древней магией, не горела, а лишь тлела, сопротивляясь пламени. Огонь, не найдя пищи, гас, оставляя после себя лишь черные подпалины.

И вдруг, словно удар молнии, меня пронзило осознание.

Понимание.

— Он не горит! — завопил я, заглушая стоны леса. — Он – часть леса! Плоть от плоти!

Страж Порога повернул ко мне свое "лицо", и в этот миг я прыгнул, ведомый отчаянием и внезапным прозрением. "Лютоволк" взвыл в моей руке, рассекая воздух, словно клинок самой судьбы.

Удар пришелся в самое сердце зеленого свечения, в саму душу древесного исполина.

И мир взорвался калейдоскопом видений.

Я увидел:

Бескрайние девственные леса, не знавшие топора.

Каменные круги, где танцевали тени давно ушедших эпох.

Древний народ, заключивший священный договор с силами, старше времени.

И правду.

Страж не был врагом.

Он был сторожем.

Я рухнул на колени, чувствуя, как пелена видений рассеивается, оставляя меня наедине с реальностью. Чудовище замерло, словно окаменевшее, все движения прекратились.

Святослав, задыхаясь, подбежал ко мне.

— Что случилось? Что ты увидел?

Я поднялся, глядя на неподвижного гиганта, и горечь пропитала мой голос.

— Мы воевали не с тем врагом…

Из глубины леса донесся новый звук – тысячи шепотов, сплетающихся в единый, зловещий голос, словно сама тьма заговорила.

И тогда Страж Порога развернулся – но не к нам.

К лесу.

К тому, что выползало из его недр.

К настоящей тьме.