Кровь и Воля. Путь попаданца

Глава 26. Истинный враг

Кровавый рассвет разорвал небо, словно рана от божественного кинжала. Алые полосы зари смешались с чернильной тьмой, превратив небеса в пульсирующую рану. Воздух загустел, наполнившись запахом гниющей листвы и медной горечью древней крови.

Из лесной чащи выползала тьма — не просто отсутствие света, а живая, дышащая субстанция. Она стелилась по земле черными щупальцами, обволакивая стволы деревьев, превращая их в скрюченные силуэты. Казалось, сам лес корчился в агонии, когда тьма поглощала его, ветвь за ветвью, оставляя после себя лишь пустоту.

Страж Порога издал звук, от которого кровь застыла в жилах. Это был не просто рев — а голос самой земли, хриплый, древний, помнящий времена, когда люди еще не смели поднять глаза к небу. Его костяные пальцы впились в почву, и земля ответила дрожью.

"Лютоволк" в моей руке внезапно погас. Лезвие, еще мгновение назад пылавшее синим огнем, стало холодным и мертвым.

— Что за чертовщина... — начал Святослав, но его слова утонули в оглушительном грохоте.

Тьма сгущалась, принимая кошмарные формы. Сначала — лишь бесформенная масса, колышущаяся как студень. Затем — очертания конечностей. Сотни рук с слишком длинными пальцами. Тысячи ног, сгибающихся в неестественных местах. И головы... Безликие, с впадинами вместо глаз, с щелями вместо ртов — они пульсировали, сливаясь и разделяясь в бесконечном цикле.

Седой отшатнулся, его лапы скользнули по мокрой хвое, оставляя глубокие борозды в земле. Его спина выгнулась, шерсть встала дыбом, а из горла вырвался хриплый, почти человеческий стон.

И тогда я увидел.

В его глазах — в этих всегда холодных, мертвых глазах убийцы — вспыхнул неподдельный ужас.

Не злоба. Не ярость.

Страх.

— Они пришли, — прошептал он, и его голос, обычно рычащий и грубый, теперь звучал как скрип ломающихся ветвей. — Те, кого предали забвению.

И лес вокруг нас затаил дыхание.

Ветер стих. Даже треск горящих ветвей умолк.

Только тишина.

Густая, тягучая, как смола.

И в этой тишине я почувствовал.

Волк внутри меня — тот самый, что всегда рвался наружу с яростью и жаждой крови, — сжался в комок. Он скулил, жалобно и беспомощно, как щенок, загнанный в угол.

Впервые — не от ярости, а от первобытного, животного страха.

Но Страж Порога шагнул вперед — не в отступлении, а в вызове. Его древняя кора затрещала, разверзлась по швам, словно сбрасывая оковы тысячелетнего сна. Из зияющих трещин хлынул изумрудный свет — не просто сияние, а сама плоть древнего леса, чистая, первозданная, не тронутая временем. Он пылал, как сердце мира, и в его отсветах дрожали тени, будто в страхе перед пробуждением истинного хозяина.

Исполин воздел свои ветви-руки, и тогда —

Битва началась.

Зеленый свет врезался в клубящуюся тьму, как копье в грудь демона. Воздух взорвался чудовищной волной, сбившей нас с ног. Земля содрогалась в агонии, деревья рушились, словно скошенные травинки, а небо почернело, затянутое пеплом и искрами.

Я поднялся первым, сквозь звон в ушах, сквозь жгучую боль, что пожирала каждую клетку моего тела. Мои пальцы сжали рукоять "Лютоволка", и тогда —

Он вспыхнул вновь.

Но теперь его пламя не синее, а изумрудное — точно такое же, как свет Стража. Оно лизало клинок, перетекало по моей руке, и я чувствовал, как оно говорит со мной.

Голосом ветра.

Голосом корней.

Голосом чего-то древнего.

— Ольховичи!

Мой крик, пропитанный отчаянием и решимостью, прорвался сквозь грохот стихий.

— Щиты!

Мы сомкнули ряды, сплетаясь в единый живой щит. Плечом к плечу, дыхание в дыхание. Святослав и его дружинники встали за нами – их щиты, политые кровью и потом, образовали вторую стену. Сталь, воля и ярость, сплавленные воедино.

Но тьма надвигалась.

Она не шла – она лилась, как смола, тяжелая, неумолимая. Деревья чернели и рассыпались в прах, едва ее касались. Воздух густел, становясь ядовитым, и с каждым вздохом в легких разгорался огонь.

Страж Порога отступал.

Его свет, еще недавно ослепительный, мерк, словно угасающая звезда. Изумрудные лучи бледнели, сжимались, отступая под натиском пустоты. Его кора трескалась, обнажая черные, безжизненные глубины.

— Мы не выстоим…

Этот шепот, сорвавшийся с чьих-то губ, эхом отозвался в моем сердце.

Я оглянулся.

Наши ряды редели.

Дружинники падали один за другим – не от ран, а от тьмы, проникающей в самое нутро. Их лица серели, глаза мутнели, а тела становились легкими, словно высушенные листья.

Даже Ольховичи, эти могучие дети леса, бледнели. Их шкура, еще недавно лоснящаяся силой, тускнела. Мускулы дрожали, когти больше не рвали врага – лишь цеплялись за землю, пытаясь устоять. Их звериная сила иссякала, как вода в пересохшем русле.

И тогда...

Я увидел.

В самой гуще тьмы — ядро. Точку, темнее самой черной ночи. Форму, которая управляла этим хаосом.

Я повернулся к Святославу. Его лицо, иссеченное кровью и потом, было жестким, как камень. Но в глазах — тот же огонь, что и в моих.

— Дай мне пятерых лучших, — сказал я, и слова повисли в воздухе, тяжелые, как клятва.

Он понял без слов.

Просто кивнул.

И тогда —

Седой шагнул вперед.

Его когти уже прорезались сквозь кожу, капли крови чернели на земле. Глаза, горящие желтым огнем, не отводились от тьмы.

— Я иду с тобой, вожак, — прохрипел он, и в его голосе не было страха. Только ярость. Только готовность.

За ним — четверо других.

Бурый, чьи удары ломали хребты медведям.

Рысь, быстрее тени, безжалостнее зимы.

Длинный, чье копье никогда не промахивалось.

Молчун, который не говорил, но убивал тише ветра.

Мы бросились вперед, пока Страж сдерживал основную массу . Его зеленый свет, уже слабый, но все еще яростный, освещал наш путь, заставляя тьму вздыматься и отступать, как волны перед кораблем.

Они ждали нас.

Когда мы прорвались к ядру, мое сердце остановилось.

Воздух здесь был густым, словно жидкий дым, а каждый вдох обжигал легкие. Тьма сгущалась, пульсировала, но в самом центре — в эпицентре этого кошмара — стоял человек.

Или то, что когда-то было человеком.

Он носил плащ из сплетенных теней, струящихся, как река в лунную ночь. Его очертания дрожали, будто отражение в воде, а лицо...

Оно менялось.

Морщинистый старик с глазами, полными скорби.

Безусый мальчишка с бездонным взглядом.

Женщина с усталой улыбкой.

Мать.

И вдруг — оно улыбнулось мне знакомой улыбкой, той самой, что согревала в детстве. Но губы растянулись слишком широко, обнажая черные, как смоль, десны и зубы — острые, как иглы.

— Мирослав, — произнесло Оно.

Голос был эхом всех голосов, что я когда-либо слышал: шепот матери, смех друзей, предсмертные хрипы врагов. Он проник прямо в кости, в самое нутро, туда, где прячется страх.

— Мы ждали тебя так долго.

Седой зарычал за моей спиной, его шерсть встала дыбом. Ольховичи сгруппировались, готовые к прыжку, но я поднял руку.

"Лютоволк" в моей ладони вспыхнул ярче, его зеленое пламя слилось со светом Стража, образовав единый вихрь изумрудного огня.

— Игра окончена, — сказал я, и слова прозвучали как приговор.

Удар.

Клинок пронзил тьму, и мир взорвался в ослепительной вспышке.

Зеленый свет разорвал черное ядро, как гром — небеса.

Тени взвыли, закрутились, пытаясь собраться воедино, но было поздно.

И тишина.