Кровь и Воля. Путь попаданца (Михаил Став) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Глава 3 Голос во тьме

Ночь. Бывшая усадьба Ольховичей.

Точнее – то, что от неё осталось. Жалкий, покосившийся сарай с прогнившей крышей, куда меня "милостиво" поселили после смерти отца. Как пса.

Луна пробивалась сквозь щели в стенах, рисуя на земле причудливые узоры. Где-то скрипела дверь, вздыхал ветер в печной трубе, давно забитой птичьими гнёздами.

Я сидел на развалившейся кровати – точнее, на досках, прикрытых соломой – и вглядывался в своё отражение в треснувшем медном тазу.

Новое лицо.

Не моё.

Но теперь – моё.

Острые скулы, будто вырубленные топором

Серые глаза, холодные, как зимнее небо перед бураном

Шрам, грубо пересекающий левую бровь – ровный, как удар мечом

Я провёл пальцами по этим чертам, чужим и знакомым одновременно.

"Интересный экземпляр," – прошептал я, и отзвук этих слов пропал в пустых стенах.

Где-то заскребла мышь.

Где-то упала капля с потолка.

А я сидел и думал – кто же ты, Мирослав Ольгович?

И почему тебя все ненавидят?

Но ответа не было.

Только тишина.

Только ночь.

И отражение в медном тазу, которое смотрело на меня с немым укором.

— Войду, – послышался женский голос.

Я резко обернулся, настороженно напрягаясь, рука сама потянулась к ножу, которого ещё не было.

В дверях стояла она – девушка с турнира. Тонкая, как отточенный клинок, гибкая, как ивовый прут. Облачённая в чёрный кожаный доспех, плотно облегающий тело, с двумя изогнутыми ножами, зловеще поблёскивающими за поясом.

— Светлана Дубравна. Дружинница князя.

Её голос звучал чётко, холодно, без единой ноты тепла.

Она бросила мне под ноги увесистый мешок, который глухо стукнулся о гнилые половицы.

— Твоя доля за победу. И… совет.

Её пальцы вдруг сжали моё запястье с нечеловеческой силой, прожигая кожу ледяным огнём.

— Беги. Пока не поздно. Добрыничи уже поклялись увидеть твою голову на пике.

Я высвободил руку, не обращая внимания на боль, глядя ей прямо в глаза:

— Я не бегун. Я – боец.

Уголки её губ дрогнули в подобии горькой улыбки.

— Тогда увидимся на погребальном костре. Твоём или их.

Она исчезла так же внезапно, как и появилась, растворившись в ночной тьме.

Я развязал мешок. Внутри – мешочек с парой монет и настоящий стальной клинок, с волчьей головой, выгравированной на гарде.

Оружие.

Настоящее.

Моё.

Внутри стало тепло.

Я сжимал новый меч, ощущая холод металла под пальцами, когда внезапно мир поплыл перед глазами.

Москва. 2014 год.

Я – пятнадцатилетний подросток, впервые переступающий порог боксёрского зала. Запах пота, кожанных перчаток и дешёвого антисептика.

— Ну что, пацан, решил стать крутым? – тренер, бывший профи с разбитым носом и мудрыми глазами, оценивающе смотрел на мою тощую фигуру.

— Хочу научиться драться.

Он хрипло рассмеялся, похлопал меня по плечу:

— Драться – это не руки махать. Это – головой работать. Запомни: любой, даже самый сильный противник – уязвим. Главное – видеть слабину. И хотеть победить... сильнее, чем он.

Вернулся в реальность с резким вздохом.

Клинок в руках казался тяжелее.

Светлана Дубравна уже исчезла, но её слова звучали в ушах:

"Добрыничи уже поклялись увидеть твою голову на пике."

Я сжал рукоять меча, вспоминая тренера:

— Видеть слабину. Хотеть сильнее...

Добрыничи – не неуязвимы.

Князь – не всесилен.

Я – не безоружен.

И теперь у меня есть меч.

И память.

И ярость.

Этого достаточно.

Я вышел из сарая в ночную тьму, чувствуя, как кровь в жилах закипает.

Ночь сгущалась вокруг, как чернильная тень. Я шагал по заросшей тропе, ведущей к старому колодцу – единственному месту в усадьбе, где еще можно было умыться. Меч на поясе непривычно давил на бедро, но это было приятное бремя.

Внезапно ветер донес шепот – едва уловимый, но отчетливый.

"Сзади. Справа. Двое."

Мое тело среагировало раньше сознания. Резкий поворот – и стальной клинок уже пел в ночи, перехватывая удар короткого кинжала.

– Ой, смотрите, Ольхович-смердяк ножик достал! – хрипло засмеялся первый нападающий. Я узнал его – один из челяди Добрынича, коренастый детина с лицом, изуродованным оспой.

Второй, помоложе, крутил в руках боевой топорик:

– Князь-то его пожалел, а мы вот нет!

Я отступил на шаг, ощущая холодный камень колодца за спиной. В голове всплыли слова тренера: "В драке против двоих – сделай так, чтобы дрался с каждым по очереди."

Первый удар пришелся на оспиного – мой клинок скользнул по его предплечью, оставляя кровавую дорожку. Он взревел, но я уже развернулся, подставляя его под удар товарища. Топорик вонзился в плечо оспиного, тот завопил.

– Да ты...! – второй только начал ругаться, когда мое колено встретилось с его пахом, а локоть – с переносицей.

Топорик звякнул о камни.

Я прижал его мечом к колодцу, ощущая, как дрожит его тело:

— Передай Добрыничам – следующий раз я приду сам. И возьму больше, чем несколько капель крови.

Оттолкнув его, я исчез в ночи, оставляя за спиной стонущих подонков и первый настоящий след Мирослава Ольховича в этом мире.

Кровь на клинке блестела в лунном свете.

Кровь на клинке уже почернела в холодном свете луны, превратившись в липкую, пахнущую железом пленку. Я стоял, опираясь на ствол старой березы, и слушал.

Где-то за холмом звенели стремена, рвали тишину проклятия. Добрыничи не сдавались. Но звуки удалялись - они проскакали мимо, увлеченные ложным следом.

Пальцы онемели от напряжения, но разжались сами, выпуская рукоять меча. Тело требовало своего.

Воспоминание:

Зал пах потом и дезинфекцией. Я, семнадцатилетний, на коленях, легкие горят огнем. Тренер - седой ветеран с разбитым носом - швыряет мне в лицо мокрое полотенце: "Умный боец знает, когда нужно остановиться. Мертвый - никогда."

Сейчас:

Я развернулся и побрел назад - к своему проклятому сараю, к гнилой соломе, к одиночеству.

Ноги дрожали, как у новорожденного жеребенка. Рана на боку - та, что старуха-лекарка зашивала суровой ниткой, будто мешок, - ныла, пульсировала, напоминала о себе с каждым шагом.

Они придут.

Утром.

Или через день.

Но не сейчас. Сейчас - передышка.

Я рухнул на подстилку, даже не снимая пропитанный потом и кровью кафтан.

Меч положил рядом - так, чтобы проснуться и сразу схватить.

Сквозь дырявую крышу виднелись звезды - холодные, равнодушные.

Я не бежал.

Я собирался с силами.

Потому что охота только начиналась - но вести ее я буду по своим правилам.

В свое время.

На своих условиях.

Я закрыл глаза.

Последнее, что я услышал перед сном - крик совы где-то в лесу.

Предвестник.

Предупреждение.

Или просто птица.

Неважно.

"Пусть попробуют прийти."

Я буду ждать.

Ночной воздух в хижине вдруг стал густым, как смола. Меня разбудил низкий рык, от которого задрожали стены и зазвенели треснутые глиняные кружки на полке.

— Ты не должен спать, изгой.

Голос разлился по хижине, как раскалённая сталь по снегу.

В углу, где обычно копилась тьма и паутина, светились два огненных глаза. Они горели, как угли в печи, мерцали, как кровавые звёзды.

Огромный волк шагнул в полосу лунного света. Его шерсть — чёрная, как сама ночь, с серебристыми прожилками, будто лунный свет застрял в ней. Тень за его спиной шевелилась, жила своей жизнью, принимая то форму воина с мечом, то древнего дерева с корнями-щупальцами.

— Наконец-то ты проснулся, щенок.

Его голос буравил мозг, впивался в память, вытаскивая наружу то, что было забыто.

— Тысячу лет наш род ждал того, кто сможет сломать судьбу.

Я отполз к стене, рука сама потянулась к мечу, но...

Он исчез.

"Это… галлюцинация? Или я реально сошёл с ума?"

Волк засмеялся — звук, похожий на скрежет камней.

— Нет. Это испытание. Пришло время учиться кусаться.

Он прыгнул.

Когти — длинные, как кинжалы, — впились мне в грудь, прошли сквозь кожу, кость, до самого сердца.

Боль.

Яростная.

Жгучая.

Как будто меня рвали на части изнутри.

Я закричал, но звук потерялся в рёве, который вырвался из моей груди.

"Я не умру здесь!"

И тогда...

Что-то внутри...

Разорвалось.

Как плотина.

Как цепи.

Как сама ночь.

Тьма вокруг закружилась, превращаясь в вихрь, а волк...

Волк исчез.

Но его голос остался, звучал в голове, в крови, в каждом ударе сердца:

— Теперь ты видишь. Теперь ты помнишь. Теперь ты — Ольхович.

Я упал на колени, задыхаясь, ощущая, как что-то новое — древнее, дикое, опасное — шевелится под кожей.

Боль прошла.

Осталась только...

Сила.

И понимание:

Игра изменилась.

Навсегда.

Я лежал на полу, ощущая, как холодные половицы впиваются в обнажённую спину. Казалось, сам дом жаждал впитать мое тепло, вытянуть из меня жизнь, как губка впитывает воду. Но я не был пуст. В груди пылал огонь — не боль, а что-то иное, живое, пульсирующее, будто второе сердце. Оно билось в такт моему, но громче, яростнее, словно зверь, рвущийся из клети.

Что это было?

Волк исчез. Но его след остался — тонкие серебристые шрамы на груди, там, где должны были быть рваные раны от когтей. Они не кровоточили, но горели, будто кто-то выжег на моей коже древние руны, тайные знаки, говорящие на языке, которого я не знал, но теперь понимал всем телом.

Я поднялся — и мир вокруг изменился.

Тьма больше не была непроглядной. Она расступилась, как завеса, и я видел — не просто различал очертания, а замечал каждую трещину в стене, каждую пылинку, пляшущую в воздухе, даже следы мышиных лапок на пыльном полу, будто кто-то вывел их для меня серебряной нитью.

Запахи ударили в нос с невероятной силой. Гнилая солома, пропитанная потом и страхом. Железный привкус крови на моих руках — моей или чужой, я уже не помнил. Дым далёких костров, тянущийся через поля, словно чёрная змея.

И звуки...

Где-то за версту хрустел снег под чьими-то шагами.

Добрыничи.

Их было трое. Я знал это, даже не видя. Слышал, как один из них сглотнул слюну, как другой почесал бороду, как третий сжимал рукоять ножа, кожа рукавицы поскрипывала от напряжения.

— Где-то здесь должен быть этот выродок, — прошипел один, голос хриплый, пропитанный злобой.

Я улыбнулся.

Теперь я был охотником.

И они даже не подозревали, что уже стали добычей.

Они вошли во двор, осторожно, как волки, чующие ловушку.

Первый — оспенный, с перевязанной рукой, лицо в рытвинах, будто изъеденное червями. Глаза узкие, жадные, высматривающие добычу. Он шёл впереди, чувствуя себя вожаком, но в его шаге слышалась неуверенность — словно он уже знал, что ошибся.

Второй — молодой, с топориком на поясе. Лицо гладкое, ещё не тронутое жизнью, но в глазах — та же тупая жестокость, что и у старших. Он нервно облизывал губы, пальцы то и дело проверяли крепление топора.

Третий — новый. Высокий, в кольчуге, с лицом, изуродованным шрамом от уха до подбородка. Старый вояка, привыкший к крови. Но даже он насторожился, когда переступил порог. Его рука сама потянулась к мечу.

— Ольхович! — оспенный пнул дверь ногой, и та с треском распахнулась. Гнилые петли не выдержали, и полотно рухнуло внутрь, подняв облако пыли. — Выходи, трус! Мы пришли закончить то, что начали!

Тишина.

Только ветер шевелил солому на полу, да где-то в углу скреблась мышь.

— Может, сбежал? — засмеялся молодой, но смех его был слишком громким, слишком нервным.

— Нет.

Я шагнул из тени, и они вздрогнули.

Я не просто вышел — я появился, будто сама тьма породила меня. Один миг — и вот я уже перед ними, хотя никто не видел, как я двинулся. Лунный свет скользнул по серебристым шрамам на моей груди, и их глаза расширились.

— Вы пришли за смертью? — спросил я, и голос мой звучал не так. Глубже. Грубее. Словно два голоса слились в один — мой... и его.

Оспенный первым опомнился.

— За твоей, ублюдок!

Он рванулся вперёд, кинжал сверкнул в лунном свете. Резкий укол в живот — так он убивал раньше. Быстро. Без лишнего шума.

Я двинулся.

Не так, как раньше.

Быстрее.

Резче.

Зверинее.

Моя рука перехватила его запястье, пальцы впились в плоть, и — хруст.

Кость поддалась легко, словно переспелый плод. Его крик разорвал тишину — дикий, животный, полный нестерпимой боли. Он завопил, но я не остановился.

Правой рукой — удар в горло.

Точный. Жестокий. Как удар зверя.

Оспиный рухнул, словно подкошенный. Его пальцы судорожно впились в шею, пытаясь нащупать дыхание, которого больше не было. Глаза вылезали из орбит, губы синели, изо рта вырвался хриплый, пузырящийся звук. Он бился в конвульсиях, но это уже не имело значения.

— Что за чёрт?! — закричал шрам, отступая. Его голос дрожал, впервые за долгие годы в нём не было уверенности — только голый ужас.

Топорик взметнулся в воздухе, но я уже был рядом.

Слишком медленно.

Я поймал его руку, провернул — кость хрустнула, как сухая ветка. Он завыл, но его крик оборвался, когда мой кулак встретился с его челюстью.

Щелчок. Взрыв боли. Тьма.

Он отлетел в стену и обмяк, словно тряпичная кукла.

Шрам отпрянул. Его лицо побелело, глаза метались, ища выход. Меч дрожал в его руках — не от злости, а от страха.

— Ты... ты не Ольхович. — Его голос был хриплым шёпотом. — Ты что-то другое.

Я подошёл ближе.

— Я — последний Ольхович.

Он замолчал, осознавая.

— И теперь я помню, кто я.

Я бросился.

Он даже не успел замахнуться.

Моя ладонь врезалась ему в грудь, и вдруг...

Что-то щёлкнуло.

Не в ушах — глубже. Внутри. В самой крови.

Когти.

Не мои. Его.

Тёмные, длинные, изогнутые, будто выкованные из ночи, они прорезались сквозь кожу моих пальцев, будто всегда были там — просто ждали своего часа. Острая боль сменилась странным облегчением, словно я наконец сбросил оковы, которых не замечал.

Шрам ахнул, глаза полезли на лоб. Он смотрел на свою грудь, где теперь зияли четыре глубокие раны — ровные, как от лезвия, но края их чернели, словно обугленные.

— Волк... — прошептал он, и в его голосе не было злости — только ужасное понимание.

Я отступил, ошеломлённый.

Когти исчезли так же быстро, как появились — растаяли, будто дым. Но шрам уже падал, хватая ртом воздух, который больше не мог наполнить лёгкие. Его пальцы судорожно сжали рану, но кровь сочилась сквозь них, густая, тёмная, пахнущая железом и чем-то ещё... чем-то диким.

Я стоял над тремя телами, дрожа.

Оно — эта новая сила — шевелилось под кожей, как живая тень, как второе сердце, как зверь, притаившийся в глубине. Оно дышало. Оно ждало.

Где-то вдали завыл ветер.

Или волк.

Я поднял голову.

Луна висела над усадьбой, огромная, белая, как обнажённое лезвие.

Я сделал шаг — и вдруг земля ушла из-под ног.

Ноги подкосились, будто кто-то выдернул жилы. Сила, что только что пылала в жилах, теперь вытекала из меня, как песок сквозь пальцы. Грудь сжало, сердце бешено колотилось, но уже не от ярости — от истощения. Как будто я проглотил молнию, и теперь она выжигала меня изнутри.

Я рухнул на колени.

Пальцы впились в промёрзшую землю, но не чувствовали холода — только липкую слабость, ползущую по телу. Голова кружилась, в ушах стоял глухой шум, будто я нырнул на дно реки.

Тени поползли по краям зрения.

Последнее, что я увидел — серебристые шрамы на груди, теперь тусклые, как потухшие угли.

Последнее, что услышал — далёкий вой.

То ли ветер.

То ли зверь.

То ли...

Тьма накрыла меня с головой.

Утро.

Я сидел у колодца, омывая окровавленные руки. Вода была ледяной, но я не чувствовал холода — только липкую плёнку между пальцами, которая не хотела смываться.

Что со мной происходит?

Но ответа не было.

Только тишина.

И голос — где-то в глубине сознания, грубый, как скрежет камней, древний, как сам лес:

— Ты наконец проснулся, щенок. Но пока эта сила тебе не по зубам. Рости пока, щенок, набирайся сил. Всё впереди.

Я вздрогнул.

За моей спиной раздались шаги.

— Мирослав Ольхович.

Голос знакомый, как нож между рёбер.

Я обернулся.

Велена.

Её тёмные глаза — холодные, как лезвие — скользнули по мне, потом по следам крови на земле, по трупам, что лежали неподалёку. Ни тени удивления.