Наследник огня и пепла. Том Х

Глава 1 Хороший денек

Жар от углей поднимался в такт капели, будто весна сама играла на невидимой лютне. Мясо потрескивало на решётке, сползая жиром в бронзовую чашу, откуда повар бережно черпал сок и вновь поливал им поджаренные куски. Пахло дорогим, как золото, перцем, дымом — и чем-то щемяще родным. Как будто у всех нас был один и тот же дом. Далеко отсюда. В другой жизни.

До весны был еще месяц, но, словно в ответ на молитвы людей во всех храмах и даже вокруг Волшебного Дуба, наступила оттепель. Местное светило не выглядело таким же золотым шаром, как летом, оставаясь скорее серебряным и холодным. Но южные ветра с Великой Топи принесли с собой плюсовую температуру. Не удивлюсь, если к вечеру из под снега, который зима старательно насыпала уже две недели, покажется земля.

Навес из яркой, блестящей ткани колыхался под лёгким ветром. Я сидел, вытянув ноги на подушках. Бокал в руке, меховая накидка сползла с плеча. Я не поправил её. Было тепло. Жарко. Я позволил себе дышать медленно. Спокойно.

Поодаль, за полупрозрачной занавесью, были слышны голоса — смех, короткий спор о лошади, чей-то свист. И особенно — густой голос старого повара:

— … ещё пять минут, и будет лучше чем у вашей бабки на праздник! Готов спорить, ваша бабка не клала кумин, а я кладу. Вот увидите.

Так он отругивался от Дуката — тот, как всегда, лез везде. Но привезённый с Адвес повар был спокоен, в меру вежлив и уверен в своём мастерстве. И вполне мог зарядить поварёшкой в лоб слишком наглому из одетых в железо волков, что нынче неизменно тёрлись вокруг меня.

Когда-то из всех друзей, что назначил мне отец, остались только двое. Потом — только Сперат. Сейчас их снова было двадцать. Моя железная стая. Дружина. Те, что скачут вместе со мной. На каждого приходился минимум ещё один конный латник — я не только кормил их за свой счёт, но и покупал лошадей, дополнял вооружение. Если я призову всех, то с пажами, оруженосцами и прочими слугами под моим знаменем встанет не меньше полутора сотен всадников. Они не всегда были рядом — занимались своими делами, выполняли мои поручения. Около половины вообще жило в Горящем Пике. Часто мы тренировались вместе, учась действовать в строю столь же слаженно, как мантикоры Джевала. Целая футбольная команда единомышленников. Знал бы я раньше, как это удобно и приятно, — давно бы себе такую завел.

Дукат крикнул:

— О, этот запах! Если ты будешь терзать им меня ещё хоть немного, клянусь — выну кинжал и поступлюсь честью, лишь бы похитить малый кусок…

— Тогда вы не только испробуете неготовое блюдо, но и испытаете на себе тяжесть моего половника! Коим, позвольте, владею не хуже, чем вы — кинжалом! — весело ответил повар.

Суровые, привычные к холоду люди, привыкшие к куда более кровавым обещаниям, расхохотались этой нехитрой шутке.

— Я храбр, но не глуп, — заявил Дукат. — Я отступаю. Но только чтобы дождаться лучшего момента!

Я улыбнулся, не открывая глаз.

Рядом, подложив под голову свою сумку и укрывшись толстым шерстяным одеялом, дремал Бруно. Один из размотанных свитков, лежащих на столе, почти касался его лица. Иногда он сопел, и свиток колебался. Катамир сидел в углу, у самой жаровни, и, кривя бровь, водил свинцовым стилусом по дощечке с прикреплённым пергаментом. После его стилуса оставались светящиеся линии. Похоже, он машинально наполнял его магией, чтобы сделать едва различимые следы на пергаменте более отчётливыми. Он тихо шептал себе под нос, и от этих слов воздух подрагивал.

Мы терзали его почти полтора часа за обедом, выспрашивая про Золотую Империю. Меня интересовало устройство её армии, Фарида — магия, а Бруно… Бруно был любопытен во всём. Он перебрал с обманчиво мягким таэнским вином, не желая разбавлять водой такой прекрасный напиток, и уснул. Я велел его не будить и накрыть одеялом. Потому что и сам захмелел.

Маги Университета уже начали испытания «Горшка номер четыре» — конструкции, похожей на мотоцикл без колёс, с шестью коротковатыми крыльями. Эта штука летала. Возможно, не в последнюю очередь — благодаря ловкости её бессменного испытателя Аврелия. Это настолько поразило Катамира, что он, наконец, дал согласие на должность декана. Поскольку я сам был почётным деканом, без моего голоса назначение не проходило. Каас Старонот с присущей ему бестактностью не явился, а вот Бруно и Фарид пришли просить за Катамира. Им, правда, не пришлось особо стараться — я был не против.

Воспользовавшись случаем, мы немного его ещё «потерзали». Получился настоящий перекрёстный допрос. Теперь я велел ему изложить всё письменно, сославшись на то, что тоже захмелел и все забуду. Зафиксировать показания. Сперат обладал удивительной памятью — я хотел сверить с ней письменные «показания» Катамира. А ещё — обсудить их с Вокулой. Сейчас мой казначей и выносной мозг был в Караэне, утрясал срочные дела с гильдиями и Серебряными.

Я перевёл взгляд на того, кого хотел видеть больше других.

Фарид ибн Мухаммед. С таинственного берега за морем. Он почти лежал в кресле, вальяжно играя пальцами с красным камнем — трофеем, вырванным, если верить его словам, из огненного элементаля. Креслом я гордился. Поэтому почти не разозлился из-за его неподобающе расслабленной позы. Меня привлек камень в его руке. Фарид егоо подкидывал, то ловил, то щёлкал ногтями по граням, пока тот не начинал светиться изнутри. Потом прятал его в карман, как будто успокаивал. Он вежливо мне кивнул и улыбнулся. Хитрый и скользкий, как грязежаба. Едва я начал распрашивать его о родине, как Фарид достал из карману эту безделушку и ловко столкнул меня с тропы.

«А вы знаете, отчего в Регентстве нет элементалей⁈»

Это как спросить, почему тут нет драконов. Или мантикор. Впрочем, элементалей я видел под Красным Волоком. А драконы и мантикоры это чудовища из местных легенд. Причем, не из Гибельных земель. У местных с этим четко. Мне легче перепутать самолет с машиной, чем им монстра «естественного» происхождения от тех, что выходят из гибельных земель. Первые встречаются сильно реже. И, по общему мнению, гораздо опаснее.

Ну, нет, не знаю. Фарид качает головой и разражается пятиминутной лекцией суть которой сводится к тому, что и никто не знает. За морем элементали есть. Глубоко внизу есть.

Я делаю вялую попытку вернуть разговор в нужное русло. Фарид искренне идет на встречу: Так в том и дело, что города на пустынных заморских берегах построены и живы только благодаря тому, что смогли подчинить и использовать в своих целях элементалей, что и поныне самозарождаются в округе. И есть свидетельства, то же случалось и в Регентстве в прошлом. И более того, Древняя Империя во многом обязана своей мощью тем же умениям. Так вот, исчезновение же элементалей объяснено не менее чем трижды. Согласно мнению великого мага и алхимика…".

Он говорил тем особенным голосом, от которого студенты роняли голову со стуком на стол и не просыпались. Никакой магии, природный дар. Я почувствовал, что похож на засыпающего сытого кота. И решил, что пяти минут хватит.

Надо было начать расспрашивать про родину… но не хотелось терять то чувство, которое вдруг накрыло.

Всё было… правильно.

Не великое, не судьбоносное. Просто — как должно. Никакого шепота в углу. Никакого холода в затылке. Никакой нужды держать руку на рукояти. Люди рядом были не просто живы. Они были рядом — и от них не исходила угроза. И этого было достаточно для тихого, спокойного счастья.

Ткань занавеса отдёрнули — в павильон ворвался солнечный свет. Вошёл широкоплечий всадник в кольчужном хауберке поверх куртки с гербом Итвис. На лице — густые усы и кривая усмешка. В руках — кубок с подогретым пивом. Я, наконец, запомнил его имя: Гирен Сторос. «Дядя Гирен», как его уже называли даже те, кто родился, пока он воевал.

Родом из-под Караэна, в юности присягнул Треве, но пошёл воевать за Итвис — как говорил, «по зову совести, а не герба». В семью Сторос пришла нужда, и он ушёл к тем, кто звал. Сначала, говорят, даже без коня. Но ко мне он присоединился во главе трёх копий. Теперь остался один, не считая племянника-оруженосца. Двое погибли, остальные ушли с добычей.

Он не блистает магией. Не любит церемоний. Но умеет собирать людей в строй и в пир. Знает имена всех лошадей. Держит молодых в узде одним взглядом. Вечно пахнет кожей седла и пивом.

У него недавно родился сын под ветвями Дуба. Первенец. И он, кажется, благодарит за это меня. Но спешит. Пусть его сын доживёт хотя бы до двенадцати. Это уже третья жена — первые две умерли при родах. Осталась только старшая дочь.

— А ведь хороша погодка, — сказал он, тяжело опускаясь рядом. — Прямо как в те годы, когда я был юн и прекрасен.

— Ты и сейчас прекрасен, — отозвался Сперат. — Просто этого не видно со стороны.

Он фыркнул, отпил и устроился поудобнее.

— Кстати, я вам принёс байку. Рассказывают ваши вассалы. Говорят, вы выпили крови камышового змея — и стали вдвое коварнее. А были вдвое коварнее, чем положено человеку.

— Дай угадаю. Они пришли к тебе за подтверждением? — спросил я.

— Хотел разозлиться. Потом — денег попросить. Но это были молодые дураки в броне, как у меня в их возрасте. А я был младшим из четырёх. Потому и сказал: «И всё ещё не так коварен, как самая искренняя женщина».

Сперат хмыкнул. Я улыбнулся.

— Молись Императору, чтобы это пересказали моей жене. А то она велит повару избить тебя половником.

За занавесью кто-то хохотнул. В это утро всё было на своих местах.

— А расскажите мне о драконах, сеньор Фарид, — сказал я, отпив глоток и не открывая глаз. — Всю жизнь слышу об этих тварях, и ни одной не видел. Как с единорогами — есть рога, нет зверя. Или с богами.

Фарид засмеялся — не громко, больше как человек, которому вспомнилась любимая байка.

— Ах, драконы, мой друг… Это не те, что пышут огнём и охраняют золото в пещерах. То — дешёвая подделка. Фольклор деревень. Дракон настоящей крови не бережёт богатство — он сам есть сокровище, весомое, как скала.

Я знал немного. В детстве, старик, учивший меня письму, говорил, что драконы были «стражами небесных границ» и умели говорить на всех языках, включая язык света и снов. В Книге Основ упоминался Белый Змей, «падший с неба». В рассказах долгобородов были чёрные крылатые твари, жгущие рудники. А Сперат как-то говорил, что слово «дракон» раньше писалось так же, как «смерть сверху». И это была не метафора.

Фарид продолжил:

— На моей родине, — начал он с тем мягким, накатным ритмом, каким шепчут на базарах предания, — говорят, что драконы были первыми, кто заключил договор с миром. Их дыхание поднимало горы, их кости становились жилами земли, а чешуя — зерном для небес. Они могли не просто пылать огнём — они умели пить звёзды. Не убивать людей, а отменять их, как стирают имя с бумаги.

Он прикрыл глаза и заговорил чуть тише:

— У нас есть сказание о драконице по имени Мазра аль-Ашир. Она не летала — она скользила между мгновениями. Она не жгла врагов — она показывала им их будущие грехи, и они сами обращались в пепел. Её боялись даже эфриты, а султаны слагали законы, чтобы никогда не говорить её имя в полнолуние.

— Звучит… малость приукрашено, — заметил я, хотя мне нравилось.

Фарид усмехнулся, сверкнув зубами.

— Может. Но когда в небе звучит звук, который не издаёт ни одна птица… когда на песке находят отпечатки когтей, размером с ладью… когда колдун теряет язык, только услышав дыхание из-под земли — тогда даже скептик перестаёт задавать вопросы.

Он сделал паузу, глядя в сторону, где за фальшивой стеной павильона тянулся покатый склон, залитый капелью.

— Но скажу тебе то, чего не рассказывают детям: драконы, если они и были, не ушли. Они просто перестали быть драконами. Они растворились в магии. Некоторые — в золоте. Некоторые — в гневе. Некоторые… — он посмотрел прямо на меня, — возможно, в людях.

Сперат усмехнулся в бороду, а Катамир вдруг скрипнул стилусом по пергаменту.

Я почувствовал, как у меня мурашки пробежали по позвоночнику. Это чувство не было страхом. Это было что-то более древнее. Как будто кто-то в этом мире знал, что я слушаю — и ждал продолжения.

— И если когда-нибудь ты найдёшь существо, которое знает тебя до рождения, зовёт тебя по имени, которое ты сам забыл, и смотрит так, будто уже видел, как ты умрёшь… — сказал Фарид и сделал паузу. — Тогда, друг мой, поклонись. Потому что ты встретил дракона.

«Обязательно скажу Пану, что он дракон. Ему понравится» , — подумал я, и уголок губ предательски дёрнулся в не до конца задавленной усмешке.

Фарид уловил этот жест. Он чувствовал собеседника, улавливал настроение, как лекарь — жар под кожей, как акустик шум винта в гуле море. Но, видимо, на миг принял усмешку за насмешку — и в его голосе на мгновение появилась терпкость, как в столь любимом тут старом вине. Он поднял брови и заговорил иначе. Тише. Сдержаннее. Как будто раскрывал запретное.

— Но, — произнёс он, словно невзначай, — есть книги под замками и печатями. Их не держат в библиотеках, их держат в пещерах, скованных серебром, где каждый свиток обмотан цепью, а пергамент покрыт солью. И в этих книгах говорится: Владыки людей были с драконами. Не воевали — были рядом. Жили под одним небом. Дыхание одного согревало, мудрость другого хранила.

Он провёл рукой по воздуху, как бы рисуя невидимые линии на небосводе.

— Говорят, первые люди, что вышли из морей и забыли голос волн, нашли в небе хозяев — и пали ниц. Но драконы не любили людей. Не из страха. Из разочарования. Люди просили, но не помнили. Брали, но без благодарности. Драконам не нужны были рабы. А люди захотели богов, которым можно давать имена.

Я чуть приподнялся на подушках. Фарид уже не говорил — он повествовал. Его голос был тем масляным пламенем, от которого тени становятся длиннее.

— Так началась война. Не битва в небе, нет. Это была война на смысл, на язык. Слово «дракон» в тех книгах значит «тот, кто не повторяется». А слово «человек» — «тот, кто не помнит».

Он сделал глоток из кубка, не глядя, и продолжил, понизив голос:

— Люди победили. Потому что люди рождаются быстро. Потому что человек живёт мало, но убивает быстро. Потому что каждый человек — новая ошибка. А дракон — повторение идеала.

— Они были истреблены? — спросил кто-то за моей спиной. Возможно, Бруно проснулся.

Фарид покачал головой.

— Нет. Их изгнали. Их дыхание было заключено в камни. Их разум — рассеян в рунах. Их тела — соркрыты. Но не все. Были те, кто не хотел уходить. Кто счёл поражение не концом, а началом нового пути.

Он подался вперёд, и глаза его блеснули, как жемчуг в тени.

— И вот тогда… те, кто ещё владел кровью неба, создали расу. Новую плоть. Новую кость. Новое войско. Не драконов — но драконидов. Чуждых миру, но вписанных в него. Обитателей камня и пламени, чья сила — в наследии, а воля — в повиновении.

— Зачем? — спросил Сперат. — Чтобы вернуться?

Фарид медленно кивнул:

— Чтобы напомнить. Чтобы снова спросить: «Помнишь ли ты, человек, чью кровь ты предал?»

Их было мало. Они были выведены в карманных мирах, где время течёт, как песок в замершем часе. У них — кожа, как бронза, кровь — как пламя, вера — как сталь. Но главное, у них была цель: вернуть своим создателям право на небо.

Он замолчал, и в павильоне воцарилась тишина. Даже Фарид не нарушал её — только проводил пальцем по краю кубка, будто настраивая звон чаши.

А я подумал, что если в мире и правда есть существа, созданные по велению древней воли… то, возможно, один уже здесь. Прячется под маской человека. Сидит и смотрит прямо на тебя, Фарид, жмурясь как сытый кот.

— Спасибо, — сказал я, и только потом понял, насколько серьёзно это прозвучало.

Фарид поклонился:

— Это всего лишь сказка, мой господин. Но вы ведь знаете, как это бывает… В каждой сказке — то, что нельзя сказать иначе.

Из-за занавеси донёсся топот — но не воинский, не тяжёлый. Лёгкий, но решительный. Ветер, ворвавшийся следом, донёс запах духов и вишнёвого уксуса. Кто-то отдёрнул ткань павильона — и в просвете между двумя лучами солнца появилась Адель.

Её лицо было белым. Не в смысле бледности — в смысле цвета. Ледяная маска, выточенная из гнева и воли. Вокруг неё вихрем шёл шлейф — не из ткани, а из людей: две служанки, телохранительница в латах, пожилой писец со свитком, девица с веником лаванды. Как свита у королевы. Или у бури.

Она приближалась быстро. Не стремительно — беспощадно. Как прилив, за которым идёт только одно: кораблекрушение.

Глаза её нашли Волока мгновенно.

Тот стоял в тени, как всегда. Ближе всех, но незаметен. Его рука привычно сжала рукоять кинжала на поясе. Он ещё не понял, зачем.

Адель ткнула в него пальцем, как в вора на суде.

— Ты! Ты! Ты хотел убить моего сына⁈

Воздух сжался. Даже капель, казалось, приостановилась. Волок не шелохнулся. Ни слова. Только поднял брови.

Я не встал. Просто поставил кубок. Очень медленно.

— Адель, — сказал я.

Сперат крякнул. Придвинулся ближе.

— Он же ещё ребёнок, — сказала Адель. Тихо. Словно вытащила клинок.