Не тот год

Глава 17

ГЛАВА 17

— Стой!

Чужой окрик прозвучал для меня неожиданно. Я едва не полетел с велосипеда.

Первым рефлексом было желание выхватить пистолет и отстреляться на звук. К счастью, успел его сдержать. А то ведь кричать мог один, а держать на прицеле другой. А то и несколько. Почему сразу на прицеле? Так время такое, что обычный человек не станет никому так грозно и предупреждающе вопить об остановке. То, что окрик прозвучал на русском ничего не говорило. Сейчас неприятности можно ожидать и от дезертира, и от бандита, и от полицая, а не только от немцев.

— Стою, — крикнул в ответ, останавливая, наконец-то, велосипед. Вернее, я с него буквально спрыгнул, отпустив транспортное средство в свободный путь. Тот упал в паре шагов от меня, жалобно звякнув крыльями и цепью. Теперь у меня были свободны руки. Достаточно только прошептать короткий заговор, и я исчезну с глаз неизвестных. Правда, никто не давал гарантии, что те от неожиданности не перечеркнут очередью пустоту, где видели меня миг назад. Для этого не нужно внимание, которое отведёт магия. Хватит рефлексов.

Слева и справа от узкой лесной дороге зашелестели кусты, выпуская двух мужчин в драных советских гимнастёрках простых красноармейцев. Только у одного из них было оружие. Винтовка Мосина с примкнутым штыком.

— Ты зачем вылез? — набросился на безоружного его товарищ с винтовкой. Потом плюнул и вновь посмотрел на меня. — Ты кто такой?

— Учитель из Бреста, — спокойно ответил я ему. Ситуация стала для меня достаточно прозрачной, и я почти успокоился.

— Учитель?

— Учитель физкультуры, — кивнул я.

Тот ещё раз оглядел меня с ног до головы и задал очередной вопрос:

— Документы есть?

— Нет. Из-за бомбёжки и прихода немцев пришлось уходить без них. Даже одежду снял с чьего-то забора, — сразу прояснил я разницу в размерах между собственной тушкой и шмотьём на ней. — Едва ушёл. В первый же день немцы вылавливали всех, кто имеет отношение к партии и расстреливали. А им помогали предатели.

— Поесть есть что?

— Совсем немного. В сумке, — я указал рукой на саквояж, привязанный к багажнику велосипеда позади сиденья.

— Коль, а вдруг он шпион? — подал голос безоружный.

Вместо его напарника ответил я:

— Если бы я был немецким шпионом, то в карманах у меня лежала бы целая пачка документов на тот случай, чтобы меня никто ни в чём не подозревал и не задерживал. И пришёл бы сюда не в чужом рванье, а новенькой командирской форме.

Вооружённый недовольно посмотрел на нас обоих.

— Ладно, поднимай велосипед и пошли, — сказал он мне.

Я сначала сделал что он приказал, а потом поинтересовался:

— Куда идти-то?

— Куда надо. Топай за ним, а я буду за тобой присматривать.

Самое время было попробовать проверить трюк с ментальными заговорами. Но я решил поберечь внутреннюю энергию и посмотреть, что будет дальше.

Где-то минут через пятнадцать меня привезли в тесную лесную балку, закрытую со всех сторон плотной стеной деревьев и кустарников. Здесь я увидел ещё пятерых красноармейцев. Один носил знаки различия политрука, четверо остальных были рядовыми. Оружие имелось лишь у двоих — у командира и крепкого бойца, под гимнастёркой которого я заметил тельняшку. В первый миг я даже подумал, что встретил десантника. Потом себя одёрнул: откуда тут бойцы «дяди Васи»? Или боец натянул впопыхах то, что попалось под руку за неимением нательной рубахи, или вовсе это какой-то местный приблатнённый старослужащий, которому спускают с рук нарушение формы одежды.

«Или моряк какой-нибудь. Только откуда здесь взяться подобному земноводному? Не в лодках же по Бугу он раскатывает?», — проскочила в голове мысль.

У политрука на поясе висела кобура с «наганом», а обладатель тельняшки держал в руках АВС. Прочие были безоружные, если не считать чехол со штыком от АВС у одного на поясе.

— Товарищ политрук, — быстро сказал мой сопровождающий, — вот, мы тут задержали одного гражданина. Говорит, что учитель физкультуры из брестской школы. И ещё сказал, что у него есть еда.

— Как зовут? Документы есть? — встал с земли при моём появлении политрук. Ему было не больше двадцати пяти лет.

— Нет документов, не успел взять из дома, когда всё началось. Андрей Михайлович Дианов, родился в Москве, в прошлом году по распоряжению партии прибыл в Брест в качестве учителя физкультуры.

— Партийный? — зачем-то спросил меня политрук. Или просто его сознание зацепилось за моё «партия», а дальше сработала профдеформация.

— Да, — кивнул я. — С тридцать восьмого года.

О важности наличия партбилета я знал и раньше, но очень многие тонкости данного фактора в жизни советских граждан познал только после переноса в сорок первый год. Точнее, когда слушал разговоры бойцов в подвалах крепости во время передышек.

— Оружие есть? — влез в нашу беседу «тельняшка».

— Да какой… — сказал было мой конвоир с винтовкой. Но я его перебил.

— Да. Пистолет и гранаты.

— … чего⁈

— Тимохин, дурень! — зло посмотрел на конвоира политрук и схватился за револьвер, переведя взгляд на меня. — Откуда?

— Нашёл две расстрелянных немецких грузовых машины на дороге. Хотел поискать там продукты и воду, но нашёл только оружие, — выдал я легенду, которую придумал ещё по пути в балку. Всю дорогу думал, как же повезло или «повезло» нарваться на ротозеев. — Пистолет у меня. А гранаты в саквояже, — продолжил я.

— Сдать! — к этому моменту на меня смотрело дуло «нагана» и ствол АВС.

Практически всё моё имущество, если не считать одежду, перекочевало в руки красноармейцев. При виде продуктов они страшно обрадовались. Мне вот только решили связать руки с чего-то. Видя, как они вскрывают банки и режут колбасу, я подал голос:

— Товарищи, оставьте и мне. Я, как и вы тоже хочу есть.

— Тебе-то с чьих милостей должны дать харчи? — зло сказал Тимохин, тот самый боец с «мосинкой».

— С той, что я такой же советский гражданин, как и вы. А вы, всё же, бойцы Красной армии и обязаны меня защищать, а не грабить.

— Чего? — протянул один из троицы, которых я увидел в балке вместе с политруком и «тельняшкой».

— Да шпион он, я так сразу сказал, — подал голос напарник Тимохина. — И выглядит не по-нашему, и с немецким оружием, и без документов.

— Я уже говорил про документы и повторю ещё раз для особо дурных. Если бы немцы меня заслали как своего шпиона, то дали бы такие бумаги, при виде которых ты, дурак, встал бы по стойке смирно и отдал мне свои сапоги с одеждой, прикажи я это сделать.

— Чего? — повторил он вслед за одним из своих товарищей. — Да я тебя сейчас!..

Он подскочил ко мне с намерением почесать кулаки о моё лицо, чего я допускать точно не собирался. Отступив в сторону, я толкнул бойца плечом после его богатырского замаха. И тот, потеряв равновесие, полетел на землю.

— Отставить! Отставить, я сказал! Мешков, отошёл назад! — заорал политрук и затряс над собой револьвером.

— Да чего он, а? Шпион, а ведёт себя… Да и вообще, чего он такой наглый? Его расстрелять нужно, — торопливо и дрожащим от злости голосом произнёс боец.

— Мешков, я приказываю тебе отойти от него!

Кое-как восстановив порядок, политрук устроил мне допрос. А я что? Взял и выдал ему историю, услышанную от одного из командиров в крепости. Он хвалил учителя музыки, преподающего в городской школе у его дочери. Эти рассказы у старшего лейтенанта были отдушиной во время затишья, когда мы не ходили в атаки, а немцы не расстреливали нас из орудий. Поэтому, я знал и школу, и директора, и улицу, и фамилии некоторых учителей, а тех, кого не знал, придумал с потолка. Вряд ли политрук или кто-то из его бойцов был в курсе что по чём в данном учебном заведении. Рассказал я и про Москву. Тут вообще всё было ровно и гладко.

О том, что творилось в городе после начала войны я не знал лично, но прекрасно был в курсе событий благодаря знанию истории и рассказам гида, когда посещал Брестскую крепость в своём времени. Придумать удобоваримый рассказ о своём побеге и нескольких днях жизни не составило ничего сложного. Тем более что я, как опер, умел молоть языком так, что почти любого смогу заставить поверить во что угодно.

— Тихонов, развяжи его, — приказал политрук спустя примерно час. За это время он провёл мой допрос и худо-бедно переварил информацию.

— Товарищ политрук, да шпион он!..

— Прекратить! — вновь повысил он голос. — Выполнять!

Спустя ещё десять минут мои скудные продовольственные припасы были разделены на немаленький отряд здоровых и молодых мужиков, большая часть которых уже второй день не ела.

Совместная трапеза нас всех примирила. Так я узнал имена всех красноармейцев и к каким подразделениям те принадлежали. «Тельняшкой» оказался морской пехотинец Пинской речной флотилии Пётр Ермолин. Его со взводом сослуживцев двадцатого июня занесло на склады рядом с Кобрином. А двадцать третьего город был уже под немцами. В неразберихе боев и отступления Ермолин потерял своих и пристал к строительной части. Политрука звали Иваном Фадеевым, он служил в сто девятнадцатом стрелковом батальоне в окрестностях Кобрина. Прочие бойцы были военнослужащими из тех самых строительных войск или правильнее трудармии, к которым прибился морпех. Политрук попал в эту компанию два дня назад.

— Хутор, мужики, — радостно сообщил Тимохин, прибежавший к отряду из разведки. — С пару километров впереди крупный хутор. Немцев не видно.

— А что видно? — поинтересовался Фадеев.

— Кур видно, две коровы с тёлкой, двух баб видел, — широко и довольно скалясь, отрапортовал разведчик. — Колька там остался присматривать.

— Богатый хутор, — произнёс морпех. — И немцев нет. Можно будет харчами разжиться. Там не обеднеют.

Политрук поморщился, но кивнул:

— Согласен.

Было видно, что предстоящее событие ему не по вкусу. Но в отряде не осталось ни крошки еды. Последний раз все мы ели позавчера, когда отряд встретил меня. Вообще, Фадеев оказался отличным парнем. Умным и добрым. Про таких в этом мире говорят, что они интеллигенция. На специфической должности он не успел заматереть и закостенеть, поэтому предстоящая экспроприация вызывала у него внутреннее неприятие.

— У меня есть часы, — сказал я. — Можно будет поменять на еду. И саквояж хороший. Такой должен стоить немало.

— Не жалко?

— Всё равно не моё. Быстро пришло, быстро ушло, — хмыкнул я.

— Так, первыми пойдём мы с Андреем и, наверное, с бойцом Савойловым, — он посмотрел на одного из стройбатовцев. — Вы нас прикрываете. Без команды на глаза хуторским не показываться.

— А какая будет команда? — спросил Тимохин.

— Савойлов за вами придёт.

Несмотря на то, что мне поверили, оружие так и не вернули. Пистолет забрал себе политрук. Оказалось, что в его нагане оставалось всего три патрона, вот он и приватизировал мой «вальтер» с пояснением в виде «зачем учителю физкультуры пистолет». Наган же был передан одному из бойцов. Поэтому я шёл практически с голыми руками. Только с ножом, спрятанным под штаниной. Про него никто из красноармейцев не знал. Сначала я и сам позабыл про клинок, а затем не стал сообщать о нём спутникам.

— Доброго дня, бабоньки! — крикнул политрук женщинам, возившимся во дворе.

Те вскинулись, только сейчас увидев нас. Одна, что помоложе сразу же умчалась в дом. Вторая осталась на месте и крикнула в ответ:

— Доброго дня.

— Полячка, — зачем-то вслух прокомментировал я, опознав сильный акцент.

— Да, тут много поляков, Андрей. Но они в большинстве за нас. Самые непримиримые ушли с польскими войсками или убежали позже, — сказал он мне вполголоса. А затем уже громче обратился к женщине. — Гражданочка, мы хотим купить у вас еды.

В этот момент из дома вышел пожилой мужчина с седыми длинными, но редкими волосами, лобной залысиной и вислыми тоже седыми усами.

— Добрый день, паны, — торопливо сказал он с почти незаметным акцентом. — Чего изволите?

— Мы хотим купить продуктов, — повторил Фадеев.

— Купить? — переспросил он. — Точно? За рубли? А то ваши мне всё или расписки суют, или пистолет в нос.

— Э-э, — чуть смешался политрук, — не совсем купить. Сменять. У нас отличные часы и прекрасный портфель…

— Саквояж, — поправил я его.

— Да-да, саквояж.

— Ну-у, так тоже можно. Вещи ваши?

— Товарища учителя, — кивнул на меня Фадеев.

— Учитель? — взглянул на меня поляк.

— Учитель, учитель, — подтвердил я.

— Показывайте. Только сразу скажу, что много дать не могу. У меня сейчас много родичей приехали. Всех нужно кормить.

— Я понимаю, товарищ, но как только мы выгоним немцев, то вам будет всё компенсировано.

Показалось, что во взгляде седого на краткий миг мелькнула злоба при упоминании про немцев. Только я не понял с чем эта эмоция была связана: с нелюбовью мужчины к оккупантам или нежеланием их ухода с территории Советского Союза.

— Поскорей бы, — сухо сказал он, чуть помолчал и неожиданно предложил. — А проходите-ка в дом, пан командир, и вы пан учитель. А солдат пускай сходит за саквояжем. Вы же его где-то в лесу припрятали? Или своим товарищам оставили на хранение? Вы их тоже зовите всех на хутор. Перекусят немного, а потом дальше отправляйтесь в дорогу.

— Савойлов, ступай, — приказал бойцу политрук.

— Мы не хотим вас стеснять. Поменяем вещи на продукты, и сразу же уйдём, — сказал я поляку.

— Немцев опасаетесь? Так они тут всего один раз были и больше глаза не кажут, — слабо улыбнулся он мне. — А у меня как раз картошечка томится в печи, а жена хлеба напекла и пирогов с ягодами. Я вас всем этим так просто накормлю. Пока есть будете, как раз жинка соберет еды в дорогу.

— Зайдём, — резко и быстро сказал политрук. Наверное, пересказ продуктов затолкал всю его осторожность в самый дальний угол. Мне оставалось только молчать. Командир отряда точно не послушал бы меня без веских причин к тому. Мне оставалось только молчать. слушать и примечать.

— Грася, а ну быстро ставь на стол. Мы с панами пообедаем.

Признаться, при виде еды и запахов у меня самого все подозрения в адрес старого поляка сильно сдали позиции. Им на смену пришла голодная тягучая слюна и бурчание в животе. Недаром говорят, что голодное брюхо к разуму глухо. Только человек не испытавший ни разу в жизни сильного многодневного голода (диеты и всяческие больничные режимы после операций не в счёт) может думать о чём-то ещё, когда голова начинает кружится от ароматов съестного.

— А это моя настоечка, — он поставил на стол три рюмки, полные до краёв тёмно-красной жидкостью. Две из них он придвинул мне с политруком.

— Мы не пьём, извините, — сказал я. — Нужно быстро и далеко идти.

— Да, простите, но мы откажемся, — поддержал меня Фадеев.

— За победу, паны командиры. За то, чтобы с нашей земли прогнали проклятого врага! — проявил настойчивость седой. — Неужто вы такой тост не поддержите?

— За победу можно, — согласился с ним Фадеев. И посмотрел на меня. Вот же досада. Если я сейчас откажусь после такого тоста, который стал для людей святым с самого первого дня войны, то потом в отряде мне уже никогда не восстановить свои позиции. Прежние подозрения у красноармейцев полезут вновь наружу. Дилемма, однако. С другой стороны, если выпить и прочитать заговор, то с одной рюмки ничего не будет.

— Нужно, пан командир, нужно! — настойчиво сказал старик и повторил. — За победу, паны! Чтобы враг ушёл с родной земли.

Пришлось и мне взять рюмку, чокнуться со всеми и выпить.

«Нужно зачитать заговор от ядов, а то мало ли что. Что-то мне не нравится этот старый хрен», — подумал я. Оперская суть вылезла с заметкой, что хозяин хутора ведёт себя подозрительно странно. То выгоняет, то в дом заманивает, то… додумать мне не дала острая резь в желудке. Это был настолько болезненный спазм, что я непроизвольно застонал и скрючился над столом. Краем глаза увидел, как захрипел политрук и повалился на пол, выронив из руки ломоть хлеба. — Вел…ес… к… тебе…

Большего ничего не смог сказать, провалившись в черноту.