Не тот год

Глава 19

ГЛАВА 19

Как только боль ушла комиссар отключился на моих глазах. Вот только поспать ему много не дали. Через пару часов с небольшим за дверью раздалась возня. Звякнул замок, затем дверь распахнулась и в проёме показался немецкий унтер.

— На выход! Быстро, быстро! — скомандовал он.

Нас привели сначала в комендатуру, где посадили за стол под присмотром двух солдат. Через несколько минут третий принёс тарелки с макаронами, разложил их перед нами и исчез на пару минут. Вернулся с подносом, на котором лежал хлеб. Каждому из нас был предложен кусок с намазанным паштетом и кусок без ничего. Уже в процессе нашей трапезы всё тот же немец принёс большой чайник и пять кружек.

В отличие от своих товарищей по несчастью я ел с аппетитом и про себя жалел, что немцы пожадничали с порциями. Я бы съел вдвое, а и то втрое больше. Организм за последние дни плохо питался и перенёс кошмарные нагрузки. Ему требовалась сытная пища. Комиссар кое-как ковырялся ложкой в тарелке, сунув ту между полосок бинтов. Кружку с чаем брал двумя ладонями, как и хлеб.

— Смотрю, на аппетит не жалуетесь? — с неприязнью бросил мне полковник, который невзлюбил меня отчего-то с первого взгляда. — Нравится немецкая еда?

— Еда как еда. К национальности она не имеет отношения. Скорее всего, её гитлеровцы отобрали у наших людей в деревнях или вытащили с наших армейских складов, которые им достались целыми и невредимыми, — спокойно ответил я ему. — И вам советую подкрепиться, чтобы были силы. Готов поспорить, что вот так нормально поесть у нас теперь не скоро получится.

— Андрей, вы как-то странно говорите, — вмешался в наш разговор комиссар. — Почему так сказали?

— Захотел и сказал. Лучше ешьте, мой вам совет.

Он попытался разговорить меня. Но я дальше просто молчал и ел. Кажется, этим я пошатнул шаткое уважение и симпатию, связавшие нас с ним утром после моего лечения. Но я сам уже пожалел о сказанном. Начал речь с тем, чтобы намекнуть командирам о скором побеге из плена, но пришедшая в голову мысль, что нас могут подслушивать, заставила мигом оборвать все намёки. На всякий случай. Как говорится, даже если у вас паранойя, то это всё равно не значит, будто за вами не следят.

Немцы нас не торопили за завтраком. Позволили умыться, предоставили бритвенные приспособления, дали время на оправку. И лишь после всего этого загрузили всю нашу пятёрку в грузовик и куда-то повезли. Вернее, не куда-то, а в Барановичи. Вместе с нами в кузове устроились три солдата. В кабине был водитель и фельдфебель, плюс впереди катил мотоцикл с тремя военнослужащими вермахта, а позади пылил «двестипятьдесятпервый» с парой МГ.

Когда мы отъехали километров на пять от села и покатили вдоль опушки — слева — и большого луга, в конце которого протекала небольшая речушка, окружённая ивами и лозинами — справа — я толкнул коленом в бедро подполковника, рядом с которым сидел. Тот быстро взглянул на меня.

— Готовьтесь, скоро всё начнётся, — негромко, но достаточно, чтобы меня услышал сосед, но ничего не разобрали немцы, если они хоть немного понимают по-русски, сказал я ему. — Не вмешивайтесь. Будет лучше для всех, если заляжете на полу грузовика и не станете поднимать голову, пока всё не закончится. Вы будете только мешаться, уж не обижайтесь. Передайте остальным.

— Побег? — его глаза блеснули огоньком надежды.

— Да… Всё, потом поговорим, а сейчас передайте мои слова товарищу комиссару.

Подполковник повернул голову к своему соседу и шёпотом стал передавать ему мои слова. Двое оставшихся наших товарищей сидели на противоположной лавке. Как и на нашей, с ними там находились два немца. Последний, третий, расположился слева от меня. В отличие от своих товарищей он был флегматичным, вёл себя расслабленно. Я бы сказал сонно. Может успел выпить с утра шнапса и его на утреннем жарком солнышке да в трясучем кузове растрясло и разморило? Правда, запаха алкоголя я не чувствовал, зато от него резко пахло старым многодневным потом и оружейной смазкой.

А вот один из парочки гитлеровцев, сидящих напротив нас, оказался крайне бдительным конвоиром.

— Прекратить разговоры! — рявкнул он на своём языке, прерывая подполковника. — Молчать!

«Ну, поехали!», — подумал я и зашептал первый заговор. С каждым разом магические древнеславянские вербальные формулы получались у меня всё быстрее и быстрее. Немец только успел закрыть рот после своего грозного окрика, а я уже со всем закончил.

Или только начал.

Первым умер охранник, сидящий слева от меня. Я со всей силы ударил его ребром ладони по горлу. Аж почувствовал, как сквозь смятый хрящ рука коснулась позвонков. Через мгновение после удара я вытащил штык из ножен у него на поясе и развернулся к немцам на соседней лавке. Ухватился левой рукой за дугу над головой для лучшей устойчивости и буквально выстрелил собой во врагов. Первым умер самый бдительный. Внушительный тесак, штык для Кар.98 вошёл по самое кольцо ему под ложечку. Почти сразу же я выдернул клинок, размахнулся и всадил его горизонтально в шею под ухо последнему немцу. И так и оставил его там, не став терять время. Все трое были вооружены «маузерами». Автомат был лишь у фельдфебеля в кабине. А жаль. Со «шмайсером» всё было бы намного проще.

Клац-клац, лязгнул затвор карабина в моих руках. Наведя оружие на заднюю стенку кабины, я прикинул, где должен располагаться фельдфебель и выстрелил.

Клац-клац.

Дымящаяся горячая гильза упала на колени подполковнику. Но тот даже не успел осознать этот момент. Все командиры РККА пребывали в лёгком ступоре из-за стремительности событий и влияния заговора, так как в тесном кузове находились слишком близко ко мне.

Вторая пуля пробила стенку кабины в районе местоположения водителя.

Клац-клац.

Третий выстрел я вновь сделал в сторону старшего автомобиля. Четвёртой пулей «наградил» водителя. И почти сразу же после него машина резко сбросила скорость и стала съезжать с дороги в лес. В лес, не на луг! Значит, с шофером всё покончено. Вряд ли бы он в сознании потащил грузовик прямиком в кусты и деревья.

Последнюю пятую пулю я послал в грудь в упор конвоиру с ножом в шее. Он единственный из всей троицы активно дёргался. Флегматик валялся без движения на лавке, привалившись к подполковнику. Бдительный дёргался в судорогах на полу у моих ног и пускал потоки крови и слизи изо рта.

Разряженный карабин кинул вниз и полез в подсумки к гитлеровцам. Ещё по дороге я приметил, что у двоих из них имеются яйцеобразные гранаты М39. Достав первую из них, я сжал её в ладони и забормотал заговор для оружия. Когда закончил шептать, грузовик уже остановился.

Легко выпрыгнув из кузова, я со всех ног бросился к «Ганомагу». Он отставал от грузовика метров на сорок-пятьдесят, но из-за остановки нашего автомобиля сократил дистанцию до двадцати, примерно. Это мне было на руку. Два десятка метров до бронированного гроба на колёсах я пролетел за несколько секунд. Немцы внутри ещё ничего не поняли и не торопились лезть наружу. Решили отсидеться за броней до прояснения ситуации. Хотя и были настороже. За оба пулемёта уже встали солдаты и внимательно следили за окрестностями, уделяя особое внимание стене леса.

— Н-на-а! — крикнул я и метнул через борт чёрный кругляш гранаты, перед этим дёрнув за шнурок запала. И сразу же бросился в сторону.

Взрыв прозвучал секунды через четыре. Да ещё какой! Одного из гитлеровцев выбросило наружу. Он пролете метров десять и с треском влетел в молодую поросль березок на опушке. «Ганомаг» от внутреннего взрыва перевернулся вверх колёсами. Ко всему прочему от него отвалились крупные куски… чего-то. Мельком опознать в искорёженных деталях что-то знакомое мне не удалось.

Близкий мощный взрыв отдался лёгким звоном в ушах и слабой болью в правом ухе, как от отита.

— Ц-ц, как неудачно вышло, — вслух с досадой щёлкнул я языком при виде развороченного «двестипятьдесятпервого». У меня на него были кое-какие планы, а теперь — всё. Там ничего целого и ценного не осталось.

Не теряя времени, я вскочил с земли и всё также бегом метнулся к кабине грузовика. Дёрнул за ручку дверь кабины и отскочил в сторону. Но выстрела не последовало. Тогда я быстро заглянул внутрь. Фельдфебель и шофер неподвижно сидели, уткнувшись один в лобовое стекло, второй в руль. Мои пули пробили грудь и голову водителю, убив того на месте. А вот фельдфебель заработал одно ранение в левое плечо, второе в грудь через правую лопатку. Все раны были сквозные, разумеется.

Увидев «шмайсер» рядом с трупом старшего машины, я схватил его и повернулся в сторону мотоцикла с его седоками. Трёхколёсный транспорт успел умчать на несколько сотен метров, пока я разбирался с немцами в грузовике и «ганомаге». Сейчас он стоял развёрнутым в нашу сторону примерно в двухстах пятидесяти метрах от меня. Плюс-минус.

«Чёрт, нужно было брать винтарь. Из автомата с такой дистанции хрен попаду», — с раздражением подумал я. Прикинув все нюансы, я перехватил автомат в правую руку и бросился прямо по дороге к мотоциклистам.

Немцы ничего не предпринимали. Просто стояли и смотрели в сторону случившегося побоища. Третий солдат, тот, который катил за спиной управляющего мотоциклом, сошёл на дорогу и сейчас глазел в эту сторону, приставив ладонь левой руки ко лбу на манер козырька. Пулемётчик обеими руками держался на своё оружие. Возможно, они думают, что грузовик с бронетранспортёром наехали на противотанковую мину. Взрыв полностью разнёс «ганомаг», а от взрывной волны досталось машине. Ведь кроме взрыва они ничего не слышали и не видели. Да и тишина стоит, чего бы точно не было, напорись они на засаду.

Я преодолел немаленькую дистанцию секунд за двадцать, покрыв все мыслимые и немыслимые рекорды. Вот бы спортсменам на соревнования моими заговорами пользоваться! Все медали бы были их.

Метров за тридцать до мотоцикла я остановился, опустился на одно колено и прижал приклад «шмайсера» к плечу. Ещё секунд десять я успокаивал дыхание. И как только «мушка» перестала трястись, нажал на спусковой крючок. Первым срезал пулемётчика. Пули вошли ему в правую сторону груди и несильно откинули назад. Следующим умер третий член мотоциклетного расчёта. Он мог юркнуть в лес и доставить потом проблем, если не удерет вглубь чащи, а останется на опушке. Последний мотоциклист толком в ситуации не разобрался, просто увидел смерть своих товарищей и услышал приглушённые заговором выстрелы. Полагаю, магическая формула отвода внимания рассеивала громкий шум так же, как это делала «банка» на моем автомате на СВО. Но и вида падающих камрадов хватило, чтобы он крутанул ручку стартера и вывернул руль в сторону луга, срываясь с места. На лугу я его и пристрелил, перечеркнув очередью спину.

— Уф, вот и всё, — выдохнул я.

Вернувшись к грузовику, я первым делом достал из подсумка фельдфебеля новый магазин к автомату и заменил на почти полностью отстрелянный. И только после этого деактивировал заговор невидимости.

К слову сказать, за прошедшие примерно две недели использования заговоров у меня случились огромные подвижки вперёд в теме использования древнеславянской магии. Во-первых, все заговоры увеличили в несколько раз своё время действия. Во-вторых, откаты стали намного слабее. Если вспомнить, как меня скрутило после побега из госпиталя, где я впервые одновременно наложил на себя два заговора и сравнить с откатами пару дней назад, то улучшения видны невооружённым глазом. В-третьих, я научился силой воли, то есть по своему желанию снимать действие заговора до окончания его работы. Пока так поступаю только с отводом внимания, чтобы не ждать, когда тот сам собой сойдёт на нет, чтобы пообщаться со спутниками. В-четвёртых, внутренний резерв энергии значительно возрос и стал минимум в два раза быстрее восстанавливаться в сравнении с тем, каким он был в момент моего переноса в сорок первый год. В основном изменения с резервом произошли после того жертвоприношения во время моей ночной диверсии на валах крепости, когда взял в плен оберлейтенанта. Кстати, после того случая и случился первый резкий, сразу заметный скачок моих возможностей. И вот как тут удержаться, чтобы не повторить это ещё раз? Держит меня только страх стать магическим наркоманом-маньяком, который без жертвоприношения сам не сможет больше ничего магичить. Вот только впереди страшная война с потерями в десятки миллионов со всех сторон. Чую, что не раз придётся вспомнить самые сложные заговоры, которые без жертвы не активировать.

— Товарищи командиры! — окликнул я спутников в кузове, сняв с себя отвод внимания. — Всё закончилось, немцы мертвы. Не пристрелите меня по ошибке.

— Андрей? — в ответ сразу же раздался голос комиссара.

— Да, это я. Выходите, пока я караулю.

Один за другим четвёрка бывших пленников выбралась из кузова. Подполковник и комиссар без чужой помощи не обошлись. Вылезли они не с пустыми руками. Оба полковника прихватили немецкие карабины и патроны. Правда, боеприпасы распихали по карманам, не став снимать с трупов ремни со шлеями, на которых крепились подсумки.

— Андрей, как вы… — обратился ко мне комиссар, но был мной бесцеремонно перебит.

— Извините, товарищ комиссар, не до вопросов сейчас, — быстро сказал я. — Нужно уходить поскорее. Выстрелы и тем более взрыв немцы не могут пропустить. Скоро здесь будет их патруль. Может даже не один. Поэтому вытаскивайте трупы из кабины, и кто-нибудь садитесь за руль.

— А разве больше никого здесь нет? — удивился подполковник.

— Никого. Я всё это сделал один, — ответил я ему, догадавшись о сути его вопроса. — Поэтому прошу заняться грузовиком. А мне нужно забрать трофеи из мотоцикла. Пулемёт нам, чую, очень даже пригодится.

Сказал и сорвался с места бегом в сторону торчащего в луговой траве как бородавка на щеке немецкого железного коня. Будь нас поменьше, я бы предпочёл удирать на нём. Мотоцикл проедет по лесным стёжкам-дорожкам на ура. Там, где грузовик застрянет или вообще не пройдёт. Например, мы с ребятами в юношестве на старинном (в наше время именно так и было) «Днепре» с ведущей коляской через овраги на нём переезжали. Правда, при штурме этой полосы препятствия никто не сидел на мотоцикле. Один толкал за руль, подгазовывая по чуть-чуть, другой или даже двое-трое толкали сзади. И таким макаром мы перебирались через крутые и глубокие овраги, при взгляде на которые казалось, что подобное невозможно. Увы, но впятером мы на трофейного «коня» не залезем.

Я быстро снял пулемёт, забрал автомат с мотоциклиста, который так и остался сидеть на своём месте, только упав грудью на руль. В люльке сидел ещё один, но откинутый назад, словно барственно развалившись. К оружию нашлись патроны. В багажном отсеке отыскал два ранца с личными вещами и едой. Всякое тряпьё выбросил, оставив продукты, фляги с водой, и кое-что ещё из полезного. Потом обобрал труп немца на дороге. У него взял немного вещей. Солдат был вооружен карабином, который мне был не нужен. Но в подсумках я нашёл две гранаты М39, которым обрадовался. Также прихватил штык с ножнами. Ременная сбруя оказалась испачкана в крови, а один нагрудный ремешок шлеи сбоку повреждён пулей. Из-за этого я не стал её снимать. Как и с прочих байкеров. Вспомнил, что в кузове валяется чистенький фриц, которому я сломал шею ладонью. Если его не залило кровью из зарезанных, то будет мне и ремень, и шлея. Ну, или портупея, вроде так правильно. Но я привык называть эту систему разгрузки шлеей, как научили в армии, когда я тянул срочку.

Когда я вернулся с трофеями к грузовику, командиры только успели вытащить трупы немцев из кабины. Скинув на землю оружие и ранцы, я запрыгнул в кузов и быстро одного за другим выбросил из него трупы. Кстати, раненого мной в живот кто-то добил, размозжив ему висок, скорее всего, прикладом. Пожалел пулю? Или таким образом выместил свою ненависть?

Как и рассчитывал, я снял ремень с портупеей с чистенького гитлеровца. Кровь от его камрадов не дотекла до тела. В основном она вся просочилась сквозь доски кузова. С фельдфебеля забрал только магазины к автомату. Его собственный подсумок, к слову, был ещё сильнее замаран в крови, чем тот, который я взял с мотоциклистов.

Вновь перед командирами я предстал уже полностью снаряжённым: ремень со шлеей, подсумки с магазинами и гранатами, штык в ножнах, за спиной «шмайсер». Не хватает только так полюбившегося мне «вальтера» или «парабеллума». Но эта беда не беда. Тут сейчас носители этих пистолетов стадами носятся. Главное, самому не сглупить и попасть им в руки.

Пришлось вновь сбегать до мотоцикла и забрать ранее выкинутые накидки. Одну из них натянул на себя полковник, усевшийся за рулём грузовика. Вторую взял себе я. Мы с ним будем светиться в кабине у всех на глазах. И гражданская замызганная одежда (у меня) с командирской гимнастёркой РККА (у водителя) совсем не те вещи, которые должны видеть немцы. На головы мы с ним нацепили пилотки. Но это защита от дурака и лентяя, чтобы уж совсем по-глупому не спалиться. Если нас решат остановить, то никакая одежда не поможет. Остальные трое наших товарищей по несчастью вновь забрались в кузов. Второму полковнику я вручил пулемёт и показал, как им пользоваться. Дополнительно у него был «шмайсер» мотоциклиста и несколько гранат. Плюс карабины. Правда, стрелять из всего этого богатства сможет только он один. Комиссар даже из заряженного и наведённого в сторону врага оружия выстрелить не сможет. И подполковник с одной рукой тоже не вояка. Ему хотя бы пистолет бы… Но чего нет, того нет.

— Долго мы не наездеемся, — хмуро сказал полковник. — До ближайшего поста на дороге.

— Нам бы только подальше от этих мест уйти и поближе к лесам, — ответил я ему. — Пинск ещё немцем не должен быть захвачен. Там сильный гарнизон, флот и с флангов болота да речки. Немцам придётся штурмовать его в лоб, положив кучу народу и техники. А это всё время. Нам нужно просто проскочить через немецкие порядки и подойти к городу с севера или с востока.

Это я узнал от морпеха, которого отравил чёртов поляк. Сам я не очень верил, что в начале июля город всё ещё держится. Но собеседникам требовалась какая-нибудь конкретная цель. Но и совсем уж обнадёживать спутников не стал. По дороги прощупаю их настроения, послушаю о чём говорят и попробую внести изменения в маршрут. Должно получиться.

— Ещё⁈ — ухватился мужчина за моё слово.

— Товарищ полковник, — поморщился я, — давайте уже без этого. Пинск обречён, вы это и сами должны понимать. Для нас сейчас главное успеть соединиться со своими до того, как город падёт.