Не тот год

Глава 24

ГЛАВА 24

— Здравствуйте, товарищ Сталин, — чётко произнёс мужчина в гражданском, переступивший порог кремлёвского кабинета и аккуратно прикрывший за собой дверь.

— Здравствуйте, товарищ Грабин, присаживайтесь, — ответил ему Сталин, который вот уже несколько дней являлся Верховным главнокомандующим. Намного опередив данное событие в иной временной ветви, информация из которой стала доступна советскому высшему руководству благодаря уникальному прибору, хранившему в себе море информации.

Когда конструктор устроился на стуле, Сталин продолжил.

— Как скоро будет готова ваша новая трёхдюймовая пушка? — спросил он.

— Работы уже почти завершены. Через две или три недели будет представлен первый образец, — ответил тот ничуть не удивившись вопросу. Время было такое, что требовалось оружие под лозунгом: лучше, дешевле, быстрее!

— Это очень хорошо. Верю, что ваша новая пушка станет лицом нашей дивизионной артиллерии, — произнёс хозяин кабинета и взялся за одну из папок, лежащих перед ним на столе. — Пожалуйста, взгляните на эти чертежи и скажите насколько они реализуемы. Это некоторые улучшения нового орудия.

Грабину понадобилось около десяти минут, чтобы бегло ознакомиться с документами. Чертежи и надписи показывали его детище, созданное в инициативном порядке, над которым он и небольшая группа энтузиастов корпела несколько лет, вырывая для него время из личного отдыха. Изменения были небольшими, но существенными. Новый прицел, небольшое смещение управляющих устройств, чуть иная форма бронещита, иная геометрия нарезов в стволе, чуть другой казённик, который был предназначен для более мощного снаряда. Но самое главное — дульный тормоз. На чертежах он получил немного иную форму. Расчётами подобного устройства никто в грабинском КБ не занимался. В описании говорилось, что новые нарезы и новый ДТ уменьшат риск повреждения стволов низкого качества. В целом размеры и внешний вид нового орудия остались прежними.

«Надо же, как быстро всё продумали, ведь качество в условиях войны точно упадёт. Совсем брак не пустят, но минимально-допустимая продукция обязательно пойдёт на фронт. А тут уже и это просчитали. Интересно, кто?», — подумал про себя конструктор. Затем вслух сказал. — Товарищ Сталин, потребуется недели три, чтобы внести все изменения. Орудие практически готово. С новыми данными придётся переделывать самое основное. И есть ещё вопрос по снарядам. Тут указаны технические данные новых боеприпасов. Насколько я знаю, их ещё нет.

— По снарядам вопрос уже решён. Уже начаты работы по переходу заводов на их производство. На данный момент, конечно, только пара цехов. Но вопрос времени, когда наше производство приступит к массовому выпуску боеприпасов конкретно с теми тэтэха, какие вы только что прочитали.

— Благодарю, товарищ Сталин. Извините, у меня ещё один вопрос.

— Задавайте, Василий Гаврилович. Вы не тот человек, который будет по пустякам отнимать у меня время, — подбодрил его собеседник.

— Понимаете, в марте этого года я уже представлял свою разработку товарищу Кулику, но она его полностью не заинтересовала. Вот совсем никак. Он и ряд товарищей были категорически против моего нового дивизионного орудия. Мне был дан совет сосредоточить все усилия на производстве уже стоящих на вооружении пушек и гаубиц, — тут конструктор сделал короткую паузу, чтобы перевести дух и продолжил. — А главное — товарища Кулика не устраивает дульный тормоз на моём орудии. Его и других. Мне было высказано, что подобная техническая деталь приведёт к крови наших бойцов, что я не представляю, что такое сражение, что дульный тормоз оглушит расчёт, закроет пылью и дымом видимость и выдаст их позиции. И даже высказал то, что дульный тормоз уменьшит точность, будто я, как конструктор, ничего не понимаю. Но как без него обойтись, если не перегружать орудие? — пожал плечами конструктор. — Дульный тормоз снизит до шестидесяти процентов энергии выстрела. Это позволяет сделать лафет легче, не усиливать противооткатные механизмы. По предварительным расчётам орудие могут достаточно свободно перемещать по полю сами бойцы, чтобы поменять позиции.

— С маршалом Куликом я лично поговорю и попрошу его пересмотреть свои взгляды и запросы, — чуть улыбнулся Сталин. И тут же вновь стал серьёзным. — А к вам у меня будет одна просьба, товарищ Грабин.

— Слушаю, товарищ Сталин, — Грабин сильно напрягся. Сталинская «просьба» — это натуральный приказ. За игнорирование и частичное выполнение даже Грабину не поздоровится.

— Я знаю о вашем мнении насчёт орудий. Что танк или броневик — это повозка для пушки, а не наоборот. Наслышан о ваших спорах с наркоматом вооружения, в которых вы отказываетесь менять своё орудие и требуете изменить технику, предназначенную для неё.

— Если менять орудие, то оно уже не будет иметь тех же технических данных, что изначально, товарищ Сталин. Соответственно, в танке уже будет стоять другое, более слабое оружие. Как и под тягач, который станет таскать совсем другую пушку, — Грабин не был бы собой, если б не попытался возразить даже главе государства, отстаивая свои взгляды. Именно благодаря своему характеру он смог стать собой. Даже когда его отправляли на далекий завод в своеобразную ссылку он всё равно приезжал в Москву раз за разом и добивался, чтобы его услышали. Он наотрез отказал Тухачевскому, бывшему тогда почти на вершине власти, пытавшемуся заставить конструктора заняться безоткатными орудиями Курчевского. Так что стоять на своём он мог. Эта черта характера проявилась и в разговоре со Сталиным.

— И всё же я прошу вас прислушаться к моей просьбе, товарищ Грабин, — ровным тоном произнёс хозяин кабинета.

В этот же день у Грабина состоялась встреча с другими конструкторами. Только они занимались бронетехникой, в частности танками. Плюс «мотористы». Это было полноценное совещание ведущих конструкторов, технологов и инженеров. В одном помещении встретились те, кто порой конфликтовал друг с другом до войны и старался перетянуть одеяло на себя, как это было с самим Грабиным и его конкурентом Петровым. Тот, к слову, тоже здесь присутствовал. «Танкистов» сильно лихорадило после выпущенного Сталиным на днях приказа ГКО «О выпуске улучшенных танков КВ-1 и Т-34». Судя по оброненным в спорах нескольким фразам, «танкисты» тоже получили чертежи и планы по улучшению тяжёлых бронемашин. Как и Грабин они осторожно удивлялись их наличию у главы государства. Ряд изменений был слишком новаторским и шёл вразрез с уже сложившимся положением дел.

От Грабина и Петрова конструкторам танков требовалась новая пушка, превосходящая по мощности уже имеющиеся. Петров немедленно предложил проект своей девяностопятимиллиметровой. От неё ранее все отказались по причине того, что пришлось бы налаживать с нуля производство боеприпасов. Грабин же вспомнил сразу о двух проектах. Первое орудие было спроектировано на базе зенитки 3-К и имело ту же баллистику со снарядной гильзой бутылочной формы.

Второе же являлось слишком уж экзотическим. Это было крайне смелое экспериментальное оружие. В нём Грабин совместил целых три орудия: казённик для снаряда восемьдесят пять миллиметров, дабы получить мощный заряд, потом начинался 76-мм ствол, который оканчивался 57-мм дульным срезом. Матрёшка, да и только, как называли её те, кому удалось ознакомиться с чертежами. Это было бы первым орудием СССР с сужающимся конусным стволом. Расчёты показывали, что подобное оружие на дистанции в километр должно пробивать до двухсот миллиметров брони при встрече снаряда с ней под углом девяносто градусов. Разумеется, такая новаторская идея не нашла отклика ни у кого. Во-первых, слишком сложное и дорогое производство. Во-вторых, для него не было целей в обозримом будущем. Именно из-за второй причины была снята с производства ЗИС-2. На уже изготовленные и ставшие не у дел лафеты для данной противотанковой пушки Грабин и решил устанавливать новый семидесятишестимиллиметровый ствол.

«Хм, а если выбросить идею с конусностью и оставить обычный ствол на семьдесят шесть миллиметров с каморой для восьмидесяти пяти миллиметров? В стволе использовать ту геометрию нарезов, описание которых я получил в Кремле. Увеличить длину до пятидесяти калибров или даже пятидесяти пяти. Поставить дульный тормоз, который снимет львиную долю отдачи, что позволит существенно уменьшить откат, установить иной затвор. Танкисты говорят про башню под погон в тысяча шестьсот… хм, значит, места будет больше, чем сейчас. Всё должно влезть, — принялся лихорадочно обдумывать мысль Грабин. — Это орудие можно и для тридцатьчетвёрок использовать, и для кавэ. Новое дивизионное после изменений установить в лёгкую самоходную установку. Вот только где бы взять столько времени, чтобы хватило и на одно, и на другое, и на третье… И чёртов Петров опять может меня опередить. Ему-то Сталин не давал личного задания».

«А вот и птичка», — подумал я, увидев высоко в небе кружащего над небольшой рощей лесного ворона. Положив в луговую траву велосипед с опасным грузом, я лёг рядом, подложив под голову ранец. Взгляд устремил на птицу, а на грудь положил череп-амулет. После принялся нашептывать заговор, который должен нас с ней связать в одно целое.

В этот раз всё получилось. Проявившаяся невидимая нить по моей воле привела меня в разум ворона. Управлять им не составило большого труда. Мне лично не нужно было махать крыльями. Лишь подумать куда лететь и на что смотреть, после чего мой пернатый дрон начинал махать крыльями в указанном направлении. Зрение тоже не доставило проблем. Не знаю, как видят эти чёрные птицы, но я осознавал картинку так же, как если бы смотрел вниз из окна вертолёта. Вся округа на много-много километров стала для меня открытой, лежала как на ладони.

Долго играться в новую игрушку я не стал. Минут через десять скользнул по связывающей нити обратно в свою тушку и через миг открыл глаза.

— Чёрт, — чертыхнулся я от резкой вспышки головной боли. Мне в виски будто по гвоздю «сотке» одним ударом молотка загнали. После первого приступа боль сильно уменьшилась, но до конца не пропала. Но хотя бы стала терпимой.

С высоты примерно двухсот метров мне удалось прекрасно разглядеть окрестности на пару десятков километров во все стороны. А то и больше. Я нашёл несколько хуторов и деревень, три дороги, по одной из которых пылила колонна техники. Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться кому она принадлежит. Отметил для себя лесные массивы, рощи и лесопосадки между полями и лугами, через которые можно проложить свой маршрут, чтобы не попасться на глаза немцам.

До вечера я прошёл по прямой, порядка двадцати километров. Всего же накрутил, наверное, все двадцать пять. Всё из-за гружённого велосипеда. С ним перебираться через глубокие балки и овраги, болотца и ручьи оказалось не в пример труднее, чем пешкодралом. Вот и приходилось закладывать петли влево-вправо в поисках проходимой, точнее «провозимой», тропинки.

На следующий день я дважды повторил трюк с амулетом и птицами, рассматривая землю внизу в поисках подходящего места для засады. Хотелось уже избавиться от взрывчатки и громоздкого противотанкового ружья. И такое место нашлось.

Сверху я увидел дорогу, которая проходила через сухой овраг с пологими склонами. Она плотно использовалась немцами. В тот момент, когда я наблюдал за ней глазами ворона, там шла длиннющая колонна пехоты. Но где пехота, там и техника! Просто нужно будет её дождаться. С одной стороны дорогу зажимал луг, спускающийся к мелкой речке, заросшей ивняком и рогозом. С другой, только выше, тоже лежал луг, покрытый огромными кочками, видными даже в высокой траве, и молодыми чахлыми соснами, высотой с мой рост, росшие метрах в шести-семи друг от друга. Метрах в трёхстах от дороги за ним протянулась длиннющая узкая берёзовая лесопосадка.

Я сверху даже присмотрел примерное место, где сяду с ПТР, чтобы удобно расстреливать вражескую колонну. Мне сгодится любая. Грузовики, тягачи или конные упряжки с пушками, танки — всё! Только пехота мне не сдалась ни на одно место. Пяток подбитых танков по значимости урона и удару по гитлеровскому карману значат намного больше, чем убитая рота немецкой «махры». Или как там у немцев прозывают пехотинцев промеж себя.

Сама грунтовка была, полагаю, второстепенной из-за своей отдалённости. Немцы пускали по ней свои части, чтобы разгрузить рокады и другие дороги, запруженные их войсками. Но мне такое даже было на руку. Отсюда я смогу удрать незамеченным и не встречая на пути никого.

В темноте движение на выбранной дороге резко падало. По крайней мере, так было в ту ночь, когда я стал обустраивать место для засады. И как специально проехали несколько десятков грузовиков и тягачей с десятком крупных орудий. Вот их бы я с превеликим удовольствием встретил с обжигающе-пламенным приветом. Это такой урон оккупантам, про который будет приятно вспоминать.

Машины проехали в считанных метрах от меня, освещая впереди себя дорогу современными тусклыми фарами. Светомаскировки на них не было. Наверное, гитлеровцы слишком убеждены в уже состоявшейся своей победе, чтобы таиться на территориях, которые они считают своими. Ничего, завтра днём я собью с них спесь. Так им врежу, что они до конца своей жизни будут в страхе оглядываться по сторонам, а ночью с криками просыпаться от кошмаров.

Я в это время расставлял подрывные заряды и растяжки из «лимонок» в овраге и в тех местах, куда обязательно сунутся немцы из уничтожаемой колонны. Опыт у меня в этом деле был огромный. Я о том, как выбирать места, где может затаиться враг или можно укрыться от его огня.

Все гранаты и заряды были с чарами усиления. Заговариванием боеприпасов я занимался всё время в пути. А чуть ранее зачитал заговоры на патронах к противотанковому ружью. Из-за цейтнота и спешки смог зачаровать не все. Но этим я займусь после минирования местности и подготовки позиции. Благо, что заговоры на вещах держались по нескольку дней.

Всё делать приходилось в спешке и очень аккуратно. Потом пришло время для земляных работ. Здесь пришлось работать ещё более аккуратно. Землю ссыпал в вещмешки, которые относил подальше в сторону и высыпал на широком пространстве. Когда всё было закончено, вынутый грунт закидал травой и натыкал сосновые веточки. Похоже замаскировал свой окоп. До дороги из него было всего-ничего. Метров сто пятьдесят. Влево-вправо я мог бить на куда большее расстояние. До спуска в овраг было метров триста пятьдесят или даже все четыреста.

Все работы завершил уже при свете поднявшегося солнышка. Был седьмой час, когда я, вымотанный адовой работёнкой — не столько тяжёлой физически, сколько нервной — сел в окопе и расслабленно привалился к прохладной стенке потной спиной. Теперь только ждать.

Сам не заметил, как задремал. Причём спал точно так же, как у речки после помывки-постирки, где поблизости гитлеровцы решили устроить пикник с полячкой фольксдойче на свою беду. То есть урывками и с редкими видениями. В одно из них мне привиделась Книга. Словно опять её держу в руках и читаю один из заговоров, отдавая месяцы жизни за знание. Заговор оказался крайне необычным. С его помощью можно было связать себя и какое-нибудь старое крепкое дерево. После чего весь получаемый урон переходил на него, а волхв отделывался незначительными шишками, ссадинами да царапинами. При этом дерево стремительно сохло, гнило, теряло листву, от него отваливалась кора и отпадали ветви прямо на глазах.

— Это получается, я всё ещё с ней связан? — пробормотал я, когда вынырнул из сонного забытья с видением. То, что постарел в очередной раз меня не пугало. Новое знание было важнее. А своё я верну. Просто при этом очередному нацисту не поздоровится. Сейчас я уже иначе стал смотреть на тему с жертвоприношением. Столько народу отправил на тот свет, что моя аура или душа безвозвратно изменилась из-за этого. И да — я стал верить в эти вещи, над которыми раньше только саркастично хмыкал, видя по телевизору рекламу очередного шоу про экстрасенсов или слыша про них от бабулек возле дома.