Книга VI: Ода Смятения

Глава 6

Я лежал на мягкой кожаной кушетке, смотрел в потолок немигающим взглядом и слушал, как тикают большие настенные часы с маятником. Тик… Так. Тик… Так. Мозгоправ, которого рекомендовал мне Старый, постарался создать в своём кабинете располагающую обстановку. При этом, видимо, он опирался на собственное чувство прекрасного и зарубежные сериалы. Однако в моём случае это сработало скорее против меня. Вся эта облицовка стен деревянными панелями сильно напоминала мне моду на украшение интерьеров в Южной Патриархии. И тут я словно бы зависал в пограничном состоянии меж двух миров.

— Послушайте, Александр, я очень хочу вам помочь, — раздался глубокий и бархатный голос врача, который больше подошёл бы диктору на радио. — Но мне нужно понять, что с вами происходит. Сами понимаете, сделать этого я не смогу, если вы продолжите молчать.

— Я ведь уже всё рассказал, — отозвался я, не глядя на психиатра.

— Вы просто изложили ситуацию в общих чертах, старательно избегая подробностей. Признаться честно, я так до конца и не понял, что именно вы пережили. А ведь в деталях, зачастую, и кроется то, что терзает ваш разум. Психосоматика очень тонкая наука, и здесь не бывает мелочей.

Протяжно вздохнув, я поднялся, уселся на край кушетки и воззрился на специалиста. Это был мужчина среднего возраста, уже с проседью в волосах. Его аккуратно подстриженная борода создавала образ мудрого и понимающего человека. Эдакого профессора, который поправит очёчки на переносице и мигом даст ответ на любой вопрос. Он явно был старше меня лет на десять, а может и больше. Но на меня эта магия невербального внушения не действовала. Я упорно воспринимал его как безусого пацана, который жизнь изучал только по иллюстрациям в учебниках.

— Кхм, доктор, можно я попытаюсь объясниться вам всё с помощью аллегорий? — предложил я.

— Разумеется, — степенно кивнул мужчина.

— Давайте представим, что мы говорим не о войне, а о другом мире. Только не сказочном, а жестоком и злом. И у меня есть возможность вернуться туда. Там я облечён властью, имею верных последователей, готовых жертвовать жизнями ради меня. Там я силён и богат, там я решаю глобальные задачи, там спасаю души и гублю их…

Специалист медленно кивал в такт моим словам, делая пометки в своём блокноте. Он не перебивал и не задавал наводящих вопросов, позволяя мне выговориться.

— Когда я там, то вижу свою цель. Я преследую её, принося ради этого жертвы. А здесь, — моя ладонь обвела кабинет психиатра, — я словно бы лишён смысла существования. Зачем я дышу, хожу, ем и сплю? Ради чего это всё? Ради ещё одного пустого дня, наполненного праздным бездельем или бестолковой суетой? Каждый мой шаг бесцельный. Каждый вздох напрасный. Всё вокруг меня будто покрыто серым налётом пыли. Люди, предметы и даже мои собственные чувства. Я честно пытаюсь раздуть в себе огонь, но никак не могу придумать — ради чего? А без него это не жизнь, а банальное обслуживание потребностей телесной оболочки.

Повисла тишина. В своём признании я был честен настолько, насколько это вообще возможно в заданных условиях. Кажется, нечто подобное я уже ощущал и в теле Ризанта нор Адамастро. Припоминаю, как многие аристократы вызывали у меня приступы тошноты своими мелочными проблемами. Их заботы давно мне стали казаться глупой мышиной вознёй. Им было важно разодеться к очередному рауту, перещеголять соперников, урвать побольше золота, снискать толику внимания от более сильного. Мне с самого первого дня в новом мире претил подобный подход. Именно поэтому я без энтузиазма отнёсся к словам Илисии о моём предстоящем дне рождении. Потому что уверен — на нём будет происходить всё то же самое.

Настоящая жизнь для меня начиналась лишь тогда, когда атакующие плетения разбивались об магические щиты! Когда я на пределе возможностей ужом крутился в гуще врагов! Когда ценой моей ошибки была смерть. Когда руки по самые плечи обагрялись кровью не только противников, но и верных товарищей. И сейчас меня это пугало. Становилось страшно, что рано или поздно, но и эти чувства утонут в невыразительной серой трясине, оставив меня наедине со всем, что я успел натворить.

— Хм-м… Александр, вы позволите задать вам очень личный вопрос? — нарушил затянувшееся молчание психиатр.

— Спрашивайте, — дёрнул я плечом.

— Вы были в плену?

— Как вы догадались? — удивился я.

— Понимаете ли, в психологии нет единого явления, которое бы обозначало тоску по войне. Она рассматривается, как совокупность симптомов. Депрессии, тревоги, адреналиновая ломка, навязчивые воспоминания, эндорфиновая зависимость и прочее. Вот сейчас вы обнажили одну из своих проблем — это ангедония. Иными словами, потеря способности испытывать удовольствие. К сожалению, часто она оказывается следствием иной проблемы, более глубокой и обширной. И имя ей — комплексное посттравматическое стрессовое расстройство. С ним сталкиваются многие, кто испытывал на себе длительное психологическое и физическое насилие. Как долго вы находились в плену?

— Где-то полгода…

— Ответьте, каковы были условия вашего содержания?

В памяти всплыли картины тёмных тоннелей, поросших мерцающей плесенью. Инкубаторий кьерров, наполненный хрипами, шорохами, булькающими звуками и тошнотворным смрадом. Видения нижнего гетто, в котором влачили жалкое существование пленники абиссалийцев. Изуродованные магией плоти твари, созданные из человеческих останков…

— Хуже не придумаешь, — честно признался я.

— Что ж, в таком случае, моя версия подтверждается. Поздравляю, Александр, сегодня мы с вами добились прогресса! Пусть и незначительного, ведь вы продолжаете запираться и рассказывать о себе в иносказательном ключе, оперируя понятиями вымышленного мира. Но это лучше, чем совсем ничего. На сегодня предлагаю закончить. Жду вас снова в четверг. Да, и вот ещё вам один совет…

Я почтительно замер, внимательно ловя каждое слово психиатра. После озвучивания его догадки, попавшей в десятку, во мне зародилась робкая надежда, что он знает, о чём говорит и действительно способен мне помочь.

— Постарайтесь наладить отношения с кем-нибудь на гражданке. Я часто слышу от ветеранов боевых действий о том, что им тут жизнь кажется ненастоящей. Дескать, только под обстрелами раскрывается человеческая душа. Только в братстве, скреплённом кровью, можно найти настоящую дружбу. Но поверьте, это всё ошибка восприятия…

— Только в братстве, скреплённом кровью… — тихо повторил я.

— Дослушайте, пожалуйста, Александр, — по-отечески мягко укорил меня психиатр. — Так вот, здесь живут такие же люди со своими достоинствами и недостатками. И чем быстрее вы это поймёте, тем проще пройдёт ваша адаптация. У вас есть друзья? Не из числа боевых товарищей.

— Скорее нет, чем да, — неохотно признался я.

И я не покривил душой. Ведь все мои старые приятели либо сидели по зонам, либо не пережили очередной авантюры, либо вовремя завязали, остепенились, завели семьи и избегали своего прошлого похлеще огня.

— Ц-ц-ц, это не очень хорошо, — поцокал врач. — Но, видимо, придётся ими обзаводиться. Пока можете попробовать наладить отношения с родителями. Я ведь правильно понял, что вы с ними давно не общаетесь?

— Да, всё так, — кивнул я, уже даже не удивляясь, по каким таким признакам он сделал столь точный вывод.

— Вот. Этот аспект нам тоже предстоит проработать. Буду честен, Александр, фронт деятельности у нас с вами очень обширный. Но, как любил говорить мой научный руководитель, царствие ему небесное: «Чем тяжелее кладь, тем прямее стать». Так что не нам бояться множества задач. В целом, я бы уже сейчас мог выписать рецепт на антидепрессанты, но пока не стану торопиться. Понаблюдаю за вашей динамикой и прогрессом без них. Всё-таки препараты подобного характера это не то, что можно назначать бездумно. Следите за своим состоянием, фиксируйте бессонницу и навязчивые мысли. Увидимся в четверг!

Покидал я доктора не то чтоб в приподнятом настроении, но явно преисполненный оптимизма. Мне хотелось верить, что этот человек поможет разрешить мои ментальные проблемы, нажитые в чужом теле. Но, разумеется, присутствовал и страх того, что я не смогу всю дорогу кормить его своими «аллегориями». Или, наоборот, смогу, но это негативно повлияет на успешность лечения.

Словно бы стараясь меня подбодрить, из-за облачка выглянуло небесное светило. И день сразу же расцвёл тысячами солнечных зайчиков, отбрасываемых стеклянными витринами магазинов и заведений. На душе стало значительно веселее, и я, глядя на безмятежное небо, даже позволил себе улыбку. И зачем мне унывать? Я дома. Я вернулся. Всё теперь будет хорошо…

Повинуясь импульсу, я полез в карман за телефоном и отыскал в списках контактов номер мамы. Если верить журналу вызовов, то мы созванивались последний раз аж на новый год. Надо бы исправить сию оплошность…

Несколько длинных гудков, и на том конце провода звучит усталое:

— Слушаю?

— Мам, привет! Это я…

— Я поняла, Саш. Что на этот раз у тебя случилось? Сразу говорю, у нас с Андреем лишних денег нет, а дачу мы продали.

Да-а… не очень хорошим, видимо, я был сыном, если первая реакция на мой звонок вот такая. Хотя чего удивляться? Мать меня с пятнадцати лет откуда только не вытаскивала. А я упорно стремился влипнуть в новые истории уже на следующий день. Особенно сильный разлад у нас случился вскоре после моего совершеннолетия, когда меня задержала милиция в одном очень нехорошем притоне. Мама как узнала, бросила всё и примчалась выручать. Уж не ведаю, каких сил это ей с отчимом стоило, но чихвостить она меня принялась люто. В какой-то момент, уже дома, даже пыталась приложить черпаком по темечку. Но мне ведь целых восемнадцать, я уже такой взрослый, а меня как шкета какого-то черпаком! Повёл я себя тогда, конечно, некрасиво. Орал, возмущался, вырвал импровизированное орудие из маминых рук, запустил им в отчима, хотя тот вообще не влезал в наши разборки. Довёл родительницу до слёз, а её мужа до гневной тряски. Одному Многоокому известно, чего ему стоило сдержаться и не заломать оборзевшего юнца прямо на кухне. Но дядя Андрей мировой мужик. Только процедил сквозь зубы, чтобы я выметался из квартиры, что я с превеликим удовольствием и сделал. Стыдно за себя до сих пор. И, пожалуй, именно тогда я впервые ощутил пролёгшую между нами пропасть, которая с годами только ширилась.

— Ну что ты… я просто хотел узнать, как у тебя дела… — заметно погрустнел мой голос.

— Нормально, — сухо прозвучало в ответ. — Ты извини, но я на работе, не могу говорить…

— Да, прости. Мам, можно тебе кое-что сказать?

— Не сейчас, Саш, я же объяснила, мне некогда…

— Я просто хотел попросить прощения за все те бессонные ночи и все твои пролитые слёзы, — поспешил вставить я. — Всю жизнь я вёл себя, как урод, а ты терпела это и тащила меня на своих плечах. Мне жаль, что…

В динамике телефона вдруг послышалась какая-то возня, а следом обрывок чей-то реплики. Кажется, мама с кем-то переговаривалась…

— … здесь… на рабочем месте. Это так срочно?

— Нет, Галина Романовна, извините, сын звонил. Мы уже закончили, — донёсся до меня приглушённый голос родительницы. — Саш, всё, кладу трубку. Пока.

И звонок сбросился. Я понял, что мама моих извинений так и не услышала. Огорчённый этим фактом, я побрёл, куда глаза глядят, не поднимая взора от тротуара. Настроение упало ниже плинтуса, и вновь стали закрадываться нехорошие мыслишки в голову. Так я слонялся до тех пор, пока меня не вывел из прострации пронзительный автомобильный гудок, гундосо крякнувший практически над самым ухом.

Я встрепенулся и отвёл руку назад, готовясь к схватке. Проекции боевых плетений закружились над кончиками пальцев, а вживлённый в ладонь кровавый алмаз уколол кожу, будто слабым разрядом тока. Но оказалось, что на меня никто не нападал…

— Саш, ты чего такой зашуганный? — хохотнула Дарья Плисова, призывно помахивая мне из рубиново-красного Мерседеса с откидной крышей. — Запрыгивай, покатаемся!

Дорогой автомобиль стоял совсем рядом, урча мощным двигателем. Делать вид, что я это не я — совсем глупо. Но, признаться честно, первейшим моим порывом было отказаться от предложения певицы. И я даже успел отрицательно помотать головой. Но потом в сознании всплыл совет психиатра налаживать социальные связи и заводить друзей. Поэтому я немного помешкал, но всё же подошёл ближе.

— Привет, Даш. Ты какими судьбами здесь?

— Да никакими! Просто по магазинам катаюсь, одной как-то скучно. Хочешь со мной? — жизнерадостно подмигнула певица.

— Если ты настаиваешь, — расплылся я в улыбке.

— Ещё как настаиваю!

Я приземлился на сиденье из мягкой кожи и поприветствовал Дарью дежурным поцелуем в щеку. Не знаю, показалось ли мне, но она будто бы ответила на него гораздо теплее, если не сказать жарче. Я буквально ощутил, тот слой яркой помады, который остался на моей коже. В последний раз, когда я встретил Плисову в гримёрке «Мятного ликёра» она вела себя значительно сдержанней.

— Ой, какой ты колючий, братец ёжик! — шутливо поморщилась девушка. — Бриться не пробовал?

— Пробовал, оно снова отрастает, — беспомощно развёл я руками.

— Хах, ну ты юморист, Горюнов! Ладно, поехали что ли? Пристегнись, я люблю погонять.

И кабриолет, визжа покрышками, тронулся, разминувшись с припаркованным впереди автомобилем на жалкие сантиметры. Водила Дарья действительно агрессивно и опасно. Честно, я за такую езду прав лишал бы прямо на месте! А тут она и музыку включила, выкрутив громкость на полную катушку, умудряясь ещё подпевать. Голосище, кстати, у Плисовой был моё почтение. Я её отчетливо слышал даже сквозь ор динамиков. Слава всем богам и Многоокому Создателю, что минут через пятнадцать Дарье это надоело, и она выключила магнитолу.

— Ну как тебе? — приспустила девушка одной рукой солнцезащитные очки.

— Супер. Как на рок-концерте побывал, — прочистил я слуховой проход мизинцем.

— Ой, да ты мне льстишь, Саш, — притворно смутилась Плисова, а потом резко посерьёзнела. — Я слышала о твоих проблемах с карточным долгом. Димасик мне рассказал.

— Димасик? — недоумённо нахмурился я.

— Ну да. Владелец «Ликёра».

— А-а, понял. Ну это для тебя он Димасик. А я его знаю исключительно как Дмитрия Глебыча.

— А ещё он показал на камерах, как ты двоих батиных громил на парковке отделал. Тебя даже Пашечкины мальчики еле оттащить смогли. Не знала, что ты так ловко драться умеешь.

«Пашечка», надо полагать, это Пал Палыч. Юбиляр, во время торжества которого описанные события и происходили. Крупный бизнесмен, раскрутившийся в «лихие девяностые» и имевший по тем временам связи, пожалуй, с каждой более-менее серьёзной бандой в области. Собственно, я потому и рассчитывал на его помощь с Батей. Палыч человек жесткий и решительный. Наверняка каждый слышал хоть единожды выражение: «Гвозди бы делать из таких людей». Так вот, Палыч тянет на целую кувалду. Оттого крайне непривычно слышать в его адрес ласковое «Пашечка». Интересно, попробуй я его так назвать, что произошло бы? Похоже, правду говорят, будто женщины обитают в какой-то своей альтернативной реальности, куда мужчинам хода нет.

— С чего вдруг Глебыч стал таким болтливым и всем про меня растрепал? — подозрительно воззрился я на водительницу.

— Ну, положим, не всем, а только мне.

— А тебе-то с какого перепугу? — всё ещё не понимал я.

— Так я сама у него спросила. А что? — невинно захлопала ресничками Дарья.

— Ну а твой интерес чем вызван? — до последнего додавливал я собеседницу.

— Даже и не знаю… — вздохнула Плисова. — Можешь считать, что меня зацепил твой печальный взгляд в тот вечер, и я решила помочь.

— Да уже и не требуется… — буркнул я в сторону, но Дарья всё равно услышала.

— Значит, ты не отрицаешь, что это ты хлопнул Батю и всю его банду? — огорошила меня девушка.

Я поперхнулся воздухом и уставился на Дарью квадратными глазами. Дерьмо! Она-то откуда об этом знает⁈