Сага о Головастике. Уроки инопланетного мастерства

Калечный Угодник

Проснулся на рассвете, когда красное утро только-только разукрасило всё за окнами в причудливые малиновые и бордовые тона. Попробовал открыть дверь в комнату деда, но что-то не пустило. То ли запер меня Павел, то ли сама дверь, ни с того ни с сего, заклинила. Пришлось, несмотря на ранний час, кликать деда.

— Эй, старикан-великан. Что ещё за за шутки? У меня тут горшка нету. Освободи, пока не обиделся и с детством не увиделся, — прошипел я негромко, понадеявшись на чуткий сон покровителя.

— Что? Уже пора?.. Ось, — закряхтел дед за дверью, а потом громыхнул табуретом или чем-то таким же тяжёлым. — Выходь.

— На кой запирал? — поздоровался я с хозяином и, не дожидаясь объяснений, умчался в июньское утро, прицелившись в маленький домик, сиротливо спрятавшийся за сараем.

— Горазд. Здоров спать по шестнадцать часов кряду, — встретил дед моё облегчившееся величество у самой двери. — Ну как? Отдохнул или ещё зарядишь часов на восемь?

— Заряжу, не беспокойся. А проспал… Как убитый. Зато без яблок и прочих кошмаров, — ответил я взаимностью и пошагал в сторону кровати.

— Ну-ну. И я теперь прикорну. Умаялся… От бессонницы.

— А запирал за каким укропом? Я со своими яблоками в мороках гуляю, а не лунатиком. Как только отдохнёшь, толкай. Начнём десятый… Или уже одиннадцатый шаг шагать, — отдал я распоряжение и, несколько раз зевнув, удалился восвояси.

* * *

Через пару часов мы снова проснулись и занялись завтраком. Сначала, конечно, приготовили его, а потом, под непринуждённую взрослую беседу, уговорили.

— Знаешь, где он обитает? — спросил я деда, поскольку дошла очередь до местожительства Неизвестнейшего, как я окрестил Калику-аборигена.

— Дык, я думаю, рыжая наша подскажет, — ответил Павел.

— Быстро же ты её из родительниц разжаловал.

— Нечего подстраивать мнимые колдовские страсти. Да ещё сорок с вершком лет в неведении держать, — беззлобно, но громко объявил о нежных чувствах пасынок, чтобы и мачеха тоже услышала.

— Не понял? Яшка-колдун был ненастоящим? — опешил я.

— Ясное море, как ты говоришь. Настоящие пеплом не развеиваются. Но, всё одно, поделом мне, шалопаю. С бесами знаться собрался. Самогону глотнул и…

— А если это она тебя напоила, чтобы с ума не сошёл от голосов в голове? Здесь дознание вести себе дороже, — поддержал я заумный диалог, возгордившись донельзя от дедовского «как ты говоришь».

«Ты знаешь, где он живёт. Думал… Когда о нём думал, я подслушала. Под дичкой, что за церковью. Найди его и в моём… Во мне», — не заставила себя ждать Семалия и проинструктировала с утра пораньше.

— Сыщу. А ты хотя бы до церкви нас запульнёшь? — не растерялся и я, начав упрощать себе и деду работу по розыску Неизвестнейшего.

— Ты с миром?.. Говори-говори, — буркнул дед и затих.

«Обойдёшься. Выспался уже? Денег на автобус полные карманы? Что ещё нужно? Кстати, один поедешь. Для отступника другая работа есть. Ха-ха!» — заявила недовольным голосом Кармальдиевна, а потом натужно рассмеялась.

— У вашей блохи от пьяной крови похмелье, а в моей трезвой гриве зуд да веселье? Ваши ворота чужими сватами отваривались, а мы на невесту с грудью из ваты не договаривались! — возмутился я мирному коварству и выпалил пару недетских присказок, которые с самого утра вертелись на языке.

— Сначала товар в анфас и профиль показывайте, а уж потом женихов заказывайте. Кхе-кхе! — поддержал Павел мои заумные взрослые речи, будто услышал, о чём говорила Семалия.

«Эх, мужчины. Одну наметил, другую приветил, а пока сват за третьей умчался, он уже с четвёртой венчался», — не осталась в долгу и Семалия, одарив нас с дедом женским мнением о нашей мужской сущности.

— Хорошо, конечно, что и вы за русский язык радеете, но, всё равно, не буду вам рассказывать стишок про Жучку. А то у вас снежная война начнётся, — с категорическими нотками объявил я во всеуслышание и хотел уже удалиться в сторону дички, как вдруг, получил снежную оплеуху в лицо, а громогласным женским хохотом по затылку.

И дед схлопотал свою порцию мирной нежности-снежности по лбу, рассмеявшись в ответ кашлявшим стариковским смехом, а потом заполировал:

— Не получил бы в тёщу дикую кошку, если бы не сосватал её любимую блошку! Ха-ха-кхе!

Вот так, с рифмами и снежинками, на забавно-комичной ноте начался наш будничный или, скорее, рабочий день.

* * *

Нащупав в кармане один из честно заработанных рубликов, я отправился на улицу Советской Армии, собираясь воспользоваться автобусом.

«У нас, между прочим, троллейбусы есть. Можно с пересадкой до самой церкви доехать», — напомнила о себе Семалия.

— Почему ты такая вредина?.. Троллейбусы. А у нас только-только улицу Шмидта грейдером перепахали. Скоро тоже мимо Вовки-одноклассника, ездить буду.

«И с чего это я вредина, если твой мир в таком малом немного отстал?»

— Будешь приставать с ехидными вопросами, пешком пойду до самого мясокомбината. А потом катапультируюсь. Или в твой братский мир, или, вообще, на Тичарити. Небось, о Гляциодии-Урании слышала? — начал я раздражаться, а поэтому вредничать.

«Слышала. Но не откроюсь, что именно. И не нужно так реагировать. Хочешь, подвезу? Или подкину? Мне Павла нужно было в одно место отправить, а тебя в другое. Так что, никаких злых помыслов у меня не было».

— Подкинь тогда до Гутенёва или Гутеневской. Забыл уже. А к дичке я и сам дойду. Надеюсь, хулиганы ещё дрыхнут, — сменил я гнев на милость, намекнув о неусыпном пригляде за моей инопланетной персоной, потому как остался невооружённым всеядной двустволкой.

Семалия, в своей неторопливой манере, потихоньку перенесла меня в знакомое место за церковь, где я был приземлён на улицу Гутеневского, и уже через пару минут браво вышагивал в сторону старой знакомой груши-небоскрёба.

«Сейчас я тебя оставлю. Сам справляйся. Мне за старым… В общем, ты самостоятельный», — промямлила мир и затихла.

— Так в подозрения и кинуло. «Сам справляйся». Что это значит? Сюрпризы? Надеюсь, не слишком страшные, — подбадривал я себя, подходя к цели путешествия.

Поравнявшись с искомым двориком с дичкой, свернул к воротам и решился позвать хозяина, потому что имени Калики так и не вспомнил, а кричать на всю улицу фамилию постеснялся.

— Хо-зя… Вакх! — захлебнулся от неожиданности, когда увидел за забором Калики Неизвестнейшего Байка Давидовича собственной мото-персоной. — Слава Богу! Вот, в чём сюрприз!.. Хозяева!

— Кто там? Приспичило, что ли? — ругнулся знакомый голос Угодника, а через минуту и сам он вышел на свет божий с недовольным лицом отвлечённого от дела человека.

— Здравствуй, дядя Николай Григорьевич! — выпалил я, как полноправный племянник и, чуть ли, не запрыгал от радости.

— Какой Николай? Какой Григорьевич? Не знаю таких. Вам, молодой человек, кого надо? Здесь только я проживаю, — без тени иронии выговорил дядька и вышел за калитку. — Ты что-то напутал, малец.

— Хватит издеваться! Я твой племянник. Брата Василия сын. Ты что, забыл? — ошалел я от такого поворота семейных дел, а потом рассмотрел, что у этого Николая на лице оказалась пара старых шрамов от осколочного ранения. — Дядя Коля, вы ничего не помните? Вы же меня на Харлее Давидовиче катали.

— Ну, я много кого катал. Только на Ковровце. Мог и тебя прокатить, конечно. Но меня Петром зовут. Пётр Иванович Калика. Я тут у брательника обитаю, пока он на крайнем севере в командировке. Но он тоже не Николай, а Илья. Так что, ты напутал. Ну, да, не беда. С каждым могло случиться. Прощай, — кратко рассказал о себе старший Григорьевич и засобирался обратно во двор.

— Вот уж дудки! Никуда от тебя не уйду, пока не признаешься! — взорвался я праведным гневом, обращаясь и к дядьке, и к затаившейся Семалии. — А ну! Пусти во двор! Разберусь сейчас и с тобой убогоньким, и с твоей укропной амнезией!

Угодник так и раскрыл рот, заморгав глазками, как наш с ним любимый Буратино, а я, пока он замешкался, крейсером вплыл в незнакомый двор, сразу прицелившись в небольшой крестьянский домик с зелёным небоскрёбом над крышей.

— Ты-то что за инспектор? — более-менее примирительно спросил Николай, затворив калитку.

— По рубероиду и женской морали, — на полном серьёзе заявил я родственнику и, не получив разрешения, вошёл в дом.

— Что-что? Моральный?.. Кто? И куда ты собрался? — заторопился дядька следом за мной.

— Выворачивай карманы! Покажи тузы и дамы! Где фотографии с братом? А с отцом? С мамкой? Кому сухари в ползунки крошишь? Нашего брата не облапошишь. Или особый фото-пожар случился? Только твои фотокарточки сгорели?.. Признавайся, как на духу. Как перед Богом. Не то, мигом вразумлю! Ты мою силу знаешь. Ещё узнаешь, — разошёлся я не на шутку, меча громы с молниями, всё ещё надеясь на скорое объяснение.

— Дык, сглаз на мне. Фото со мной, как есть все испорченные. Там, где я, засвечивается и плёнка, и бумага.

— Что-нить поумнее… С головой-то всё в порядке? Не стукался? Память не подводила? С какого года себя помнишь?.. Дай, угадаю. Пару лет, не больше? — начал я следствие по делу о невразумительных амнезиях и сглазах.

— Откуда знаешь? Пару лет тому… Пьяным подрался и получил по затылку бутылкой. Память, как рукой сняло. Шрамы на роже от того, что клюнул лицом в дорогу. Паспорт тоже потерял. Очухался… В общем, никого не угадал. А потом так ничего и не вспомнил.

Теперь не пью. Ковровца своего на эту зверюгу сменял. Всё по закону. Один мериканер обменялся. Понравилось ему, что мой мотоцикл стоял на подножке и тарахтел почти бесшумно. Руки-то у меня золотые. Всё могу сделать и отремонтировать. Даже усовершенствовать. Давно бы рационализатором был, если бы не пил.

Вот и миллионщику этому кой-какой секрет самодельный открыл, а он на радостях байк презентовал. В смысле, подарил. Потому, как власти не разрешили долларами разбрасываться. Мол, в казну давай, а в руки гражданину, то есть мне, шиш.

Я тогда только-только в Москву на Ковровце приехал. Захотелось, а с чего, сам не знаю. Так он самолётом его выписал из самой Америки! Сказал, что чёрный колосс или монсер… Во! Монстер.

— Складно завернули. Не подкопаешься. Не успел языком брякнуть, да извилиной скрипнуть, а они уже и мериканера, и Давидовича. Но… Теперь можешь обо всём этом забыть. Готовься к правде от Правдолюба. Сейчас я с твоим миром сниму с тебя порчу. Всё разом вспомнишь. Только плацебо отхлебнуть надо. Есть в доме водка? — решил я вылечить амнезию алкоголем, а проще говоря, вернуть то, что затуманили миры, не доверив человеку страшной тайны его необъяснимого бессмертия.

— Чудак. Какая водка? Я же… Мне же… И хватит мною командовать! Кто ты, вообще, такой? — ошалел дядька от моих планов на его счёт.

— Обо мне потом вспомнишь. Сейчас мы о тебе толкуем. Дурят тебя… Почитай, лет тридцать.

— Мне всего-то двадцать четыре. Шутник малолетний! Иди к мамке. Мне бумаги на Харлей переводить надо. На английском вся документация, ещё и заумными техническими терминами. Словарей-то таких нет. Может, пойдёшь уже? Где твой дом? Отвезти могу.

Объяснил Николай то, что ему внушили неведомые душеприказчики. Ещё и голосом с интонациями, о которых мне рассказывали братья-второгодники – когда их обследовали в психиатрической клинике.

— Нельзя мне домой. Я же там ещё маленький. А в настоящий «домой» я, скорее всего, не попаду вовсе. Тебе моя загорелая рожа никого не напоминает? Внимательно посмотри, — чуть ли, не взмолился я на самого Угодника.

— Цыган. Тёмный лицом и хитрый. Но у меня не забалуешь. Смотришь, как сподручней да хитрей мотоцикл украсть? А ну, иди отсель! — заорал благим матом дядька, но глаза так и остались добрыми.

— Ладно. Погодь. Мир! Земля-а! Приём! Хватит прятаться. Верни дядьке память! Минуту даю, а потом начинаю действовать, — позвал я с надеждой, но никто мне не ответил, ни снежком, ни подзатыльником, ни окриком в голове.

— Заболел?.. Давай отвезу? Где твой табор? — предложил Николай.

— Забоишься же на Фортштадт завезти? Я на нём в волшебной пещере живу. Там вся амнезия твоя пылью развеется, и вспомнишь тогда, что ты герой и зовут тебя Николаем Григорьевичем. Об остальном сверхъестественном пока умолчу. Но ты не Калика.

— Отвезти отвезу, но если кого подозрительного увижу…

— Высадишь из своего дилижанса. Я понял. Но и ты должен осознать, что всё вокруг тебя ненастоящее. В общем, мне нужен шанс, чтобы всё тебе объяснить, а твой мир взяла самоотвод. В Бога веруешь? — начал я издалека, потому что не увидел в глазах дядьки ничего похожего на доверие. — Допустить можешь, что я его посланник? Что умею ходить по воде, летать по воздуху? Ересь? Да. Но мне помогают это делать. И ты на такое способен.

Не в драке тебе память отшибли, и уже не один раз, я так понимаю, ты лишался своего прошлого. Так как? Пойдёшь на тот свет на экскурсию? Ненадолго, обещаю. Туда и назад. За полдня управимся.

Потом старых знакомых покажу. Семью твою, считающую тебя погибшим. Конечно, не сможешь в неё вернуться по особым причинам, но на мамку глянуть одним глазком не утерпишь. Она старенькая уже. Лет… Давно за семьдесят. Тоже не знает, когда родилась, как и ты сейчас.

— Мальчик-с-пальчик, ты болен и бредишь. Но, хочу сказать, довольно грамотно и складно. Давай так сделаем. Едем в Старую станицу, а там покажешь, где твой дом, и всё на этом. Дальше, я уже на месте, что решу, то и сделаю. Договорились? — предложил Угодник некий компромисс.

— Только сумасшедший заедет туда, куда я скажу. Даже не думаю, что твой Байк сейчас заведётся. С этого момента на нас обоих сглаз будет. Не дадут мне тебя размагнитить. Не зря же мир затаилась. Ой, не зря.

Что же делать? Что бы сделал сам Угодник?.. Впаял бы пропуск и отпустил с миром? Пусть сам решает, когда в пещеру приехать и пройти сквозь стену? Пусть так и решает, — задумался я вслух, а дядька во все глаза дивился на малолетнего идиота, возомнившего себя помощником Бога.

— Ты с кем-то сейчас советуешься? Или мозги мне запутываешь? Не хочешь, чтобы подвёз, так иди пешком. Мне некогда с тобой возиться, — закончились у Николая и силы, и желание общаться со мной, сумасбродом.

— Заводи, если сможешь. До Родины подвезёшь, а дальше я пешком. Обмозгую с твоим боевым товарищем пенсионного возраста, что же предпринять с тобой такого, да как, вообще, людям память возвращают, — и во мне закончился боевой задор, потухнув, как бенгальский огонь догоревший до самого хвостика.

Выскочил из домика, как шпулька, и пошагал вон из двора, не собираясь останавливаться. Подумал, что козни Семалии игрой в молчанку не ограничатся, и она обязательно испортит Давидовича. Если не из-за вредности, то уж по моей подсказке точно. Но я ошибся.

Через минуту услышал, как старый знакомый мотоцикл запел своё «бум-бум-бум-м-м-м», а ещё через пару Угодник догнал меня верхом на Монстере.

— Запрыгивай! И шлем надень, — примиряюще сказал дядька в нелепой советской каске и протянул мне точную её копию.

— Гипноз изучай. Не будешь тогда в смешных памперсах кататься. В край, из Америки себе привезёшь какой-нибудь космический, — бухтел я, надевая на голову предложенное средство защиты.

— Как зовут моего товарища? И почему он уже пенсионер? Инвалид какой-нибудь? — между прочим, спросил Угодник, тронувшись с места.

— Павлом. Семёновичем. Чуть постарше тебя… Был. Сейчас старик. Потом об этом. Всё равно, не поймёшь ничего, пока не вспомнишь самое главное! — перекрикивал я чудо-мотоцикл, а Николай катил себе и никуда не торопился. — Хвастаешься Харлеем невиданным? Вон, как народ глазеет. Что же ты так медленно?

— Думаю над твоими словами. Думаю, и удивляюсь.

— Над чем это? Что-то вспоминается? Мамка? Брат? Сестра? — зачастил я с вопросами, прогоняя недоумение, чему, собственно, можно удивляться, если и так всё ясно.

— Нет. Никого не вспомнил. И не думаю, что смогу. Зато удивляюсь тому, как ты сам во всё это веришь. В то, что городишь. Заблудился в сказках? Вроде, большой уже.

— Такой большой, что страшно становится. А пришёл за тобой из такой дали, что сам теперь не знаю, как обратно вернуться.

— Шутник. У самого память дырявая? Ты же тут так складно всё… Что я диву даюсь… Изумляюсь, тебя слушая. А ты какой-то беспризорник, получается?

— Я из другого… Города. Из сказки я. Только сказка моя жизнью называется. Чудес в ней полно. Побольше, чем у вас, хотя наши миры почти близнецы. Сейчас направо. В эту, в эту. Да, — скомандовал я, и мы свернули на родную улицу. — Пара кварталов и ещё раз направо. Там Пабло Испаньоль нас дожидается. Это улица, на которой ты жил до войны. Только с домом… С двором твоим позже познакомлю.

Мы подъехали к дедовой хате, но хозяина дома не оказалось. Я походил, покричал благим матом и на деда, и на Семалию, но ничего не помогло. Никто не отозвался.

— Байк не сломала, зато деда спрятала, да? Мир называется! — вопил я от безысходности, не зная, что предпринять.

— Ты точно здесь живёшь? Не забрался в чужую хату? А то соседи мигом милицию вызовут, — забеспокоился дядька.

— Местный я. Обретаюсь здесь и питаюсь. Временно, конечно. Я у вас, вроде как, в заполярной командировке. Но что-то мне перестают нравиться местные игры. Рыженькая! Не прикидывайся спящей красавицей, которая всем воронам нрави… Чёрный Во́рон! Точно! Туда едем. Не передумал ещё на тот свет?

Если что, у соседей спроси про хозяина этой хаты. Угловые Белобородовы, но с ними дед не очень. Во! С баб Дусей поговори, что на углу напротив. Айда! Мотоцикл тут можешь оставить. Во двор загоняй!

— И что я им скажу? Что нашёл беспризорного и сумасшедшего мальчишку?

— Про деда узнай. Кто он, откуда. Я всё про него знаю, но ты же мне не веришь, — расстроился я так, что земля начала уплывать из-под ног.

— Может, лучше о тебе узнать? Она твою мамку знает? Отца твоего? — сердобольно поинтересовался дядька.

— Чудак. Она всех знает. И мамка моя у неё на квартире жила, когда в Армавир из Михайловки приехала. На Колодочную фабрику, когда устраивалась. А папка мой, твой родной брат. Так что, повременим с этим, — отмахнулся я от дядьки. — А от баб Дуси и до твоей мамки один шаг останется.

— Так, что делаем? Может, до завтра потерпишь? Время будет, приеду, проведаю тебя. Вдруг, в твоей голове всё прояснится? Хотя, вряд ли. А вот, с хозяином хаты…

— Фото!.. Стой тут. С места не сходи. Я мигом. Ты же у деда в красном углу вместо иконы висишь! — заорал я не своим голосом и умчался в дедову комнату, вспомнив выцветшую довоенную фотографию парней с подружками, стоявших на фоне цветущей вишни.

Но не всё так просто в Семалии. То ли услышала мои вопли и мигом спрятала все фотографии с Николаем, то ли я перепутал и вспомнил, как всё было устроено в родном Скефии. В общем, никакой фотографии я не нашёл, хотя был уверен, что не далее, как утром лицезрел её на положенном месте.

— Войди сам. Не нашёл я ничего с тобой. Может, глянешь на другие фотки и кого-нибудь вспомнишь? — предложил дядьке, но тот не согласился.

— Чужая хата. И ты не в себе. Может, придёт её хозяин и взашей нас с тобой попрёт. Нет, уж. Или обождём, или давай уже на гору твою мотнёмся, а после неё опять сюда, — засомневался Угодник.

— Чудак. Ой, чудак. Если мы на гору въедем, оттуда тебе обратной дороги не будет. Я тебя в космос запущу, как деда до этого. Точно. А вдруг, он сейчас с ЭВМ беседует? С них станется. С Семалии и Павла. Заслала деда… Всех дедов? Все деды на Чёрном Во́роне тебя дожидаются? Или номера миров малюют корявыми… А я тут торможу? Мчим! Немедленно! — затрясся я от нетерпения и внеочередной догадки о сюрпризе, приготовленном миром.

— Не-не-не. Так не пойдёт. До станицы довезу, так и быть, а в табор твой, ни за что. Харлей жалко. Только-только обкатал, понимаешь…

— Здесь его оставь. Сами на автобусе… Во! На троллейбусе. А там, на попутках или пешком.

— Давай лучше к твоей баб Дусе. Не доверяю я пустой хате. И тебе. Сам пойми, — заколебался Угодник.

— Айда, — согласился я и пошагал на улицу. — К другим соседям тоже можешь зайти. Но к баб Дусе лучше.

Я по-деловому постучался в калитку к ещё незнакомой бабушке, жившей в хате на углу, и, представившись дальней роднёй Павла, попросил приютить иноземного монстра в лице мотоцикла Давидовича. Николай только поддакивал и моргал, не участвуя ни в каких приветствиях и расспросах.

— Баб Дусь, мы вечерком зайдём за ним, а то деда дома нет, а технику такую одну не оставишь. Договорились? Он нам присоветовал, ежели что, к вам обращаться. Квартирантки же ваши не укатят его? Вот и спасибочко, — тарахтел я без остановки, напрочь позабыв, что выглядел младшим братом Яшки-цыгана из «Неуловимых Мстителей», а Угодник подобием старшего брата Даньки.

— Где же я вас видела, касатики?.. Так оставьте, оставьте свою машинку. В уголок, к заборчику её. Значит, Павла родственники? Вдовствует старичок. Жалко, жалко. А что же вы так редко к нему приезжаете? Всё по фильмам снимаетесь? До Армавира черёд дошёл, значит? — вежливо согласилась соседка, и через пять минут мы уже шагали на остановку, невиданного мною, троллейбуса.

— Только, я на них не ездил, если что. Какой номер в город ходит?.. Да не переживай. Рубли у меня имеются. Куда хочешь заедем. Билеты же по пятаку? — волновался я и болтал, не переставая.

Потом продолжил молоть языком уже в новеньком просторном троллейбусе с длинными рожками, общаясь с попутчиками-пассажирами:

— Через Сенной переедем на нём? Вот и славно. А до дома пионеров?.. Нет? Нам в сторону военкомата. Оттуда пешком. Что, и в станицу автобус есть? А номер?.. А билет?

Не знаю, почему, но только мы с Николаем как-то неестественно быстро оказались в центре Старой станицы на конечной автобусной остановке. Как в ускоренном кино. Кадр, второй, третий, и мы у перепутья.

— Ну и куда дальше? — покосился с подозрением дядька.

— В табор, куда же ещё. К главному цыганскому барону. По тропке вверх пойдём. А сперва я в магазине лимонадом разживусь. Жажда замучает, пока до стартовой площадки поднимемся.

Мы посетили скромный станичный магазин и купили пару бутылок ситро, после чего, прихлёбывая прохладный лимонад, пошагали в дальний поход к бабкиной пещере. Дядька ступал бодро, но неустанно озирался, ожидая моих смуглых родственников, затаившихся в засаде, готовых с криками и улюлюканьем вот-вот выскочить нам навстречу.

— Табора я не вижу. Надурил? Или пошутил? Куда карабкаемся? — приступил он к расспросам, успокоившись окончательно.

— Только вперёд. В сказку. Сейчас узнаем у тётеньки ЭВМ, как твою амнезию вылечить, — уклонился я от подробностей, собираясь провести полноценный инструктаж уже у пещеры с последующим вручением пропуска-допуска.

«Тридцать шесть минус восемнадцать. Осталось восемнадцать. Отдам один — семнадцать на остатке. Сойдёт», — сверил я бухгалтерию и на скорую руку обдумал план обучения.

— Сейчас найдём ракушечную пещеру, потом ты её хорошенько проверишь, и всё ощупаешь. После говорить будем. Что, как, куда, зачем, почему, и так далее. Как только согласишься лететь, впаяю тебе допуск к секретам, а потом отправимся к солнцу. Ну, или к антихристу, как Павел высказывался, когда я его в первый раз украл из этого мира и в подземелье засунул.

— Чудно глаголешь, ой, чудно. Сам-то себя слышишь? Кто в такие небылицы поверит? — поддержал беседу Угодник, допивая остатки лимонада.

— А кто Христу верил? Верующие верили, а остальные потом локти кусали.

— И то верно. Но на его роль ты не дотягиваешь. Мелковат, — почти согласился дядька.

— То сын Божий, а я твой племянник. Сравнил тоже. Пришли. Ступай в пещеру. Ищи цыган-пройдох или иной подвох. Я тут обожду, — скомандовал я, остановившись у входа в красную норку.

Угодник осторожно заглянул в «преисподнюю», а потом, уже смелее, вступил внутрь для осмотра отсутствовавших достопримечательностей.

— Пустая. Пещерка, как пещерка. Ничего примечательного. И ракушка больно крупная и цветная. На кой её выкопали? Подземный ход, что ли, строили, а потом передумали?

— Точно. Подземный ход и есть, — поддакнул я и приступил к ликбезу. — Построили её в приснопамятные времена, когда разумная жизнь только-только зародилась.

…А теперь, дяденька, садись на травку и послушай сказку. Не о тебе. Ты сейчас, вроде, спящей красавицы, а я пришёл тебя разбудить от морока. Извини, но целоваться не будем. Начинаю.

Жила была звездочка по имени Солнце. Родилось у неё пятеро планет дочек и четверо сыновей. Общим числом девять. Но я сейчас не о Марсах и Венерах, а о земле. О девяти близнецах-землях. Назвала она их по именам, как и полагается. Вырастила, выучила. Обзавелись они природой, людьми. А мамка так и присматривала за ними, так и подсказывала. И сейчас она на них смотрит и не моргает. Сам же видишь её на небе.

А людишки… И девчонки, и мальчишки, все одинаковые. На всех планетах почти, как зеркальные отражения…

— К чему небылицы твои? Куда дальше шагать? Где дверь в ад? Я парень взрослый, так что, выворачивай что-то там и… Предъявляй. Всё равно, я сейчас сам не свой. Мне не до сказок. Память же от них не проснётся, — раскомандовался Николай, не пожелав слушать мой инструктаж.

— Можно и так. Сценарий, как ты говорил, позволяет, — покончил я со сказкой и начал обучение. — У меня в левом локте допуск с пропуском на восемнадцать этажей. Сейчас тебе один передам, и мы пройдём сквозь стену пещеры. Да-да, не улыбайся. Окажемся на астероиде, который у самого солнца. Чёрный Во́рон называется. Там ничего интересного, если, конечно, не включить ЭВМ. Круглая пещера с дымоходом, и всё. Как туда прибудем – продолжим сказку. Договорились?

— Валяй. Домой уже пора возвращаться. Надоели твои шуточки. Ну, да, сам повёлся, как наивный ребёнок, — нехотя согласился Угодник.

— Сейчас у тебя волосёнки подпрыгнут, и мурашки врассыпную бросятся. Скуку, как рукой снимет. Подставляй левый локоть, — приказал я и закатал свой рукав.

— На. Паяй, чудо цыганское. Сказочни… Как ты это сделал? — вздрогнул дядька, что-то почувствовав, а я, по запарке, взял и, как всем Павлам, впаял ему пару пропусков вместо одного.

Ткнул два раза кряду, а только потом опомнился.

— Ёшеньки-кошеньки. Шестнадцать осталось. Чумичка дырявая! Ладно. Что сделано, то сделано. Почувствовал прилив сил? Зашевелилось всё на свете? То-то же. Готов к труду и обороне? — торжественно провещал я, гордясь собою. — Сумел родного дядьку до пещеры привесть. Хоть одна благая весть. Пошли? Или пропитаешься неведомыми чувствами?

— Точно всё дыбом. Но отчего так? — выпучил глазки мой ученик.

— Почувствовал пещеру. Всем существом почуял. И она тебя признала. Теперь пропускать будет. Куда сам пожелаешь. Ко всем девяти мирам по первому требованию. К девяти близнецам из моей сказки про солнце, — сказал я и пошагал в пещеру. — Сейчас все чувства с ума сойдут. Не пугайся. Все так и должно быть. Делай, как я. Зажмурься и иди. Через десять шагов я тебя встречу и остановлю. Уже внутри с тобой окажемся. Договорились?

— Д-да. Да. Готов к… Готов, — еле выговорил Григорьевич старший и последовал за мной в неизвестность.

— Жмурься. Смотреть нельзя ни в коем случае. Топай и шаги считай. Делай, как все инопланетники и земляне, — подбодрил я Николая и шагнул в ракушечную стену.