В комнате было тихо. Только огонь свечи колебался, будто подслушивая мои сомнения.
Кажется, вчерашняя ночь изменила не только моё сердце, но и саму меня.
Я привычным движением зажгла свечи у алтаря. Тонкие огоньки дрогнули, отражаясь в гладкой поверхности чаши с водой. Я вдохнула поглубже, сложила ладони у груди и закрыла глаза.
— Свет, направь меня, — прошептала я, начиная молитву.
Обычно всё происходило почти сразу: лёгкое тепло пробегало по пальцам, словно меня брали за руки; мягкий шёпот наполнял сердце, и я ощущала, как внутри вспыхивает ясность. Но сегодня…
Я ждала. С каждой секундой повторяла слова, точно зная их наизусть, и слушала. Но ответ не приходил. Вода в чаше оставалась неподвижной, огоньки свечей не тянулись к моему дыханию, как всегда.
Я усилила голос:
— Свет, прими моё служение. Я благодарю за день минувший и за день грядущий. Храни меня и тех, кто придёт за помощью.
Я открыла глаза — и вздрогнула. Обычно в этот момент вода слегка колыхалась, будто её касался невидимый луч, а свет от свечей мягко усиливался. Но сейчас всё было мёртво-спокойно.
Я опустилась на колени и повторила слова снова, чувствуя, как упрямое отчаяние сжимает горло.
— Свет, я твоя дочь… ты слышишь меня?
Но в ответ было только собственное дыхание.
Я с силой опустила ладони на каменный край алтаря. Сердце колотилось так, будто я бежала. Ощущение было, что я говорю в пустоту. Что связь рвётся.
Я закончила молитву, как и положено, хотя внутри всё кричало, что ритуал не удался. Поклонилась, отступила и погасила свечи.
И только тогда заметила, что руки дрожат.
Я стояла у двери, ощущая, как слова застревают в горле. За дверью уже собиралась очередь — слышался гул голосов, редкие кашли, шорох шагов. Люди ждали меня, как всегда. И я знала: они будут ждать до последнего, пока не приму их.
Я глубоко вдохнула, отворила дверь и сразу встретилась с десятками глаз. Кто-то улыбнулся с надеждой, кто-то выглядел усталым, а кто-то и вовсе держал ребёнка на руках.
— Свет направит, служительница, — раздалось со всех сторон.
Я собрала в кулак остатки решимости, подняла ладонь. — Сегодня приёма не будет, — сказала я тихо, но так, чтобы услышали все.
Наступила тишина. Даже дети замерли.
— Я… чувствую себя плохо, — добавила, стараясь смотреть поверх голов, а не в глаза. — Мне нужен день, чтобы восстановить силы. Простите.
В толпе зашумели.
— Но, служительница… — шагнула вперёд пожилая женщина с повязанным платком. — Я шла к вам с утра. Сын мой, он снова в лихорадке…
— У меня… ребёнок, — заговорил мужчина с младенцем на руках. — Он почти не ест. Я надеялся…
Каждое слово било сильнее, чем кнут. Я чувствовала, как дрожат пальцы на дверной раме. Но я не могла. Свет почти не отзывался, и если я попробую лечить — могу навредить.
— Прошу, — сказала я. Голос едва не сорвался. — Сегодня я не смогу вам помочь. Вернитесь завтра.
Кто-то недовольно вздохнул. Кто-то с досадой опустил голову. Женщина с сыном долго не уходила, пока другие не начали уводить её под руки.
Толпа расходилась медленно, с тяжёлыми взглядами и глухим ропотом.
Я стояла, пока последний прихожанин не скрылся за поворотом. Лишь тогда прикрыла дверь, опустила лоб к холодному дереву и позволила себе выдохнуть.
Дом был наполнен тишиной. Но эта тишина давила сильнее, чем чужие ожидания.
Я вошла в дом и сразу же закрыла за собой дверь, будто отгораживаясь от сотен взглядов, что ещё жгли спину. Сначала я пыталась сдержаться, но стоило сделать шаг вглубь, как слёзы сами брызнули из глаз. Слабость, стыд, боль — всё навалилось разом. Я прикрыла лицо ладонями и, всхлипнув, почти рухнула на колени прямо в прихожей.
— Сора, — тихий голос Неша прозвучал так близко, что я вздрогнула. Он появился из тени, как всегда, будто был здесь с самого начала. Осторожно коснулся моего плеча, и я, сама не понимая как, уже уткнулась в его грудь, захлёбываясь слезами.
— Я подвела их, — прошептала я сквозь рыдания. — Они пришли ко мне за помощью… а я… я даже руку не смогла поднять. Свет… он не откликнулся.
Неш гладил меня по волосам, и в его касаниях не было ни укора, ни удивления. Только спокойствие и тепло. — Ты не подвела, малышка. Ты человек. Ты не машина света, которая обязана работать без устали.
— Но они верят во мне, — всхлипнула я. — А я их прогнала…
— Ты спасала их день за днём, — услышала я глухой, но твёрдый голос Макса. Он подошёл почти неслышно и теперь опустился рядом, обняв меня с другой стороны. Его горячая ладонь легла мне на спину, уверенно и властно. — Имеешь право хоть раз подумать о себе.
Я всхлипнула сильнее, но теперь уже от того, что грудь сдавливала не только боль, а ещё и благодарность. Они оба держали меня — один холодным спокойствием, другой горячей силой, и в этой двойной опоре мне было не так страшно от того, что со мной происходило.
— Всё будет хорошо, — сказал Неш. — Мы разберёмся. — Мы не дадим тебе успасть и найдем выход, — добавил Макс.
Я ещё сидела между ними, уткнувшись в грудь Неша, когда заметила, что Макс вдруг напрягся. Его рука, державшая меня за спину, дрогнула, а дыхание стало резким, рваным. Он тихо зарычал, будто сдерживая боль, и резко отстранился, поднявшись на ноги.
— Макс? — я вскинула голову, сердце ухнуло вниз.
Он стоял посреди комнаты, опираясь ладонью о стену. Крупные жилы на его шее вздулись, плечи дрожали. Он пытался выровнять дыхание, но каждый вдох будто давался с боем.
— Тьма… — выдохнул Неш, мгновенно оказавшись рядом. Его глаза вспыхнули тревогой. — Ему не хватает твоего света. Сора, он держался только потому, что ты делилась силой.
— Но… я же… — я в ужасе прикрыла рот рукой. Вспомнила, как сегодня Свет почти не откликался. — Я… я не могу…
— Спокойно, — Неш резко развернулся ко мне. Его голос был холодным, собранным, но под этой маской чувствовалась тревога. — Попробуй. Даже если мало — дай ему хоть что-то. Нужно его стабилизировать.
Я бросилась к Максу. Он уже сполз на колени, прижимая руку к груди, там, где билось сердце, отравленное ядом. Его глаза налились красным огнём, дыхание срывалось на хрип.
— Макс! — я схватила его за лицо, заставляя смотреть на меня. — Слышишь? Дыши… пожалуйста, дыши.
— Сора… — его голос был хриплый, сорванный. — Я не… отпущу тебя…
Слёзы сами брызнули из глаз. Я закрыла их, пытаясь сосредоточиться. Внутри всё было пусто, словно Свет отвернулся. Но я всё равно сложила ладони у его груди, прижалась лбом к его плечу и зашептала молитву. Слова путались, голос срывался, но я молила.
И вдруг что-то вспыхнуло — не ярко, не так, как раньше. Едва заметное тепло, робкий огонёк. Я вложила его в Макса, и он вздрогнул, резко втянул воздух. Его сердце билось сильнее, и я почувствовала, как яд на миг отступил.
Но этого было мало. Он всё ещё дрожал, зубы стиснуты до скрежета.
— Недостаточно, — процедил Неш, опускаясь рядом. Его ладонь легла мне на плечо, и я почувствовала, как тьма мягко подталкивает меня, будто открывая во мне больше сил. — Ещё, малышка. Не сдавайся.
Я закусила губу до крови, выпрямилась и снова закрыла глаза. И тогда Свет, словно нехотя, но всё же отозвался сильнее. Поток прошёл через меня в Макса. Его дыхание стало ровнее, плечи перестали трястись. Он схватил меня за запястье и удерживал, будто боялся отпустить этот тонкий источник жизни.
И лишь когда его тело расслабилось и огонь в глазах угас до обычного тёмного блеска, я выдохнула. Сил больше не было. Я пошатнулась, и Макс поймал меня, прижимая к себе уже совсем другим, благодарным движением.
— Ты спасла меня, — сказал он, его голос был низким, хриплым, но уверенным. — Снова.
Я дрожала в его руках и не могла ответить. Всё внутри звенело от усталости и страха.
Мы оставили Макса в покоях. Он упрямо пытался уверить нас, что всё в порядке, но было видно — каждая мышца его тела просила покоя. Наконец он улёгся и закрыл глаза, тяжело дыша.
Неш молча взял меня за руку и увёл в другую комнату. Там остановился, повернул меня к себе и внимательно всмотрелся в лицо.
— Что с тобой? — его голос был тихим, но в нём звенела напряжённость. — Ты выглядишь так, будто потеряла почву под ногами.
Я прижала ладони к груди. — Я и правда не знаю, что со мной, Неш… — выдохнула я. — Свет не слушается, силы утекают, и я… я боюсь, что перестаю быть собой.
Он нахмурился. — Сора, запомни: душа не может сменить цвет. Если ты родилась светлой, то останешься ею.
Я дрогнула. Слова сами сорвались: — А если… у моей души не было цвета?