Студент богословия

Чан

яжкие глыбы жары падают, разбиваясь, на плечи Сан-Венефицио и снова волнами встают в песках за его стенами, чтобы затопить улицы, кипя в дверных проемах, вздуваясь на серых стеклах, как ртутная амальгама. Стаи огромных варанов прячутся в расселинах — небосвод над ними так раскален, что едва не течет на землю, сжигая жалкие травы. В городе зеленые листья становятся желто-коричневыми и трескаются. Медные купола и золоченые шпили заливают огнем улицы, отражая солнце. Магеллан раскачивается у витражного окна, прислужники, наблюдая за ним, неуверенно потирают бархатистые руки. Когда кресло наклоняется вперед, его белое восковое лицо оказывается в футе от стекла — заваливаясь назад, он увлекает за собой часть города. Сан-Венефицио проникает струйками ладана ему в уши, в уголки накрашенных глаз, он видит, как истощенные, скулящие души зверей-фамильяров скользят по стенам и крышам или путаются под ногами прохожих.

Студент богословия тоже их замечает — впервые. Он шагает посреди улицы Монументов, названной так из-за множества статуй — они возвышаются на пьедесталах, украшают обочины, подпирают здания, деревья, витрины, сидят на скамейках. Из тени — на свет: студент богословия встречает волну бьющего в тяжелое пальто жара, презирая солнце и проезжающие машины — прохладная вода струится по венам, бежит по щекам. Кошачий дух-фамильяр визжит на бронзовом плече статуи и понимает, что его видят, когда студент богословия кричит в ответ — на своем языке: его лицо в этот миг так ужасно, что прохожие разбегаются — белые одежды хлопают за спиной, словно крылья. Глаза духа вспыхивают, он слетает по водосточной трубе, и застывший под ней старый, погруженный в черные мысли мизантроп ахает, спотыкается и, дрожа, вжимается в угол. Студент богословия издает тихий богомерзкий смешок, и разноцветная стайка душ-фамильяров брызжет в разные стороны, спеша убраться с дороги. В их глазах — страх, издевка и раздражение, но никто не осмеливается бросить ему вызов.

Дойдя до конца улицы, он исчезает из виду. Сегодня — день Чана. Утром, когда он проходил мимо дуба, в ладонь из листвы упала адресованная ему открытка с местом захоронения словопыта. Он отправляется к химику как постоянный клиент, покупает две бочки формальдегида — «наисвежайшего, импортного» — и возвращается в лавку Дездена на такси. Тео достает тушу из морозильной камеры, когда студент богословия с лязгом вкатывает бочки и ставит их в угол.

— Задание Семинарии, — объясняет он.

— Не жизнь, а приключение, — говорит Дезден и уносит мясо в лавку.

Студент богословия кружит по городу — покупает банки для препаратов, хирургические инструменты, специальные пилы, лопату, мешки и тележку рикши на деньги, полученные от Фасвергиля. Приносит вещи в лавку и одну за другой складывает рядом с бочками в морозильной камере — все, кроме тележки, которую оставляет снаружи, у треснувшего корыта. К тому времени дневное пекло стихает, солнце садится, роняя на город алые лучи, воздух остывает, и он останавливается немного передохнуть. Тео выходит из лавки.

— Что ты собираешься делать?

— Мне нужна помощь.

— С твоим заданием?

— Да.

— Говори.

— Нужна твоя лавка или отдельная комната — не знаю,

на какой срок.

Тео подходит ближе:

— Зачем? Для тайных экспериментов?

— Да, — студент богословия прислоняется к стене. — То, что я сделал с лошадью, я повторю с людьми. Этой ночью украду тело словопыта… пороюсь в его воспоминаниях и отыщу то, что он унес в могилу.

— Ты про особые слова?.. с его-то занятием.

— Верно.

— И трупов будет куда больше?

Студент богословия медлит.

— Да, возможно, двенадцать…

Тео спрашивает — слишком быстро:

— Слушай, что ты собираешься с ними делать, когда закончишь?

Он пожимает плечами:

— Выброшу где-нибудь. Может, похороню снова, если будет время.

Тео подходит ближе — глаза горят в свете уличных фонарей.

— Они ведь тебе больше не понадобятся?

— Мне нужен только мозг, прочее — тлен, насколько я знаю. Они явно не первой свежести.

Теперь медлит мясник, его испачканный фартук мерцает в сумерках белым и синим.

— Ты можешь пользоваться лавкой или квартирой наверху при условии, что я в деле.

Студент богословия молчит.

— У меня есть лавка и комнаты, я буду очень полезен. Позволь мне помочь, ты не пожалеешь, клянусь… я даже избавлюсь от тел.

Студент богословия смотрит на него.

— Отдай их мне, когда закончишь!

— Зачем?

— Я избавлюсь от них! Ты не сможешь просто их выбросить найдут сначала трупы, потом тебя. Похоронишь — случится то же самое. Разреши мне помочь, и я все улажу. Они исчезнут, словно никогда не существовали.

Студент богословия размышляет, растирая висок костяшками пальцев.

— Пожалуйста! — шипит Тео.

— Ладно… но ты помогаешь во всем.

— Да!

— Могу я воспользоваться твоей квартирой?

— Да.

— И ты сделаешь все, что я скажу?

Дезден склоняет голову, его глаза сияют.

— Я твой слуга.

— Отлично, «слуга», помоги сложить вещи в тележку.

Дезден работает как заведенный, приносит лопаты и оборудование. Закрывает лавку пораньше и спешит за студентом богословия, толкая тележку перед собой.

Вместе они идут по улицам, плетущим безумные узоры, мимо игроков в кости и ткачих, чьи силуэты темнеют на верандах, а стук станков разносится по обочинам. Вот и церковный квартал, вдоль улицы тянутся маленькие часовни, некоторые из них расположены в переулках — крохотные святилища за самодельными оградами и киоски, торгующие ладаном, свечами, молитвами, подношениями, цветами и сборниками гимнов. К вечеру становится людно: горожане гуляют перед ужином, кое-где из дверей и окон уже слышны песни. Студенту богословия уступают дорогу, хотя он и не просит. Он спешит — прочь с глаз — на кладбище.

Огромное здание в форме буквы L — последнее в квартале. Вместо входной двери зияет арка, под ней черные кованые ворота, за которыми в мертвой траве рассыпаны надгробные камни. Ворота заперты — студент богословия достает из кармана металлический прут, смазывает его розовой водой из маленькой склянки и начинает стучать по замку. Внезапно жидкость застывает — прут прилипает к железу, словно его приварили. Студент богословия открывает ворота, воспользовавшись им как дверной ручкой, и манит Дездена за собой.

Могилу Чана — камень под сенью старого дуба — не видно с улицы. Дезден указывает на дерево:

— Надеюсь, корни не забрались в гроб.

Студент богословия вонзает лопату в серую землю прямо перед надгробием — ящерки с шипением брызжут в высокую бледную траву. Почва сухая и рыхлая — рассыпается на комки, пыль, насекомых, пахнет дымом. Он движется с такой скоростью, что очертания фигуры смазываются, вгрызается в землю, как машина. Тео оглядывается, но с улицы их не видно, достает лопату и принимается копать, то и дело останавливаясь, чтобы отдохнуть и бросить взгляд на окна — ему кажется: их вот-вот заметят. Двадцать минут спустя земля брызжет из-под лопаты — лезвие врезается в изъеденные термитами сосновые доски. Студент богословия очищает их, жестом велит Дездену вылезти и одним движением выкидывает гроб из могилы. Через пару секунд он наверху, просовывает лезвие лопаты под крышку. Рывок, и она отлетает, плюясь ржавыми гвоздями.

Пахнет нафталином и сладкой гнилью, костюм слишком мал Чану, ткань скукожилась и немного отсырела. Белый геккон смотрит на них — он лизал мертвецу ухо. Студент богословия шипит, и тварь убегает. Склонившись, он хватает Чана за поясницу — под руками влажно хлюпает. Дезден шепчет:

— Здесь кто-то есть! — и прижимается к дереву.

Студент богословия кидает гроб обратно в могилу

и спрыгивает вниз. Свет зажигается в здании, чернеющем у ворот. Два человека по очереди проходят за окном. Двое мужчин — они надевают пиджаки, один — за столом — складывает бумаги в портфель.

— Мешок!

Дезден швыряет мешок вниз.

— Спускайся!

Мясник бросает испуганный взгляд на окно. Один из мужчин смеется. Дезден тихо соскальзывает в могилу и помогает упаковать труп.

— Быстрее! — говорит студент богословия.

Они выкидывают тело наверх и выбираются сами. Тео останавливается — отряхнуть фартук, но студент богословия хватает мешок и тащит его к тележке, по пути зашвыривая туда инструменты. Свет в окне гаснет, зато лестница сбоку здания превращается в сияющий колодец.

— Есть еще выходы?

— Здесь только одни ворота! — студент богословия

едва не плюется от гнева. Ногами сбрасывает большую часть земли обратно в могилу, хватает тележку и мчится — переворачивая кресты и надгробия, отпинывая с дороги венки — прямо к воротам. Распахивает их передом тележки, оторвав по пути металлический прут. Едва Дезден проскакивает следом, замок щелкает. Студент богословия уже на пол пути к повороту, Тео слышит гулкие голоса, рядом крутится ручка двери. Он мчится за студентом богословия и врезается в тележку — она влетает за угол и грохочет по Крысиной улице.

Повернув, они бегут по служебному проходу вдоль железнодорожных путей, их лица, словно передавая сигналы, вспыхивают в оранжевом свете семафоров. Низкий рев нарастает, земля под ногами дрожит, студент богословия указывает на нишу со скамейками для уборщиков, и они прячутся. Поезд пролетает в ярде от них, быстрый, словно молния, оглушая и ослепляя огнями окон. Как только он исчезает, они бегут к ближайшему туннелю, который выплевывает их в ночной город.

— Слишком много людей вокруг, — говорит мясник.

— Я залезу в тележку, и они ничего не заметят.

Студент богословия садится рядом с упакованным

Чаном, закидывает ноги на труп.

— Ты говорил, что сделаешь все. Вези.

Дезден расправляет плечи и тащит тележку через толпу. Наконец, когда луна поднимается над крышами, они оказываются на его улице. Студент богословия спрыгивает. Вдвоем они толкают тележку по мостовой — на задний двор. Тео едва не отрезает себе пальцы, пока ищет ключ. Отыскав нужный, вставляет его в скважину и отпирает дверь. Студент богословия влетает внутрь вместе с Чаном. Тео вбегает следом, опускает жалюзи и тяжелую штору, закрывая витрину, — теперь, даже если заглянуть в щели, ничего не увидишь. Он очищает разделочный стол и уходит в морозильную камеру. Студент богословия уже вынул Чана из мешка и раздел его. Вдвоем они несут мертвеца под свет флуоресцентных ламп, бросают на столешницу. Тео надевает новый фартук и начинает обмывать тело, студент богословия выбегает и возвращается с тяжелой банкой, полной формальдегида. Едкая вонь химикатов смешивается с трупным запахом Чана, сладковатым и влажным.

— Мне нужен только мозг. Чем меньше плоти, тем быстрей ферментация.

Дезден кивает, выхватывает тесак из ряда ножей на прилавке. Несколькими умелыми движениями срезает Чану скальп, поднимает тесак и одним ударом снимает верхнюю часть черепа. Изнутри сочится мерзкий металлический запах, струйками заползает в ноздри. Обоняние студента богословия уже обострилось, он быстро наклоняется вперед, втягивает воздух, почти достигает озарения. Но этого мало: необходим формальдегид.

С врожденным изяществом Дезден выхватывает маленький, ужасно острый нож и вспарывает загривок Чана. Давит, ведя по позвоночнику, и, сместив вес, направляет лезвие вверх — сухие мышцы рвутся, как старые кукурузные листья. Позвоночный столб перерезан. Еще несколько ловких рассечений, и он откладывает нож. Его фартук и разделочный стол в липких черных пятнах, от трупа воняет прокисшим молоком. Осторожно Тео опускает обе руки во вскрытый череп Чана, нащупывая нижнюю часть мозга. Затем легко, словно нырнув за яблоком, достает сочащийся влагой, почти не съежившийся орган из костяной чаши — целый и невредимый, с обрубком позвоночника внизу. С аккуратностью доктора, принимающего новорожденного, он опускает мозг в банку. Жидкость смыкается над Чаном без единого звука.

Благодарный, студент богословия молча кивает мяснику и спешит наверх — в комнату Тео. С мрачной гордостью и затаенным удовольствием Дезден смотрит на себя в зеркало. Он начинает рубить труп: рука — к его руке, предплечье — к его предплечью.

Наверху, сразу за лестницей, несколько маленьких комнат, пустых и чистых. Внутри пахнет канцелярией и металлом — от столов. Студент богословия ставит банку на один из них и включает настольную лампу. Сидит в конусе яркого голубого света. Достает из кармана ручку и тетрадь, помешивает колпачком формальдегид. Смотрит на Чана: тонкие желтоватые нити исходят из мозга и смешиваются с жидкостью. Запах теперь настолько силен, что способен его разорвать. Студент богословия чувствует каждый шов на коже и кошмарную легкость в голове, его словно вытягивает наружу. Дрожа всем телом, он вытирает ручку и кладет ее на стол, боясь уронить и залить Чана чернилами. В животе тошнотворная пустота, руки и ноги оплетает паутина, он сидит, едва сознавая себя, и ждет, когда свершится ферментация. Мгновения превращаются в вечность. К счастью, ему нужны только последние воспоминания. Он опускает руки в смесь — кончики пальцев сморщиваются от холода, с ногтей текут струйки пара. Глубоко вдыхает, поднимает мокрые ладони, встряхивает ими перед глазами. Брызги орошают лицо — низвергаются вспышкой молнии, настигают. На миг он зависает над травой, между землей и небом, соединенный с тучей сияющей нитью, иглой, что проходит сквозь тело, вонзается в затылок, раскалывает его. Он кричит, и нить рвется, игла падает в бездну, теряется в пустоте. Он лежит на полу в дешевом гостиничном номере, уткнувшись лицом в ковер. В его, или Чана, кишках бьется ленточный червь, кости раскаляются добела, сплетаясь веревками, руки и ноги дрожат, ребра сходятся и расширяются вновь, чтобы сомкнуться и треснуть. Студент богословия ныряет в прошлое, теперь Чан дышит, и он чувствует, словно от половиц поднимаются твердые пузырьки, плывут сквозь тело в холодном, жестоком потоке: от кончиков пальцев — вверх, через живот. Он превращается в стекло, мрамор, дерево, ковер и снова в стекло — исходит трещинами и болью, кислота закипает в костях, пузырьки поднимаются по позвоночнику, вырываются из затылка, сметая все на своем пути. Студент богословия кричит, пытаясь сбежать, царапает горло. Трахея рвется словно бумага. Отшатнувшись, он видит, как Чан умирает, брызжа слюной на последнем вздохе, весь — глаза и вопль. Выбираясь наружу, студент богословия ловит нужный момент и отходит еще на шаг. Чан за столом — пишет, студент богословия копирует его заметки и смотрит, как темноволосая женщина раз за разом вплывает в комнату и исчезает за дверью. Дни и ночи пусты, вся жизнь — на странице или в ручке. Черные мысли падают на чужой стол — взгляд в окно, на кирпичную стену, — и вновь чернила, тоска, буквы, темноволосая женщина, еда, сон, тоска, буквы… комната Дездена.

Вернувшись, студент богословия сидит, глядя в пустоту. Голова кружится от прикосновения к Эклоге, новые, магические слова гудят на страницах тетради, грустные посмертные воспоминания Чана ждут на столе в конусе яркого голубого света.