Студент богословия

Муза

одрогаясь, студент богословия подскакивает на раскладушке посреди ночи. Перекатывается на бок, сжимает виски руками, но даже спать теперь трудно. Он отключается и приходит в себя, с головой, гудящей от боли, постоянно грезит. В кратких снах наяву падает в реку или исходит бессловесным, беззвучным криком. Стряхивая с головы паутину кошмара, он оборачивается и глядит на пол у окна. Внезапно сон покидает его, сменяясь тревогой, воздух куда-то исчезает, взгляд скользит по мебели и предметам, их очертания струятся, сливаются во тьме. Застигнутые врасплох, они отшатываются друг от друга, возвращаются в свои границы, застывают.

Он поднимается на ноги. Вещи шуршат по углам, перешептываются, и он начинает их понимать. Одно из окон зовет его, голубовато мерцая в черной стене. Студент богословия крадется к нему, слыша, как крохотные лапки царапают пол, освобождая дорогу, шелестят, будто сухая трава. Он останавливается, кладет руки на подоконник и выглядывает наружу.

Вот она! Женщина… стоит на далекой крыше и смотрит в его сторону. Оттолкнувшись от трубы и невероятно высоко подпрыгнув, она опускается на фронтон соседнего дома — легко, как осенний лист. Плавными, длинными прыжками перелетает с крыши на крышу, все ближе и быстрей, не издавая ни звука. Даже на расстоянии студент богословия отлично ее видит: невысокая, в белом сарафане, из-под которого льется пена нижних юбок, траурные ленты охватывают горло и талию, руки в черных перчатках трепещут в кружевных рукавах, как пауки в белых лилиях. Длинные ноги тоже чернее угля, как и волосы, стянутые на макушке в высокий узел. Она все еще далеко — и вдруг, пройдясь колесом по коньку крыши, взмывает в небо, пронзая его стрелой молнии. Студент богословия слышит, как она приземляется у него над головой, легко, как птица. Мерит крышу шагами — похоже, танцует.

Студент богословия рывком поднимает окно и высовывается наружу, вскидывает голову, чтобы увидеть всплеск нижних юбок. Внезапно ее лицо закрывает небо. Она смотрит вниз. Улыбается, и на него ударом молота обрушивается ужас. Зубы у нее острые, словно осколки стекла, глаза — черные и блестящие омуты — сужаются веселыми полумесяцами. Студент богословия отступает от окна. Через секунду она свешивается с крыши, цепляясь ногами за карниз, и, извиваясь, забирается в комнату. Встает перед ним, тенью на фоне окна. Кладет руки на бедра и смотрит на него. Зубы вспыхивают в ужасной усмешке, когда она замечает банки на столах и на полках. Шагает к нему, и под лакированной туфелькой шуршит брошенный на пол листок. Присев, она изучает вырванную из тетради страницу, затем вновь вскидывает глаза — они сияют сильнее любого омута и пригвождают его к полу.

Листок падает из ее руки, словно камень. Она приближается с кошмарными ужимками, застывает прямо перед ним, дыша холодом, сотканная, кажется, из шорохов и сквозняков, делает серьезное лицо и ударяет ему в лоб костяшками пальцев. Он вздрагивает, но не отшатывается. Она стучит снова, без тени веселья, и он тянется к ней, а она — к нему, и нет слов, чтобы описать дальнейшее.

Он постоянно грезит и стал настолько чувствителен, что не выносит дневного света. Прячется в доме, ужасаясь собственной хрупкости, ждет, когда по телу разбегутся трещины боли. Ночь приносит облегчение, и он выходит на улицу, бредет мимо кладбищ, и призраки на могилах шепчут: «Взгляни на нас» — ему, чьи веки сомкнуты, а ладони ощупывают воздух. Он не открывает глаз, не опускает рук. Уходит за стены Сан-Венефицио — в пустыню. Вараны не обращают на него внимания, лежат рядами, словно сад черных камней, в их глазах отражаются огни города. Он еще видит странных существ, но вдали от фонарей не может их разглядеть: в пустыне они куда больше и медленнее, порой шелестят в нескольких дюймах от него, размером с кита или крупнее, немые, как айсберг, и Эклога таится за безмолвным звериным ликом. Он смотрит на звезды или на почти полную луну, и огромные тени, плывущие среди облаков, внезапно ныряют вниз, чтобы скользить у самой земли.

Бродя в песках, он иногда поворачивается к городу, и его глаза болят и слезятся. Полный огней Сан-Венефицио расплывается по горизонту зазубренным медным пятном, мерцает у основания. В сплетении искр проступают спиральные башни вокруг Орфеума, площади, шпили, его дом. Всполохи света, принявшие форму людей, плавают у городских стен, словно актинии. Его мутит, голова кружится, и он отводит глаза, пока не стало слишком поздно.

Однажды ночью, когда студент богословия возвращается в город, сон обрушивается на него с такой силой, что он валится на землю, как тряпичная кукла.

Солнечные лучи пронзают веки серо-красными стрелами, тени прохожих скользят по лицу. Студент богословия закрывает глаза ладонями и моргает несколько раз, привыкая к свету. Прищурившись, смотрит вверх.

Он лежит в конце Коробейной улицы, под деревьями у бордюра, и через некоторое время замечает смутную фигуру у стены напротив.

Студент богословия встает, упираясь ладонями в колени делает шаг к человеку и останавливается. На земле перед ним — линия. Она искривляется… смыкается. Кто-то очертил его кругом, пока он спал. Студент богословия бросается вперед и отшатывается. Ощупывает воздух ладонями, натыкаясь на незримые стены. Всякий раз, как он приближается к линии, к горлу подступает волна тошноты, тяжесть солнечного света тянет к земле, колени подламываются.

Человек отделяется от стены и идет к нему. Теперь студент богословия его узнает. На лице Оллимера — изумление, он не верил, что это сработает, — до сих пор не верит.

— Слушай, — опасливо говорит он. — Стой, где стоишь.

— Сотри черту и выпусти меня, — хриплый голос студента богословия звучит сразу со всех сторон. На миг кажется: Оллимер ему подчинится. Вместо этого он расправляет плечи.

— Выпущу, если ты отдашь мне кое-что.

— У меня нет тетради, и ты ее в любом случае не получишь, а теперь сотри черту! — он указывает на землю.

— Ты должен покинуть дом!.. У тебя было задание, и ты обязан отдать нам слова! — До Оллимера начинает доходить, что студент богословия действительно не может выбраться из круга. — Кинь мне тетрадь или оставайся здесь до скончания века!

Время идет. Оллимер, уже более уверенный, маячит в конце пустой улицы, студент богословия, сидя на корточках, сверлит его злобным взглядом.

Внезапно он начинает молотить кулаками по воздуху, бьется в круге, как зверь в клетке, взметая пыль, рыча и изрыгая проклятия. Оллимер в ужасе отшатывается. Студент богословия замирает и впивается в него глазами: они разверзаются перед Оллимером как черные бездны. Студент богословия тихо говорит:

— Сотри черту.

Оллимер пытается освободиться, зажмуривается, чтобы не чувствовать ледяных пальцев, давящих ему на веки.

— Подойди.

— Ты должен отдать нам слова!

— Подойди, и я отдам их.

Оллимер делает шаг вперед.

— У тебя же нет тетради.

— Я солгал, она со мной, — он показывает тетрадь, зажав ее в длинных пальцах. — Позволь мне вернуть ее.

Оллимер подступает к нему:

— Адом? Что насчет…

Ладонь Оллимера нарушила границу круга. Он смотрит на тень, скользящую вдоль проведенной им черты. Склоняет голову к плечу, затуманенным взором школьника следит за ползущей по земле тьмой и слишком поздно — в один кошмарно долгий миг — сознает ошибку. Студент богословия хватает его за кисть и дергает на себя, едва не оторвав ему руку. Ноги Оллимера чертят в пыли длинные борозды, размыкают круг.

Студент богословия в ярости. Он отшвыривает Оллимера в конец улицы. Скорчившись, тот падает на мостовую, но не останавливается, продолжая подпрыгивать и скользить по ней, как пущенный по воде камешек. Кое-как поднимается на ноги и в ужасе устремляется в переулок. Позади студент богословия пляшет в пыли, стирая остатки круга. Поднимает глаза и видит словопыта, быстро, как крыса, исчезающего за углом.

— Оллимер, я убью тебя! Вырву тебя из твоего черепа, а труп отдам мяснику!

Полы его черного пальто распахиваются, взметая пыль. Распрямляясь, словно пружина, студент богословия бросается за Оллимером. Его длинные ноги расходятся так широко, что каблуки едва не царапают спину. В шаге от безумия, он несется по переулку, размахивая руками, отшвыривая с дороги обломки и мусорные баки, и видит Оллимера у поворота — бледное, полное ужаса лицо в ореоле медных волос. Студент богословия рычит ему в спину. Удвоив усилия, он перепрыгивает через ящики и кучи мусора, цепляясь за подоконники и пожарные лестницы, взмывает в воздух. Огибает еще один угол, за которым Оллимер, как перепуганный кролик, мчится по новому переулку.

Словопыт ведет его к центру города. Дороги расширяются, людей становится больше, теперь им обоим приходится пробираться сквозь толпу. Оллимер петляет с ловкостью, удвоенной страхом, студент богословия отшвыривает в стороны горожан и машины. Они кажутся ему тенями, он видит лишь красный шар, болтающийся, как яблоко на нитке, в нескольких кварталах от него.

Но время проходит, и ярость меркнет, сменяясь усталостью и смятением. Солнечный свет и тревожная близость людей наполняют суставы свинцом, вытягивая силы и решимость, пока он не забывает об Оллимере. Студент богословия снова грезит, ослепленный водоворотом теней, шепот которых проникает ему в голову, кружит ее. Существо, похожее на шакала, смотрит на него из окна. Запрокидывает морду, разевая пасть, и из горла выстреливают желтые, увитые листьями побеги. Шакал хватает лозу и вытягивает ее наружу, она расцветает с каждым движением лап. Штора в окне опускается, и похмельное уныние ложится на плечи студента богословия. Дальше по улице длинная черная машина изрыгает дым и выплевывает огромного черного пса, который исчезает в здании. Мотор ревет, тошнотворные выхлопы лезут в горло. Позже пес появляется вновь и запрыгивает в салон. Хлопает дверца, и машина срывается с места, оставляя за собой странный запах. Слабый и заблудившийся, студент богословия бредет, выставив руки, словно слепец, пытаясь отыскать дорогу домой.

Он тащится по улице Кузнецов, пустой в этот час — полдень, слишком жаркий, чтобы работать с огнем, — мимо мастеров, пьющих чай на углу. Улица сворачивает, поднимаясь на холм, и вскоре они исчезают из виду. Скрывшись с глаз, утопая в поту, студент богословия вытаскивает пульверизатор и брызжет формальдегидом в лицо. Оглядываясь, видит черные узорные ворота, прутья, ограждающие задние дворы лавок, словно блуждает среди огромных букв, в изгибах и завитках которых дрожит чернильное пламя. Ощущение, что он движется по странице, накатывает волной, ужасает, и он опрыскивается вновь, призывая на помощь знакомый горький запах и обжигающий пар.

Сверху падает тень, и через секунду студент богословия чувствует, что туман перед глазами понемногу рассеивается, а жара спадает. Он поднимает голову к фигуре, затмевающей прозрачную синеву, — кто-то спускается с неба. Вскоре тень встает перед ним. Руки в черных перчатках, похожие на пауков в кружевах, опускаются ему на плечи, продавливают толстое пальто как тиски, влекут по улице. На окраину города. По ступеням — к двери.

Под скатами крыши у него, наконец, светлеет в глазах. Дом дышит прохладой, и студент богословия наслаждается каждым ее мгновением. Рассудок, помутившийся от ярости солнца, становится ясным, как стекло, приступ морской болезни, накатившей на улице, останавливается, словно маятник в руке часовщика. Когда он оборачивается, тень поднимается в небо — исчезает с шелестом нижних юбок.