Студент богословия

Демоны

тудент богословия хмуро смотрит в окно: по металлическому небу, под вечер ставшему кобальтовым, бегут странные высокие облака. Позади мисс Вудвинд взвешивает его слова — изящными руками ставит на весы гирьки. Поднимается из-за карточного стола и идет к нему, держа тетрадь перед собой. Тычет корешком в его сторону:

— Ты вырвал страницы. Я не могу понять, сколько она весит.

Пропавшие листы, испещренные словами Чана, оттягивают правый нагрудный карман его пальто. Этим утром их отпечатанные копии были доставлены Фасвергилю. Он принял студента богословия, сидя на фанерном надгробии и штопая мантию.

Фасвергиль протянул руку, и страницы спланировали ему на ладонь, трепеща и кружась в воздухе, словно осенние листья. Воткнув иглу в ткань, он убрал записи на полочку кафедры у себя за спиной. Ничего не сказал, смерил студента богословия долгим взглядом и вернулся к шитью.

— Иногда вместо слов какая-то чепуха. Не думал, что тебе это интересно.

Она поднимает бровь:

— Слова, что ты собрал прошлой ночью, тяжелее всей этой тетради. Чепуха или нет, они нам нужны.

— Я их выбросил.

— Работаешь на кого-то еще?

— Работаю на себя.

Она хмурится:

— А я говорю: на кого-то еще!

— Подумай дважды, прежде чем в чем-нибудь меня обвинять, — тихо говорит он.

Несколько мгновений мисс Вудвинд смотрит на него в упор и что-то шепчет. Наконец, хмыкнув, протягивает ему записи.

— Надеюсь, в следующий раз будешь использовать две тетради для двух разных работ, хотя бы из вежливости, — уголки ее губ поднимаются, воздух между ними теплеет.

— В следующий раз я принесу тебе все, — лжет он. — И старые тетради из Семинарии.

— Правда?

— Некоторые из них.

— А. — Не этого ей хотелось. Она опускает голову, прислушиваясь к дыханию кабинета: шороху обоев и треску рам. Пыль оседает на бумагах и корешках книг. Снаружи с ревом проносятся машины, скрипят покрышками по площади, осаждают город, как крысы труп, ищут студента богословия. Он следит за ее взглядом. Глаза мисс Вудвинд возвращаются к нему. Он вдыхает ее аромат, наслаждаясь теплом, исходящим от ее тела.

— Нет, — говорит она. — Никаких одолжений. Только когда я этого захочу. Я, а не ты. Вот так. — И поднимает указательный палец, строгая, как учительница — Только когда мне будет удобно. Ты работаешь на меня.

Мисс Вудвинд поворачивается к двери, когда он просит ее пройтись с ним. Она потирает руки:

— Я должна кое-что здесь закончить. Жди меня на углу.

Они встречаются позже и идут через площадь в район, которого он прежде не видел. До этого ему казалось, что Сан-Венефицио состоит из паутины проулков, низких домов и фонариков над дверьми. Теперь его окружают башни — он шагает за мисс Вудвинд в калейдоскопе огней. Улицы, широкие и черные, почти безлюдны, у них над головами по скрипучим решеткам проносятся поезда. Она победила — он понял, что рядом с ней чувствует пустоту, прореху в груди. Ее аромат туманными волнами вливается внутрь, влечет его следом. С изящно очерченных, блестящих в свете уличных огней губ слетают вздохи и тихие слова, сверкают ровные белые зубы. Благоухание струится от волос, от ложбинок за ушами, где кожа всего нежней и аромат обретает особую глубину.

— Расскажи мне о Семинарии.

— Она древняя. Ее основал король… думаю, последний из тех, кого канонизировали… в вестибюле стоит его мраморная статуя. Каждый год мы празднуем его день рожденья.

— Что ты изучал?

— Языки, литературу, историю… ничего особенного.

— Теологию?

— Конечно.

— …Много дисциплин было на курсе?

— Тринадцать.

— Сколько изучил ты?

— Все.

— Чему именно тебя учили?

Улица тянется, они сворачивают за угол — в молчании.

— Я думала, ты мне скажешь.

Нет ответа. Студент богословия кладет руку на Священное Писание, спрятанное под пальто — на груди.

— Это отец сделал из тебя словопыта? — спрашивает он.

— …Да.

— Чем он сейчас занимается?

Она покусывает губы, но не может сдержаться.

— Все еще работает… ищет слова в книгах…

— Скрытые слова? — Он вспоминает страницы, которые вымачивал мистер Вудвинд, то, как внимательно старик наблюдал за пламенем, когда они горели. — …Слова, написанные в тайне?

— …Да.

— Он преуспел?

Она пытается не отвечать и не знает, почему все же говорит:

— Нет.

Он убирает руку с Писания. Мисс Вудвинд расслабляется.

— Этому тебя научили в Семинарии?

Нет ответа. Кот — черно-белый, как студент богословия, — провожает их взглядом.

— Никогда больше так не делай, — еле слышно говорит она.

Он кивает.

Через некоторое время она замирает у пышущей паром канализационной решетки. Довольная, входит в белый столп и манит его за собой. Они оказываются в узком переулке, где нет никого, кто бы мог их увидеть, и она вновь улыбается — на коже блестят капельки пара. Его лицо светлеет. Ее улыбка становится снисходительной. Расстегнув воротничок блузки, она обнажает плечи: ключицы расходятся крыльями — хрупкие и изящные. Он целует ее в шею.

Мисс Вудвинд отстраняется и оборачивается к зданию — это офис: они вернулись, описав круг. Приобняв, она ведет его внутрь и что-то счастливо шепчет.

Позже студент богословия идет среди белых домов, сияющих, словно кости в мертвенном свете луны. Приглушая звуки, на их черных лужайках блестит роса, веки штор сомкнуты — фасады безмятежны, как лица сомнамбул. Он поднимает глаза и замечает двух семилетних детей в грязных шортах — они спешат к нему по разным сторонам дороги. Замирают, и воздух смыкается вокруг него, словно горячий влажный кулак, горло забивает известь. Он складывается вдвое, легкие судорожно расширяются, но дышать нечем. Луна над головой обретает невероятную белизну, небо темнеет и становится прозрачным. Мальчик и девочка трясутся от беззвучного смеха, застыв на обочинах, пока воздух вокруг его головы опадает черными хлопьями. В глаза бьет свет фар, машина мчится по дороге, приближаясь с каждой секундой. Согнувшись от навалившейся тяжести, студент богословия отшатывается: спина упирается в прутья ограды, ноги скользят по мокрой траве. Он видит, как мухи копошатся у детских ноздрей, выползают из уголков глаз, хрустят на зубах, пытаясь выбраться изо рта, черной слюной стекают по подбородкам.

Он видит: их челюсти стиснуты, губы разведены, не в улыбке — в мертвом оскале мумий, черно-коричневые лица идут трещинами, внутри все еще бурлит смех, сотрясает тела, туча мух плывет к нему, студент богословия нащупывает один из прутьев, сжимает зубы, но горло вновь перехватывает, и руки соскальзывают, цепляясь за воздух, мышцы гудят, как струны, он борется, дети смеются сильней, теперь их слышно, высокое истерическое хихиканье становится все быстрее, кажется, еще немного — и они разлетятся на части. Их колени выворачиваются, хотя ступни приросли к земле, пальцы выгибаются, ломаясь один за другим, как мокрые ветки, — студент богословия видит черные обломки костей и струйки крови, хлещущие на мостовую, одна капля приземляется на его щеку, и внезапно он видит, как они, чужие друг другу, выходят из домов и бегут к затаившейся машине, подчиняясь немому приказу, чтобы стать орудием против него. Луна раскаляется добела, ослепляет, мухи накатывают волной, их жужжание созвучно детскому смеху, еще секунда — и демон прильнет к нему, они сжимают зубы так сильно, что челюсти ломаются, синхронно и влажно щелкнув, перекосив лица; зубы вонзаются в десны, разбрызгивая кровь с ошметками плоти, рев мотора нарастает, отдается в ушах и в земле под ногами. Запинаясь, студент богословия повторяет слова Чана, пытаясь освободить их и себя, не понимая, что именно говорит.

Металлический прут ломается у него в руке, мухи вокруг вспыхивают искрами фейерверка. Он ловит ртом воздух и бросается прочь. Дети кричат и молотят кулаками по дороге, но слова бьют им в лица и отлетают, визжа, как чиркнувшие по камням пули. Смех смолкает. Мальчик и девочка уже мертвы. Рев машины удаляется, фары гаснут. Раскинув руки, поднявшись на носочки, дети медленно кружатся, потом срываются с места и проносятся мимо студента богословия. Но сбежать от смерти нельзя, и, держась за руки, они падают и рассыпаются в прах.