Студент богословия

Город

ан-Венефицио сверкает в пустыне, как граненый изумруд на дне пересохшего моря. Небосвод без-мятежен, словно глубины озера, голубые лучи горят на мраморных стенах, выводят узоры на раскаленном песке, танцуют, как солнечные зайчики на поверхности вод. Один в просторном такси, студент богословия наблюдает, как пот капля за каплей течет по лицу земли, ослепительно-белый под пристальным взглядом солнца, и на мгновение видит такси с высоты птичьего полета, маленькую белую точку, мчащуюся по черной полосе.

Они проносятся мимо длинных автомобилей с затемненными стеклами — с рычанием рвутся к городу, встающему у горизонта. Он прислоняет голову к вибрирующей двери и всматривается в пыль, гонимую ветром. Впервые замечает знаменитых варанов, гигантских ящериц, более десяти футов длиной, с ошеломляющей скоростью бегущих по грязи. Одна появляется у края дороги и преследует такси целую милю, огромные глаза на черепе напоминающем гроб, устремлены вперед. Он слышал что эти ящерицы наблюдают за городом ночью. Говорят, что, посмотрев за городскую стену, можно встретиться с ними взглядом. Их глаза горят отраженным светом — сдвоенные огоньки мерцают по всей пустыне. Ночами, когда небо темное и ясное, кажется, что оно опускается на песок и окружает Сан-Венефицио звездами. Запекшаяся белая глина — вся в трещинах — тянется до самых гор. Студент богословия учился исключительно в холодных краях, за стенами Семинарии его встречали дождь или стужа. Ему будет не хватать пасмурной весны и влажного унылого лета. Жара терзает его, забирается под тяжелое пальто, не дает сомкнуть глаз, лихорадит. Лишь пара конвертов в кармане остаются белыми и ровными, словно две пластинки посеребренного стекла — жесткие и холодные. Его задание — отправиться в Сан-Венефицио, наняться к профессиональному словопыту и ждать дальнейших инструкций — снабжено неразборчивой подписью. Конверт просунули под дверь. Он принес его своему старосте.

— Откуда это? — спросил он.

— Сверху. — Староста поднял руку, предупреждая его вопросы. — Прости, не могу ничем помочь. Строжайше запрещено!

Другое письмо представит его словопыту. Он мчится в Сан-Венефицио, уверенный, что там найдет свое место. На мгновение его охватывает страх. Темные мраморные стены приближаются, оплетенные лозой, сколько хватает глаз. За ними город щетинится шпилями и шаткими минаретами, поднимаются в небо редкие группы статуй на медных куполах, изрезанные знаками обелиски из полированного базальта, золоченые фонтаны, гаргульи. Это город скульптур. Выше птицы парят в теплых потоках воздуха и смотрят на город, медленно, тихо опускаясь.

— Это Врата Глаза, — говорит водитель, отрывая от руля указательный палец. Круглая брешь в стене открывается в сотне футов впереди и проглатывает их, превращаясь в дорогу. Студент богословия успевает различить овальные, заостряющиеся кверху стены и огромный треугольник мерцающего зеленого нефрита, образующего радужку врат-зрачка. Ликторы в сверкающих серебряных масках, тяжелых плащах и кроваво-красных перчатках лениво оборачиваются, управляя движением.

Они поднимаются по улице Псов, направляясь к главной площади. Улицы вьются и петляют, огибая дома, смыкаясь кольцами. Особняки кажутся старыми и почтенными. Белая лепнина, ровные колонны. Дороги, вымощенные ониксом, блестят на жгучем солнце. Ветер влетает в окно. Ароматы вишни и глициний, запахи жареного мяса и людского пота смешиваются в жарком дыхании пустыни. Наконец они поднимаются по Восковой улице и выезжают на площадь — широкую, почти безбрежную, с огромным фонтаном посредине. Здания вокруг кажутся домами гигантов. Студент богословия расплачивается и идет к фонтану.

К центру площадь понижается, словно Сан-Венефицио — единственный город на крохотной планете, повисшей над бездной неба. Он идет в толпе горожан — в море белого хлопка. Богатые дамы выгуливают ручных обезьянок, неторопливо шествуют сановники. Он чувствует на себе взгляды и извиняется по-испански. Снова и снова нащупывает в кармане письма, спеша к фонтану. На миг замирает и, осыпаемый брызгами, смотрит, как в чаше неторопливо кружатся яркие рыбы. Струи взлетают и падают каждые несколько секунд, словно фонтан дышит. Студент богословия оборачивается к городу — в глазах рябит от бликов на воде — и впервые решает взглянуть на адреса на конвертах. Их нет.

Не зная, куда идти, студент богословия сидит на липком краю фонтана и ждет. Люди проходят мимо, группами и поодиночке, проезжают машины. Бездумно из другого кармана он достает маленький металлический отвес на цепочке, который Фасвергиль вручил ему в Семинарии. Укрывшись от ветра и толпы, он плюет на ладонь и, словно маятник, раскачивает над ней отвес. Его взгляд опускается, полностью сосредоточенный, он наблюдает за движением. В горах вспыхивает зарница, когда острие маятника впервые рассекает воздух над его ладонью. Даже в сердце города он чувствует дыхание ветра, близость гор. Он открывается дуновению — на миг его рука замирает. Отвес раскачивается, с каждым разом все больше забирая влево, пока, наконец, не останавливается, зависнув в воздухе под углом. Студент богословия осторожно поднимается на ноги, поворачивается в указанном направлении и идет. Отвес ведет его за собой, натягивая цепочку, как собака — поводок, тащит его на угол площади, в лабиринт узких улочек, мимо крикливых торговцев водой с керамическими бочками и медными ковшами. Становится душно, рокочет гром, люди раскрывают зонты или прячутся под навесами глинобитных домов. Свечи горят в неглубоких нишах, пахнет приправами и парафином. Его веки опускаются, голова кружится, но маятник тянет за руку, грозя оторваться. Не внемля голосам торговцев фруктами и крикам старух, студент богословия пробирается сквозь толпу.

Наконец он протискивается в маленькую прачечную с плачущими стенами. Пар шипит, поднимаясь из углов, испанская речь взлетает над визгом прессов. Он выходит через заднюю дверь на мостик над узким переулком. Ступени ведут к выщербленной кирпичной стене и утопленной в камне двери с матовыми стеклами. Он поднимается и заходит внутрь, убирая в карман цепочку с отвесом. Перед ним крохотная приемная — дубовые панели, красные обои.

Шагнув в полумрак из ослепительно-яркого дня, он моргает. В углу за столиком сидит невзрачная женщина — аккуратным почерком выводит столбцы чисел на тонких линованных листах. Поднимает голову и вежливо на него смотрит.

— Что вам угодно?

— Мне назначена встреча, — он опускает руку в карман пальто и достает письма. Женщина отметает их двумя быстрыми жестами.

— Вам нужно поговорить с мистером Вудвиндом, — замечает она и указывает на лестницу, скрытую горшком с фикусом.

Ступеньки узкие, их кривизна делает подъем почти невозможным. Он осторожно идет вверх, минуя площадки и этажи, залитые красным светом стеклянных ламп.

Дверь Вудвинда, покрытая эмалью, прямо в стене, приоткрыта и ходит на сквозняке. Студент богословия распахивает ее кончиками пальцев.

Внутри — огромная комната, узкая, но длинная, с высокими окнами. Лучи солнца падают в белую дымку, пахнет книгами. По стенам тянутся полки с папками, обложки которых вздуваются от пожелтевших бумаг. Три клерка в невероятно длинных мантиях шаркают по комнате. В руках у них кипы печатных страниц, время от времени один или два листа, кружась, падают на пол. Трижды обежав комнату, всякий раз с большей стопкой бумаг, один из клерков останавливается и близоруко смотрит на студента богословия.,

— У меня рекомендательное письмо к мистеру Вудвинду. Клерк недоверчиво сопит и тащится дальше. Взмахнув рукой, указывает путь. Вудвинд возвышается над столом в дальнем углу комнаты: высокий мужчина с белыми волосами. Рукава его рубашки закатаны, на нем фартук. Длинным пинцетом он вырывает лист из открытой книги и бросает в котел с серой жидкостью. Как следует его намочив, достает и держит над синим пламенем. Тяжелые брови хмурятся, когда он диктует новообретенные слова клерку. Закончив, Вудвинд бросает страницу в огонь, и она вспыхивает. Пепел черными хлопьями поднимается к потолку. Повторив процедуру еще несколько раз, Вудвинд опускает пинцет и раздраженно смотрит на студента богословия.

Студент богословия протягивает ему письма. Вудвинд выхватывает их у него из рук. Быстро и ловко вскрывает конверты, небрежно просматривает содержимое и бросает оба письма в огонь, где они исчезают с яркой вспышкой. Вудвинд, щелкнув пальцами, подзывает секретаря.

— Журнал, скорее, — бормочет он.

Секретарь Вудвинда появляется с огромным гроссбухом и быстро находит страницу, только наполовину заполненную мелким, неразборчивым почерком. Вудвинд проводит по ней пинцетом и, наконец, поднимает глаза.

— Да, у нас есть место словопыта, — четко и бесстрастно говорит он.

Предложение принято. Вудвинд вырывает еще одну страницу из книги на столе и бросает ее в котел. Секретарь нажимает кнопку на стене, и перелив, похожий на птичью трель, струится по комнате. Через несколько секунд молодая женщина из приемной появляется в дверях и, увидев нетерпеливый жест секретаря, подходит к нему.

Студент богословия оглядывается на Вудвинда и клерков. Вспыхивает еще одна страница.

— Меня приняли.

Она чуть склоняет голову влево.

— Значит, вы — новый словопыт.

Ему нечего сказать. Он кивает.

Она кажется довольной и простирает руку.

— Позвольте вас проводить.

Студент богословия следует за женщиной в коридор и вверх по лестнице на четвертый этаж. Красные стены становятся все уже, и в конце концов он сжимается, чтобы пройти. Запах духов струится за женщиной по пятам, накатывает на него волнами. Он чувствует, что вот-вот упадет в обморок. Наконец они подходят к маленькой двери в тупике, расположенной прямо посередине стены. Женщина поворачивается, чтобы пригласить его внутрь, и он всматривается в ее лицо — непроницаемое лицо книжницы. Проем узкий: чтобы попасть в комнату, он должен коснуться ее — пройти сквозь марево духов, под безмятежно-пристальным взглядом сфинкса. Он ставит ногу на высокий порог и, обернувшись к ней, видит улыбку.

— За мной.

Она идет через крохотный кабинет с низким потолком — к дальней стене. Из маленького окна с ассиметричными стеклами на ее блузку льется тусклый свет — ткань мерцает, как бумажный фонарик. Она указывает ему на стол.

Он медленно подходит. В комнате еще три стола, за каждым — люди, переписывают столбцы слов из книг в кодексы. Их присутствие раздражает, напоминая ему о Семинарии: хитиновый скрип авторучек, шелест рукавов на столешницах, шепот страниц. Он подходит к ней, замирая в луже теплого света. Женщина аккуратно выдвигает его стул, словно метрдотель.

— Вы найдете в столе все, что нужно, — тихо говорит она, как будто не хочет, чтобы другие услышали.

Он благодарит ее.

— Что-нибудь еще? — она поднимает брови, чуть наклоняет голову. Он смотрит на нее пустым взглядом.

Довольная, она кивает.

— Каждое слово, найденное за день и не отмеченное в словарях, записывайте в свою тетрадь. Только новые слова, пожалуйста.

Она распрямляется и смотрит на него сверху вниз. Изучает. Затем, склонившись к его лицу, желает удачи. Секундой позже она выскальзывает за дверь и исчезает внизу.

Дверь закрывается — один из словопытов хрюкает и сопит. Его сосед хохочет. Студент богословия поднимает крышку стола, находит тетрадь, первые двенадцать страниц которой вырваны, новую авторучку, бутылочку чернил и огромную папку с кипой нетронутых страниц. Под тетрадью лежит маленький словарь в кожаном переплете, с крохотным шрифтом и лупой на выцветшей ленточке, привязанной к корешку. Он берет словарь и тетрадь и тянется к выдвижному ящику.

Один из словопытов откашливается.

Студент богословия поднимает голову: это тот, что хрюкал, когда женщина ушла. Здоровяк с короткими черными волосами, в поношенном черном свитере. На бледном рыхлом лице — глазки-смородины, тоже черные. Он поднимается со стула.

— Поменяйся со мной столом! Твой больше!

Хохотун наблюдает, хитро ухмыляясь.

— Ты оглох? Я сказал: это мой стол! Я достаточно ждал! — Он разворачивается к хохотуну, и тот кивает. — Не стал требовать сразу. Но тебе ведь не нужны проблемы!

Студент богословия спокойно наполняет авторучку. Он уже не обращает на них внимания.

— Эй! Я с тобой разговариваю! — говорит хрюкач.

Студент богословия откладывает ручку и завинчивает крышку чернильницы.

Хрюкач сверлит его взглядом, а потом садится на место.

— Придурок, — бормочет он.