Студент богословия

Гастер

тудент богословия падает с раскладушки, лежит на полу, дрожа, на границе яви и бреда. Он вновь видел сон, который посетил его в гамаке, но на сей раз изменился куда сильнее, превратился в нечто невозможное, и женщина, которая влезла в окно, ждала его в облаках. Резь за глазными яблоками тоже пробуждается — мерзкие, ржавые всполохи, — и он стискивает ладонями голову и зевает, рискуя вывихнуть челюсть. Боль в теле вышла на новый уровень — сухожилия словно рвут ледяные пальцы, суставы царапают друг друга, как осколки стекла.

Так и не отдохнув, он тянется вперед и забирается в кресло. Этим вечером они отправятся за Гастером — последним из двенадцати словопытов. Этой ночью Каталог будет завершен. Гастер выставлен на всеобщее обозрение в музее, но к концу рабочего дня здание опустеет, и они смогут его забрать. Главная помеха — кольцо охранников, круглосуточно дежурящих в здании, но Тео устранил ее с помощью знакомого мошенника с Заводной улицы. За небольшую цену и чаевые тот с радостью подделал три пропуска, превратив их в «инспекторов службы безопасности». Студент богословия кладет голову на стол, чувствуя отупение и слабость, желая только одного — отдохнуть. Снова и снова он переживает свой сон, видит, как расступаются облака, почти вспоминает влекущее вверх неописуемое чувство. Небо в его видениях — черное, бездонное и пустое, но все равно манит, тянется к нему, чтобы схватить, и он простирает руки навстречу. Придя в себя, студент богословия понимает, что Гастер — ключ, после него наступит покой. Гастером все кончится.

На подоконнике горит свеча. Язычок пламени, крохотный, бледный, дрожит на кончике фитиля, между пустотой и озером жидкого воска, поднимающегося, чтобы его погасить. Студент богословия смотрит на свечу с чувством узнавания и снова проваливается в грезы. Глядит на огонек из-под прикрытых век. Все вокруг колеблется и тускнеет. Он умирает от усталости, но мыслит ясно, знает, что свеча выгорает, испаряется, пожирает сама себя. Начиная раскачиваться взад и вперед, студент богословия понимает, что свеча вскармливает внутри бездну, и, двигаясь все быстрее, сознает, что она либо захлебнется собственной расплавленной плотью, либо растворится в пустоте. Он приходит в себя — с приоткрытым ртом, пытаясь задуть огонек, но тот в другом углу комнаты, и дыхания не хватает. Студент богословия ухмыляется. Встает, подходит к окну и гасит свечу пальцами. Снаружи темнеет. Он надевает тяжелое пальто и спускается вниз.

Когда он занят, боль отступает. Он все еще чувствует себя руиной, но свинцовые, безжалостные тиски, сдавившие голову, чуть разжимаются. Боль не исчезает, но меняется, пульсирует в зубах, меж тем как другие чувства обостряются, вспыхивают, словно в стеклянной витрине. Он все так же измотан и разбит, но части тела работают на автомате, несут его, куда нужно, как слуги — парализованного хозяина.

Мисс Вудвинд выходит из кухни, встречает его у двери, протягивает черный докторский саквояж. Что-то прошептав, отправляется за Тео — тот точит ножи в подвале. Воздух снаружи сухой и прохладный, ночь уже спускается с неба, Сан-Венефицио кружит головы, зажигая огни. Оранжевые фонари на улицах, бледные на крылечках, вздымаются волнами, свисают со всех углов, превращая город в хитросплетение рельсов, на которых в безумном броске через пустыню застыли вагончики домов. Вместе они идут по городу, избегая главных улиц, — через трущобы, воняющие прогорклым маслом и тухлой капустой. Время от времени худые бледные лица выглядывают из теней, но что-то в студенте богословия удерживает их на расстоянии. Эта троица здесь по делу. На ремне Тео блестит нож, но люди расступаются от одного взгляда студента богословия. На лице его — печать смерти.

Мисс Вудвинд ведет его за руку по широким бульварам, иначе он потеряется, забудет, куда и зачем шел, врежется в стену, наделает глупостей. Она не смотрит ему в лицо. Однажды она уже совершила эту ошибку: его глаза метались, буравя пустоту, и, проследив за ними, она почти увидела…

Река прохожих мелеет, исход из делового района завершен, люди растворяются среди теней. Музей селевкидов возвышается квадратной глыбой в северном углу маленькой звездообразной площади. Круглые, утопленные в латунь окна теперь, когда рабочий день кончился, походят на темные колодцы. В стеклянной коробке вестибюля среди пепельниц и декоративных пальм курсируют два охранника. Мисс Вудвинд сворачивает в ближайший переулок, где Тео еще днем спрятал тележку. Они берут веревку и возвращаются на пустую площадь — ко входу в музей. Застывают перед стеклянными дверьми.

Подходит охранник с бледным, рыхлым лицом. Студент богословия поднимает фальшивый пропуск. Мисс Вудвинд и Тео повторяют его движение. Мужчина хмурится, растягивая губы в неосознанной подобострастной улыбке. Он не знает, что делать: игнорировать посетителей или подольститься к ним. Двери расходятся, выдыхая кондиционированный, мертвый воздух. Появляется второй охранник:

— Меня не предупреждали об инспекции.

Студент богословия упирается в него взглядом, и мужчина пятится. Пошатывается, потом кивает и впускает их. Они идут к открытому грузовому лифту. Прислушавшись к себе, студент богословия нажимает на кнопку 5, Двери смыкаются перед носом у изумленных охранников.

Пятый этаж. Мисс Вудвинд выскакивает из лифта первой. В конце темного, пустого коридора — пара вращающихся дверей.

За ними — большой зал. Длинные кисейно-белые шторы висят на окнах, как призраки, вдоль стен тянутся скелеты чудовищ: лакированные, блестящие, украшенные золотом и самоцветами. Твари помладше или поменьше размером злобно глядят из темных ниш и витрин. В центре комнаты, все еще медленно вращаясь на пьедестале, в ребрах распорок и ключицах сцеплений, лежит Гастер. Помимо работы словопытом, он собирал древние кости, ныне хранящие его сон. В течение дня Гастер приветствует почитателей, кружа в герметичном гробу, полном прозрачного консервирующего газа. Гости снуют вокруг, смотрят на маленькую табличку и с нечестивым любопытством глазеют на мертвое лицо в ореоле белых волос.

Студент богословия идет прямо к Гастеру, толкая перед собой воздух, словно тяжелую, зазубренную плиту, и по крышке витрины бежит трещина, расширяется и ветвится с каждым его шагом. Раздается шипение, мисс Вудвинд и Тео прикрывают лица ладонями: их глаза и ноздри обжигает нездешний запах консервационного газа. Даже Гастер кажется опаленным незримым огнем. Студент богословия протягивает руку и один раз стучит по стеклу. Крышка витрины рвется, как мокрая бумага. Тео и мисс Вудвинд отшатываются к двери и выбегают в коридор. С наслаждением втягивая газ, студент богословия переступает через стенку гроба и, прижав к себе Гастера, словно ребенка, выносит его из комнаты. Голова словопыта покоится у него на плече.

В коридоре гремят шаги, лучи нескольких фонариков царапают стены и фотографии в рамках, охранники будут здесь с минуты на минуту. Тео хватает за руку студента богословия, вглядывающегося в лицо Гастеру, и тащит за собой, за угол, мисс Вудвинд дергает ручки дверей в коридоре. Наконец пинком распахивает одну из них, и они вваливаются в маленький кабинет с окном, выходящим на улицу. Она захлопывает дверь и придвигает к ней стол. Голоса гудят у лифта.

Не тратя ни секунды, Тео достает из-под фартука веревку и, привязав ее к батарее, выкидывает из окна. Смотрит на студента богословия, но тот сжимает предплечье мисс Вудвинд. Она спустится первой. Следующим будет Тео. Лучи фонариков скребутся под дверью, стук и удары разносятся по коридору, замок трещит и подается. Веревка обрывается. Мисс Вудвинд уже внизу, Тео пролетает несколько футов и оказывается рядом с ней — в целости и сохранности. Сверху падают кольца веревки. Студент богословия прячет лицо Гастера в складках пальто и прыгает из окна.

Пролетев пять этажей, он приземляется на ноги — врезается в мостовую, как пуля. Пару секунд остается неподвижным, затем, выдохнув, выпрямляется. Идет, чуть прихрамывая, и осторожно опускает словопыта в тележку. Двигаясь словно сомнамбула, Тео помогает ему выкатить Гастера в переулок. Наверху — в пустом кабинете — загорается свет, головы выглядывают из окна, лучи фонариков пронзают тьму у стены музея, скользят по разбегающимся от площади улицам. Студент богословия исчез. Они ушли.

За несколько прошедших недель Тео стал внимательней. Его техника улучшилась — он работает с большим тщанием и мастерством. Расчленяет Гастера постепенно, кусочек за кусочком. Сперва аккуратно свежует, глядя в зеркало, представляя себя на столе. Время от времени опрыскивает мертвеца формальдегидом, чтобы замедлить распад. Теперь химический запах кажется освежающим и ему. Если Тео останавливается и вдыхает поглубже, все чувства обостряются, зарницы боли вспыхивают внутри, заставляя его отшатнуться, выйти из себя — всего на шаг — и снова вонзиться в тело, ножом — в рану, хлыстом — в спину флагелланта. Дезден все еще ругается сквозь зубы, но уже тише, почти не сознавая своего шепота. Расчленение трупа поглощает его, он знает, что делает это в последний раз, а если и повторит — то не скоро. Обходя стол, чтобы начать с левого бока Гастера, он смотрит в пустую чашу черепа. Думает о студенте богословия, закрывшемся наверху, и гадает, что будет дальше.

Этим утром мисс Вудвинд нашла на чердаке клочок бумаги, исписанный рукой студента богословия:

Меня отправили страдать и учиться, дабы воссоединиться с Эклогой. Под диктовку: ты откалываешься, призрак, посланный встретить мою душу как незнакомец, жертвуешь нашим первым потерянным образом. Когда ты поймешь, что спишь, взгляни в зеркало, чтобы проснуться. Я обращаюсь к Сан-Венефицио, его душу привели ко мне святые, ставшие моими глазами и ушами.

Скривившись от отвращения, она отбрасывает листок:

— Что за бред!

Студент богословия приступает к делу. Шланги змеятся вокруг, выползая из двенадцати банок, воздушный насос откачивает формальдегид в алюминиевое блюдце на столе. Цвета воспоминаний, струящихся по шлангам, разнятся: серо-зеленые, желтые, ржаво-коричневые, чайные и прозрачные, они ложатся слоями, не смешиваясь. Студент богословия уменьшает тягу до минимума, выдыхает и надевает респиратор, присоединенный к фарфоровому куполу над блюдцем. Жмет на рычаг, гальванизируя алюминий. Формальдегид шипит и испаряется, вскипает у его лица. Одним вздохом он втягивает пар в легкие. Голова откидывается назад, руки замирают на подлокотниках. На столе химикаты сочатся из каждого шланга, собираясь каплями на электризованной поверхности, взлетают к куполу, проникают в легкие.

Он больше не ощущает тела, только тепло, конечности немеют и исчезают, чувства — тоже.

Сначала раздается звон, словно где-то, через равные интервалы, бьется стекло. Только это, и ощущение взрыва: он словно раскрывается, не сгорая, но исходя волнами. Тянется во тьму и чувствует чужое присутствие — тени чернеют вокруг, как утесы, кипят морскими валами. Он различает прозрачные квадраты — окна, темные, как и все здесь, за которыми открывается новый уровень мрака. Сперва ему кажется, что они движутся, но нет… это он скользит мимо. Постепенно нарастает рокот, не имеющий источника, словно внешняя тьма заключена в пульсирующую оболочку. Он продолжает движение и ловит терпкий сладковатый запах, так пахнет древесный спирт, но это вторичное ощущение, далекое или чужое. Теперь он чувствует, как вокруг свищут веревки, камни или, скорей всего, струны, протянувшиеся на невообразимые расстояния. Они пронзают воздух, гудят, разбрызгивая капли воды, тревожа воздух.

Первым приходит Альберт — возникает из ниоткуда. Незримый, он источает тепло, словно луч, упавший на веки слепца. Замирает чуть выше студента богословия — слева. Один за другим они выступают из тьмы: после Альберта вдвоем приходят Ниффрух и Дрейфик, затем Чан. Постепенно кольцо смыкается. Гастер приходит последним и застывает справа от студента богословия, так близко, что тот чувствует биение волн, дыхание Эклоги.

Они начинают говорить, и он забывает имена, различая их только по манере речи. У первого — резкий, тонкий, визгливый голос. Двое других шепчут, словно шелестят страницами книг. Еще один почти все время молчит. Здесь — кашель и окрики, там — быстрый перестук пальцев. Этот мычит, растягивая «мм» и заикаясь, тот — булькает горлом и чихает. С одной стороны низкий, грудной рев, с другой — безжизненное монотонное бормотание, смех и плач, а последний использует язык танца. Их круг превращается в петлю, невидимый и давящий. Они говорят на языке Каталога — на языке Эклоги — обо всем и о том, что за этим скрыто.

Напряжение становится невыносимым, чем дольше он медлит, тем сильней разрушается, смешиваясь с потоком. Облака пара поднимаются, обволакивают всполохи зубной боли, он разлетается на куски криком перепуганной птичьей стаи. Уходя дальше, чем когда-либо, погружаясь во тьму, полную ледяных волокон, тянущихся вовне, к теням, черней прежних, сквозь вуали или оболочки — одновременно хрупкие и текучие, простирающиеся в бесконечность, — он один сохраняет абрис, он и его двенадцать гостей, но они давно мертвы и куда свободней. Остаются только призраки чувств, вроде покалывания в фантомных конечностях: они пока связаны, но скоро начнут распадаться, осыпаясь во тьму черной метелью. Он все еще пытается помнить. Двенадцать словопытов исчезают, один за другим, а он ищет путь на изнанку теней — к настоящим словам. Частички пляшут вокруг, остатки чувств расползаются по черной глади, раскалившейся по краям, и, собравшись в кипящие капли, уносят студента богословия обратно в кресло волнами пенной пустоты.