Сын Одина

Глава 7

Глава 7. Отголоски человечности

Второй день пребывания Виктора во дворце Кристины начался с необычного открытия. Проснувшись в ледяных покоях, которые уже начинали казаться домом, он не нашел Кристину рядом. Это встревожило его больше, чем он готов был признать. За столетия одиночества он привык не нуждаться ни в ком, но теперь ее отсутствие ощущалось как потеря части самого себя.

Виктор поднялся с ледяной постели и оделся в свои дорожные одежды — темную кожаную тунику, штаны из плотной ткани, сапоги, подбитые мехом. Доспехи он оставил в покоях — здесь, в сердце ледяного дворца, они были не нужны. Кровопийца висела на поясе по привычке, но меч молчал, не чувствуя угрозы.

Поиски Кристины привели его через анфиладу залов. Наконец он нашел ее в зале, о существовании которого даже не подозревал.

Музыкальный зал располагался в восточном крыле дворца, там, где первые лучи солнца могли проникнуть сквозь ледяные стены. Виктор остановился у входа, пораженный красотой помещения. Зал был выстроен как огромная раковина, с идеальной акустикой. Ледяные колонны были созданы как органные трубы разной высоты и толщины. По всему пространству были расставлены инструменты из льда — арфы из замерзших водяных струй, барабаны из полых ледяных сфер, флейты из прозрачных сосулек.

Кристина стояла у центральной арфы, ее пальцы касались струн, созданных из замерзшего воздуха. Звук, который она извлекала, был не мелодией, а скорее эхом мелодии, призраком музыки, который когда-то жил в этих стенах.

— Ты играешь? — спросил Виктор, входя в зал.

Кристина обернулась, и на ее лице промелькнуло выражение, которое он еще не видел — смущение. Как будто она была застигнута за чем-то слишком личным, слишком человеческим.

— Я помню, как играла, — ответила она, убирая руки от струн. — Когда была человеком, я любила музыку больше всего на свете. У меня был учитель — старый менестрель из южных земель. Он говорил, что у меня талант.

— И что случилось с этим талантом?

Кристина провела рукой по поверхности арфы, и лед зазвенел тихим, печальным аккордом.

— Теперь я могу воспроизвести звуки, но не могу почувствовать музыку. Знаешь, в чем разница между мелодией и музыкой?

Виктор покачал головой.

— Мелодия — это последовательность звуков. Музыка — это эмоция, воплощенная в звуке. Я потеряла способность чувствовать, поэтому могу создавать только мелодии.

Виктор подошел ближе, изучая ледяные инструменты. Каждый из них был произведением искусства — совершенный по форме, изящный в деталях. Но в них не было тепла живого дерева, металла, натянутых струн. Это были памятники музыке, а не живые инструменты.

— А ты? — спросила Кристина. — Ты помнишь музыку?

Виктор кивнул и начал тихо напевать — старую песню своего клана, боевую балладу о героях прошлого. Его голос был низким, хриплым, но все еще способным нести мелодию:

— Встает над фьордом алая заря, зовет на битву северная сталь. Не страшен воин смерти и огня, коль честь его чиста, как в море даль.

В ледяном зале песня звучала странно — слова о тепле и страсти в царстве вечного холода. Но Кристина слушала, и что-то в ее лице менялось. Не эмоция — эмоций у нее больше не было — но память об эмоции, отголосок того времени, когда музыка могла тронуть ее душу.

— Красивая песня, — сказала она, когда он замолчал. — Грустная, но красивая.

— Все наши песни грустные. Мы северный народ, мы знаем, что зима всегда побеждает лето, что смерть всегда побеждает жизнь. Но мы поем, потому что песня — это наш способ сказать, что мы здесь, что мы живы, что мы помним.

Кристина задумчиво кивнула.

— Я хочу попробовать что-то, — сказала она внезапно. — Хочу понять, можем ли мы... почувствовать снова.

— Что ты имеешь в виду?

Кристина подняла руки, и воздух в зале начал сгущаться. Из снега и льда начали формироваться фигуры — высокие, изящные, андрогинные существа с лицами неопределенного пола и возраста. Элементали, но не такие, как обычные слуги Кристины. Эти были особенными.

— Музыкальные элементали, — объяснила она, наблюдая, как создания обретают форму. — Я хочу создать оркестр, который будет играть не просто звуки, а чувства. Наши воспоминания о чувствах.

У каждого элементаля в руках материализовался инструмент: один получил скрипку из черного льда, другой — флейту из прозрачного кристалла, третий сел за клавесин, который вырастал прямо из пола зала.

Но создание музыкальных элементалей требовало от Кристины не просто магической силы, а воспоминаний. Она должна была вложить в каждого из них частичку своих человеческих переживаний — радость от первого поцелуя, печаль от потери, восторг от танца в объятиях возлюбленного.

— Это будет болезненно, — предупредила она Виктора. — Я отдаю им то немногое, что у меня осталось от человеческой души.

— Позволь мне помочь, — сказал Виктор и положил руку ей на плечо.

Через прикосновение он поделился своими воспоминаниями о музыке. Звуки арфы Ингрид, песни, которые пели воины у костра, музыка на свадьбах и похоронах. Мелодии его детства, когда мать пела ему колыбельные, и юности, когда он сам пытался сочинять стихи под звездным небом.

Их воспоминания смешались, создавая нечто новое. Элементали начали меняться — в их ледяных лицах появилось что-то похожее на выражение. Не настоящие эмоции, но имитация эмоций, настолько совершенная, что почти неотличимая от оригинала.

Музыкант со скрипкой поднял инструмент и провел смычком по струнам. Звук, который раздался, был не похож на обычную музыку. Это было воспоминание о музыке, эхо человеческих чувств, воплощенное в звуке.

Другие элементали присоединились. Флейта заиграла мелодию, полную тоски по утраченному дому. Клавесин отвечал аккордами, в которых слышалась радость первой любви. Барабаны задавали ритм, напоминающий биение сердца в момент высшего счастья.

Мелодия, которую они играли, не принадлежала ни одной известной композиции. Это было что-то новое, рожденное из воспоминаний двух бессмертных существ о том времени, когда они были способны чувствовать. В музыке слышались отголоски северных баллад, которые любил Виктор, и придворных танцев, под которые когда-то кружилась принцесса Кристина.

— Чувствуешь что-нибудь? — шепнула Кристина.

— Не знаю, — честно ответил Виктор. — Что-то есть. Не эмоция, но... воспоминание об эмоции.

Музыка становилась более сложной, более эмоциональной. Элементали играли не просто ноты — они воспроизводили чувства, заложенные в их создание. Радость звучала в высоких нотах флейты, печаль — в низких тонах виолончели, которая материализовалась у еще одного элементаля, страсть — в стремительных пассажах скрипки.

Кристина протянула руку Виктору. Ее движение было неожиданным, импульсивным — что необычно для существа, которое столетиями контролировало каждый свой жест.

— Потанцуй со мной, — попросила она.

Виктор посмотрел на ее руку. Последний раз он танцевал с Ингрид на празднике урожая, за несколько дней до той роковой битвы, которая изменила его судьбу. Тогда он был живым, чувствующим человеком. Теперь...

— Я не уверен, что помню, как танцевать, — сказал он.

— А я не уверена, что помню, как быть женщиной, — ответила Кристина. — Но мы можем попробовать.

Виктор взял ее руку. Ее пальцы были холодными, но в этом холоде была своя красота — как прикосновение утреннего инея, как дыхание зимнего ветра.

Их первый танец был неуклюжим, механическим. Виктор помнил движения, но не помнил чувство, которое должно было ими управлять. Кристина помнила грацию, но забыла радость, которая делала танец живым.

Они двигались по заученным схемам — шаг вперед, шаг в сторону, поворот. Музыка элементалей подстраивалась под их ритм, пытаясь помочь им найти гармонию.

Но постепенно что-то начинало меняться. Их тела, совершенные и не знающие усталости, находили ритм. Виктор ощущал, как Кристина становилась легче в его руках, как ее движения приобретали плавность. Кристина чувствовала, как Виктор начинал вести ее не умом, а каким-то более глубоким инстинктом.

— Ты красиво танцуешь, — сказала она, и в ее голосе звучало удивление собственным словам.

— Ты тоже, — ответил Виктор, и впервые за месяцы его губы изогнулись в подобии улыбки.

Музыка становилась более страстной, более живой. Элементали, питаясь эмоциональной энергией, которую излучали танцующие, играли с все большим воодушевлением. Их ледяные лица светились изнутри, как будто в них зажглась искра жизни.

Танец ускорялся. Виктор поднимал Кристину, и она кружилась в воздухе, ее платье из снежинок развевалось как крылья. Когда он опускал ее, она оказывалась ближе к нему, чем раньше. Их лица почти касались друг друга.

— Кристина, — произнес он ее имя, и оно звучало по-новому. Не как обращение, а как заклинание.

— Виктор, — ответила она, и в ее голосе было что-то, чего не было раньше. Тепло. Не физическое — ее тело оставалось холодным как лед — но эмоциональное.

Они остановились, но не отпустили друг друга. Музыка продолжала играть, но теперь она звучала как фон для чего-то более важного — для момента, когда два мертвых сердца попытались вспомнить, что значит биться в унисон.

— Поднимемся наверх, — предложила Кристина тихо. — Я хочу показать тебе северное сияние.

Путь к обсерватории лежал по витой ледяной лестнице, которая поднималась через самое сердце дворца к его высшей точке. С каждым пролетом воздух становился более разреженным, а магия сильнее. Стены лестницы были прозрачными, и через них было видно, как они поднимаются сквозь толщу ледяного дворца.

— Сегодня особенная ночь, — сказала Кристина, ведя Виктора вверх. — Северное сияние будет необычайно ярким. Я чувствую это в своей крови, в самой сути своего существа.

— Ты часто наблюдаешь за сиянием?

— Каждую ночь, когда оно появляется. Это единственная красота, которую я еще могу оценить. Когда я только стала тем, что есть сейчас, северное сияние было единственным, что напоминало мне о том, что в мире еще есть чудеса.

Виктор шел за ней, наблюдая, как ее фигура движется впереди. В ее походке была грация, которая завораживала — не человеческая грация, а что-то более совершенное, как движение воды или ветра.

— А что ты видела в сиянии? — спросил он.

— Души тех, кто умер с честью. Так говорили скальды в моем детстве. Свет воинов, которые пируют в чертогах Одина. Танец богов, радующихся храбрости смертных.

Упоминание Одина заставило Виктора нахмуриться. Всеотец был его создателем и его проклятием. Но сейчас, поднимаясь по ледяной лестнице рядом с Кристиной, он не хотел думать о своем божественном господине.

— А ты? — спросила Кристина, оглядываясь на него. — Что ты видел в северном сиянии, когда был человеком?

— Красоту. Просто красоту. Когда я был ребенком, отец говорил, что это танец богов. Что они радуются, видя, как смертные не сдаются перед лицом зимы.

— Возможно, они радуются нашей попытке стать снова живыми, — тихо сказала Кристина.

Они достигли обсерватории — круглой комнаты с прозрачными стенами и куполообразным потолком. Здесь не было мебели, только ледяная платформа в центре, с которой можно было наблюдать за небом. Весь мир лежал под ними — бескрайние льды, торосы, далекие горы на горизонте.

Но главным было небо. Оно пылало зелеными и синими огнями, северное сияние танцевало над ледяными просторами с необычайной яркостью. Полосы света перетекали друг в друга, создавая фантастические узоры, которые менялись каждую секунду.

— Невероятно, — прошептал Виктор.

— Да, — согласилась Кристина. — И это единственное, что не изменилось за все годы моего существования. Северное сияние все так же прекрасно, как и в ту ночь, когда я впервые увидела его из окна своей детской комнаты.

Они легли на ледяную платформу, глядя на северное сияние. Холод льда не беспокоил их — их тела давно перестали нуждаться в тепле. Они лежали рядом, но не касались друг друга, каждый погруженный в созерцание небесного танца.

— Знаешь, что я думаю, глядя на это? — сказала Кристина после долгого молчания.

— Что?

— Что мы не единственные, кто потерял человечность. Посмотри на этот свет — он прекрасен, но холоден. Он светит, но не греет. Он движется, но не живет. Мы все здесь — северное сияние, лед, ты и я — мы все прекрасные мертвецы.

Виктор повернулся на бок, чтобы посмотреть на нее. В свете северного сияния Кристина выглядела еще более неземной — ее кожа отражала зеленые и синие огни, волосы казались сотканными из самого света.

— Но ты все еще красивая, — сказал он, и слова эти удивили его самого. Он не планировал их произносить.

— Красота без жизни — это украшение для могилы, — ответила она, но в ее голосе не было горечи. Только констатация факта.

— Возможно. Но иногда украшения становятся искусством.

Кристина повернулась к нему, и их лица оказались совсем близко. В свете северного сияния ее глаза казались живыми, полными отражений небесных огней.

— Ты считаешь нас искусством?

— Я считаю нас попыткой. Попыткой стать чем-то большим, чем смертные. Может быть, мы не получили того, чего хотели, но мы получили что-то другое.

— Что именно?

— Время. Бесконечное время, чтобы понять, что мы потеряли. И, возможно, найти способ это вернуть.

Над ними северное сияние разгоралось особенно ярко, и весь купол обсерватории наполнился зеленым светом. В этом свете они видели друг друга такими, какие они есть — не людьми, не монстрами, а чем-то промежуточным, чем-то ищущим свое место в мире.

Кристина протянула руку и коснулась лица Виктора. Ее прикосновение было холодным, но в нем была нежность — эмоция, которую она считала утраченной навсегда.

— Когда ты касаешься меня, я почти помню, что значит чувствовать, — шепнула она.

— А когда ты смотришь на меня, я почти помню, что значит быть живым, — ответил он.

Они приближались друг к другу медленно, осторожно, как два осколка льда, которые могут либо слиться воедино, либо разбиться от столкновения. Их поцелуй был первым настоящим физическим проявлением близости между двумя существами, которые думали, что навсегда потеряли способность к интимности.

Губы Кристины были холодны как снег, но в них была мягкость, которой не было в остальном ее ледяном царстве. Виктор целовал ее осторожно, словно боясь, что она растает или разобьется. Но она отвечала на поцелуй с неожиданной страстью — не человеческой страстью, а чем-то новым, рожденным из их общего одиночества.

Когда они отстранились, в глазах каждого было что-то новое — не любовь в привычном смысле, но узнавание себя в другом.

— Это не то, что я чувствовала раньше, — сказала Кристина, касаясь своих губ. — Но это... что-то.

— Что-то, — согласился Виктор. — Может быть, это и есть то, на что мы способны теперь.

Над ними северное сияние достигало пика своей красоты. Зеленые и синие огни танцевали так быстро и ярко, что казалось, будто само небо празднует их первый момент близости.

Кристина села, и ее платье из снежинок начало рассыпаться, обнажая ее тело. В свете северного сияния ее кожа казалась выточенной из молочного стекла — совершенной, но холодной. Она не стыдилась своей наготы — стыд, как и многие другие эмоции, остался в человеческом прошлом.

— Твоя очередь, — сказала она просто.

Виктор снимал доспехи медленно, каждый элемент брони падал на ледяной пол со звоном. Под доспехами его тело было так же совершенно, как и тело Кристины — мускулы четко очерчены, кожа без единого изъяна, шрамы от человеческих битв исчезли, заменившись безупречностью бессмертия.

Но в отличие от Кристины, чья красота была холодна и статична, в теле Виктора была сдержанная сила — мощь, готовая взорваться в любой момент. Он выглядел как статуя бога войны, оживленная божественной волей.

— Мы оба совершенны, — констатировала Кристина, обводя взглядом его фигуру. — Но совершенство может быть проклятием.

— Почему?

— Потому что в человеческих несовершенствах была красота. Шрамы рассказывали истории. Морщины показывали прожитые годы. Мягкость говорила о доброте. Теперь мы как статуи — красивые, но безмолвные.

Виктор протянул руку и коснулся ее плеча. Ее кожа под его пальцами казалась теплее, чем обычно — или это было его воображение?

— Может быть, мы можем научиться рассказывать новые истории, — сказал он.

Кристина наклонилась к нему, и они поцеловались снова. На этот раз поцелуй длился дольше, становился глубже. Их тела прижимались друг к другу, и впервые за долгое время каждый из них ощущал физическое тепло, исходящее от другого существа.

— Здесь, — шепнула Кристина, ведя его к центру платформы. — Под светом богов. Пусть они видят, что их создания могут найти путь друг к другу.

Их близость начиналась медленно, осторожно. Ни один из них не помнил в точности, как это должно происходить — их тела были бессмертными, но их опыт человеческой интимности остался в прошлом. Они учились заново, исследуя возможности своих измененных форм.

Виктор целовал шею Кристины, и там, где его губы касались ее кожи, появлялись узоры из инея — магия реагировала на их близость. Кристина отвечала лаской, проводя руками по его груди, и его кожа становилась теплее под ее прикосновениями.

Это не была животная страсть и не механический процесс — это был танец двух сил природы, льда и стали, холода и тепла, находящих гармонию в единении.

Над ними северное сияние пульсировало в такт их движениям, как будто само небо отвечало на их попытку воссоздать жизнь. Зеленые и синие огни становились ярче с каждым их поцелуем, с каждой лаской.

— Я чувствую, — шепнула Кристина, и в ее голосе было удивление. — Не так, как раньше, но... по-другому. Глубже.

— Я тоже, — ответил Виктор. — Как будто что-то просыпается внутри.

Их единение было больше чем физическая близость. Это было слияние двух одиноких сущностей, каждая из которых нашла в другой отражение своей боли и своих поисков смысла.

В момент их наивысшей близости произошло нечто неожиданное. Их магические сущности начали резонировать друг с другом. Ледяная сила Кристины встретилась с божественной энергией Виктора, и родилось что-то новое — не хаос конфликтующих магий, а гармония противоположностей.

Воздух вокруг них начал светиться. Снежинки поднимались с пола и кружились в воздухе, создавая вокруг их тел кокон из света и льда. Северное сияние над головой отвечало на их энергию, спускалось ниже, обвивало обсерваторию лентами зеленого и синего света.

— Что происходит? — задыхалась Кристина.

— Не знаю, — ответил Виктор, но в его голосе не было страха. — Но это прекрасно.

Их магии сливались, создавая нечто уникальное. В этот момент они были не просто двумя бессмертными существами, ищущими близости — они были единым созданием, рожденным из льда и стали, из холода и силы, из одиночества и жажды связи.

Весь дворец отзывался на их единение. В залах ниже ледяные скульптуры поворачивали головы в сторону обсерватории. Элементали-музыканты начинали играть без команды, их мелодия поднималась по ледяным коридорам. Даже торосы за пределами дворца начинали светиться слабым голубым светом.

— Мы создаем что-то новое, — поняла Кристина. — Что-то, чего не было ни в одном из нас по отдельности.

— Мы создаем надежду, — добавил Виктор.

В момент их полного единения произошла кульминация — не только физическая, но и магическая, и духовная. Их сознания на мгновение слились, и каждый увидел мир глазами другого.

Виктор ощутил вековое одиночество Кристины — столетия, проведенные в ледяном дворце, где каждый день был копией предыдущего. Он почувствовал ее боль от потери человечности, ее отчаяние от осознания, что красота без способности ее оценить превращается в пытку. Он увидел ее воспоминания о принцессе, которой она была — смеющуюся девушку с румянцем на щеках, которая танцевала на балах и плакала над романтическими балладами.

Кристина же переживала его трансформацию — мгновенную, жестокую потерю всего, что делало его человеком. Она ощущала ярость Виктора на богов, его отчаяние от осознания, что он больше никогда не сможет вернуться домой как тот, кем был. Она видела его воспоминания об Ингрид, о клане, о жизни, которая была отнята у него в один момент.

Но в этом слиянии сознаний они находили и нечто другое — понимание того, что их проклятия могут стать благословениями, если их разделить. Одиночество Кристины смягчалось присутствием того, кто понимает её боль. Ярость Виктора находила утешение в объятиях той, кто прошла схожий путь.

— Я вижу тебя, — шепнула Кристина, и в её словах звучало не просто признание физического присутствия, а глубокое понимание его сущности.

— И я тебя, — ответил Виктор. — Всю. Какой ты была, какой стала, какой можешь быть.

В этот момент северное сияние достигло невероятной яркости. Весь купол обсерватории залился светом, и на мгновение граница между небом и землёй исчезла. Виктор и Кристина парили в океане зелёного и синего света, их тела сливались не только физически, но и энергетически.

Это длилось мгновение или вечность — в их состоянии время теряло значение. Потом свет медленно потускнел, северное сияние вернулось к своему обычному танцу, и они оказались лежащими на ледяной платформе, тесно прижавшись друг к другу.

После кульминации они лежали в тишине, каждый пытался осмыслить произошедшее. Их тела всё ещё соприкасались, и в этом контакте было новое качество — не просто физическая близость, а глубокая связь, которая выходила за рамки обычного понимания интимности.

— Что это было? — наконец спросил Виктор.

— Я думаю, мы только что изобрели новый вид любви, — ответила Кристина, и в её голосе звучало удивление. — Не человеческой любви — мы больше не люди. Но чего-то своего.

Виктор обнял её крепче. Её тело оставалось прохладным, но теперь этот холод казался ему не отталкивающим, а успокаивающим. Как прохлада утреннего ветерка после жаркого дня.

— Я чувствую... не то же, что чувствовал к Ингрид, — признался он. — Это глубже. Темнее. Но и сильнее.

— А я чувствую то, чего никогда не чувствовала даже будучи человеком, — сказала Кристина. — Принцесса Кристина влюблялась в красивых принцев и храбрых рыцарей. Но она никогда не знала, что значит найти кого-то, кто понимает самую тёмную часть твоей души.

Они смотрели на северное сияние, которое теперь казалось менее ярким, более обычным. Как будто небо выплеснуло всю свою магию в тот момент, когда они нуждались в ней больше всего.

— Думаешь, это продлится? — спросил Виктор.

— Что именно?

— Это чувство. Эта связь. Или мы снова станем теми, кем были — одинокими, пустыми?

Кристина задумалась над его вопросом. В её опыте ничего хорошего не длилось вечно. Красота увядала, любовь остывала, надежды разбивались. Но то, что произошло между ними, было чем-то новым, не имевшим аналогов в её прошлом.

— Я не знаю, — честно ответила она. — Но я знаю, что больше не хочу быть одна. И если это означает, что мне придётся каждый день бороться за сохранение этого чувства, я буду бороться.

— Тогда мы будем бороться вместе, — сказал Виктор.

Они спускались из обсерватории уже другими существами. Не людьми — это им больше не было доступно — но и не теми холодными, изолированными созданиями, которыми были ещё несколько часов назад. Между ними установилась связь, которая изменила их фундаментально.

Спускаясь по ледяной лестнице, они двигались синхронно, как два танцора, выучившие одну партию. Их шаги создавали ритм, их дыхание синхронизировалось. Кристина шла впереди, но постоянно оглядывалась на Виктора, как будто не могла поверить, что он реален.

— Дворец изменился, — заметил Виктор, и он был прав.

Ледяные стены светились теплее, чем обычно. Скульптуры казались более живыми, их лица выражали не просто застывшую красоту, а что-то похожее на радость. Даже воздух в коридорах стал менее холодным, более пригодным для дыхания.

— Дворец отражает моё состояние, — объяснила Кристина. — Я создала его из своего одиночества и отчаяния. Теперь, когда я больше не одна...

— Он становится домом, а не тюрьмой, — закончил Виктор.

Они прошли через Зал Воспоминаний, где ледяные скульптуры изображали сцены из человеческой жизни Кристины. Виктор остановился у одной из них — молодая принцесса танцует с красивым юношей.

— Это он? — спросил Виктор. — Тот, кого ты потеряла?

— Да. Принц Эрик Златовласый. Он умер, защищая мой замок от захватчиков.

Виктор изучил лицо ледяного принца. Красивое, благородное, но какое-то... поверхностное. Как будто скульптор запечатлел только внешность, не сумев передать глубину характера.

— Он не был похож на тебя, — сказал Виктор наконец.

— Что ты имеешь в виду?

— Он был хорошим человеком, но... простым. У него не было твоей глубины, твоей силы. Он любил принцессу, которой ты была, но не смог бы полюбить ведьму, которой ты стала.

Кристина посмотрела на скульптуру своего первого возлюбленного новыми глазами. Виктор был прав — Эрик любил её смех, её красоту, её невинность. Но он никогда не видел её истинной природы, той силы и темноты, которые всегда жили в её душе.

— А ты можешь? — спросила она. — Полюбить ведьму?

— Я уже полюбил, — просто ответил Виктор.

В покоях Виктора они провели первое утро своих новых отношений. Кристина лежала на ледяной постели, укрытая одеялом из снежинок, и смотрела на Виктора, который стоял у окна, наблюдая за рассветом над ледяными просторами.

Рассвет в Белом море был особенным — солнце поднималось медленно, окрашивая лёд в оттенки розового и золотого. Обычно эта красота оставляла Виктора равнодушным, но сегодня он видел в ней нечто новое — надежду.

— О чём ты думаешь? — спросила Кристина.

— О будущем. Раньше у меня не было будущего — только бесконечная череда дней, похожих один на другой. Теперь я не знаю, что будет завтра, и это... волнующе.

Кристина подошла к нему и обняла сзади. Её руки обвили его грудь, и он накрыл их своими ладонями.

— А я думаю о прошлом, — сказала она. — О том, как долго я жила, не живя по-настоящему. Столетия, потраченные на сожаления о том, что потеряла, вместо того чтобы искать что-то новое.

— Мы оба потратили слишком много времени на оплакивание того, кем были, — согласился Виктор. — Может быть, пора начать строить то, кем мы можем стать.

Они стояли у окна, наблюдая, как солнце поднималось выше, разгоняя сумрак полярной ночи. В этом рассвете был символизм — конец долгой темноты, начало нового дня.

Кристина повернулась в его объятиях, и они поцеловались снова. Этот поцелуй отличался от тех, что были ночью — в нём было меньше отчаяния, больше уверенности. Они больше не хватались друг за друга как тонущие за спасательный круг. Они выбирали быть вместе.

— Что мы скажем миру? — спросил Виктор. — Когда он узнает о нас?

— А должен ли он знать? — ответила Кристина вопросом на вопрос. — Мы можем создать свой собственный мир здесь, во льдах. Где никто не будет судить нас за то, чем мы стали.

— Но ты говорила, что я создан для защиты мира от древних угроз.

— А я говорила, что я сама — древняя угроза. Может быть, нам обоим пора пересмотреть своё предназначение.

Позже утром они сидели в тронном зале, но не как владычица и гость, а как равные партнёры, планирующие совместное будущее. Кристина создала второй трон рядом со своим — не меньше и не больше, точно такой же, символизируя их равенство.

— Я хочу показать тебе что-то, — сказала Кристина и поднялась с трона.

Она подвела Виктора к стене зала, где висела огромная карта — не обычная карта, а магическая, показывающая весь известный мир. На ней были отмечены не только земли и моря, но и места силы, магические аномалии, древние руины.

— Это карта угроз, — объяснила она. — Я создала её за столетия наблюдений. Видишь эти красные точки? Это места, где спят древние силы. Зелёные — области активной магии. Синие — места, где реальность тонка и может прорваться что-то из других миров.

Виктор изучал карту. Красных точек было много — гораздо больше, чем он мог предположить.

— Ты следила за всем этим?

— Я знала, что рано или поздно кто-то придёт. Кто-то вроде тебя — орудие богов, созданное для борьбы с угрозами. Я готовилась к тому дню, когда мне придётся либо сражаться с таким существом, либо помочь ему.

— И что ты выбираешь?

— Я выбираю третий вариант. Я выбираю стать твоим партнёром.

Кристина повернулась к нему, и в её глазах горел новый огонь — не холодный огонь магии, а тёплый огонь цели.

— Ты был создан как одинокий страж, обречённый на вечную битву в одиночестве. Но что, если у тебя есть союзник? Кто-то, кто знает древние угрозы лучше, чем сами боги? Кто-то, кто может стоять рядом с тобой в битве?

Идея завораживала Виктора. Всю свою бессмертную жизнь он сражался один, полагаясь только на свою силу и волю Одина. Но иметь партнёра, равного по силе, понимающего его природу...

— А что насчёт твоего царства? Твоего дворца?

— Лёд может ждать. Он ждал столетия — подождёт ещё. А те угрозы, — она указала на красные точки на карте, — не будут ждать вечно.

— Ты хочешь оставить всё это ради странствий со мной?

— Я хочу оставить одиночество ради жизни с тобой. А где мы будем жить — во дворце, в дороге, в битве — это детали.

Виктор долго смотрел на карту, обдумывая предложение Кристины. С одной стороны, он был создан для одиночной службы, для беспрекословного выполнения воли Одина. С другой стороны, последняя ночь показала ему, что он способен на гораздо большее, чем просто быть орудием.

— Один не одобрит, — сказал он наконец.

— А когда ты начал заботиться об одобрении того, кто украл твою человечность? — ответила Кристина.

Её слова попали в цель. Виктор действительно не должен был ничего Всеотцу, кроме ненависти. Один взял у него всё — жизнь, любовь, будущее — и дал взамен только силу и обязанности.

— Ты права, — сказал он. — Я слишком долго позволял ему управлять своей судьбой.

— Тогда мы создадим собственную судьбу. Вместе.

Кристина протянула ему руку, и на этот раз это было не просто жестом близости, а предложением союза. Виктор взял её руку и поцеловал — не как любовник, а как рыцарь, клянущийся в верности своей даме.

— Я принимаю твоё предложение, — сказал он торжественно. — Но на равных правах. Не как слуга и госпожа, а как партнёры.

— На равных правах, — согласилась Кристина.

Они стояли перед картой мира, держась за руки, планируя своё будущее. На карте было так много красных точек, так много угроз, которые нужно было предотвратить. Но теперь у них был друг друга, и это меняло всё.

— С чего начнём? — спросил Виктор.

Кристина указала на точку на северо-востоке, где красный цвет был особенно ярким.

— Ледяная Цитадель. Там спит Фрозенхарт — ледяной дракон, старший брат того змея, которого ты убил. Он должен пробудиться в течение года, и когда это случится...

— Половина северных земель превратится в ледяную пустыню, — закончил Виктор.

— Именно. Но если мы доберёмся туда первыми, пока он ещё спит...

— Мы сможем остановить его до пробуждения.

Их первая совместная миссия. Не просто битва, а спасение тысяч жизней. Виктор почувствовал, как что-то внутри него откликнулось на эту идею — не жажда битвы, а желание защищать, служить чему-то большему, чем собственные потребности.

— Когда отправляемся? — спросил он.

— Дай мне день на подготовку дворца к моему отсутствию. Завтра на рассвете.

— Завтра на рассвете, — согласился Виктор.

Глава заканчивалась тем, что они стояли перед картой мира, планируя свою первую совместную миссию. За окнами тронного зала солнце поднималось выше, разгоняя сумрак полярной ночи. Новый день, новое начало, новая надежда.

Они больше не были одинокими монстрами, скрывающимися от мира. Они были партнёрами, союзниками, возможно — чем-то большим. Они нашли способ превратить свои проклятия в благословения, свою боль — в силу, своё одиночество — в союз.

И мир, полный древних угроз и спящих опасностей, больше не казался им таким пугающим. Потому что теперь у них был свет друг друга.