Темный Властелин идет учиться

Глава 11

Утро мы встретили в кабинете декана Баратова. Скажу сразу, атмосфера была такой, что даже демоны из личного караула Темного Властелина, рождённые в самом пекле Бездны, почувствовали бы себя неуютно.

Воздух буквально искрился от тщательно, но не совсем успешно, содерживаемого гнева князя. Судя по тем вибрациям, что я ощущал, Баратов, мягко говоря, не самый последний из местных магов. Думаю, пространственный. Потому что стены кабинета периодически вздрагивали и как-будто хотели схлопнуться. Заодно раздавив, как назойливых тараканов, нашу троицу: меня, Звенигородского и Строганова.

Алексей Петрович Баратов был чернее грозовой тучи, мрачнее предрассветного кошмара и многозначительнее всех оракулов Империи Вечной Ночи, вместе взятых. Он не кричал, не ругался. Он просто сидел за своим массивным дубовым столом, опершись подбородком на сложенные руки, и смотрел на нас тяжелым мрачным взглядом. При этом выражение лица у него было такое, будто князь молчаливо, без слов, задавался одним вопросом: «За что мне это все⁈»

Его молчание было громче любого вопля и красноречивее любых угроз. Оно вдавливало моих «подельников» в стулья, на которых они скромненько устроились в углу кабинета.

И Звенигородский, и Строганов выглядели настолько бледными, что по недоразумению их обоих можно было принять за двух умирающих с голодухи упырей. При этом, Никита еще каждые пять минут вздрагивал и тихонько, со свистом, втягивал воздух сквозь зубы, но по-моему, забывал выдохнуть его обратно. Видимо, в эти мгновения, его память услужливо подкидывала образ восьмилапого, огромного паука, скачущего за нами по грудам золота и орущего хриплым басом: «Па-ма-а-а-ги-те!!!»

Дело в том, что, когда мое неосторожное движение спровоцировало взрыв, я успел выскочить из кабинета алхимика, метнуться к порожкам, на которых в тоске и печали сидели недоделанные помощники Темного Властелина, схватить их за шиворот, а потом, гигантскими, удивительными для человеческого тела прыжками, добежать до выхода из Архива.

Спросите меня конкретно в данный момент, как я ухитрился такое провернуть и откуда у моего слабого сосуда взялись силы, ответа на этот вопрос не последует. Понятия не имею! Я просто бежал и все.

Паук тоже бежал. Правда, не совсем понятно, то ли за нами, то ли от падающих сверху каменных плит. В любом случае, мои спутники были уверены, что нас в архиве преследовала какая-то особо опасная, чертовски отвратительного и устрашающего вида, тварь. Видимо, будущим магам не приходилось в своей жизни встречать пауков, размерами превосходящих здоровенную, упитанную лошадь.

Так еще с перепугу алхимик, категорически не желавший погибать вместе с разваливающимся от взрыва зданием, орал благим матом, плевался ядовитой слюной и на ходу во все стороны швырял липкую паутину. В общем, в глазах смертных все выглядело так, будто они чудом избежали смерти.

Собственно говоря, появление паука и смогло избавить меня от сложностей в виде сопротивления алчущих золота Звенигородского и Строганова.

Увидев огромную восьмилапую тварь, порождение Тьмы и Страха, Никита моментально обвис, как сдутый, измочаленный шар и очень натурально изобразил потерю сознания. Артём оказался покрепче. Он таращил глаза, подвывал и пытался даже помогать мне, отталкиваясь ногами, пока я тащил обоих помощничков за шиворот, как два мешка… хм… ну вы поняли, чего.

Особенно во всей этой ситуации меня «радовал» тот факт, что поход, в котором Строганов и Звенигородский должны были стать полезными инструментами, по итогу выглядел как внезапный приступ доброты с моей стороны. А это уж совсем никуда не годится.

Все, что я делал, это постоянно спасал, то одного, то другого, то обоих. Честно говоря, у меня даже зародилось сомнение: так ли уж хороши смертные в роли подручных? Пока что от них больше проблем, а по итогу прошедшей ночи вообще складывается впечатление, что это я им прислуживаю, а не они мне.

— Алхимик… Мэтр Алиус… — Начал декан свою поучительную речь. Молчание слишком затянулось и он, наверное, решил, что пора обсудить случившееся.

Однако лучше бы князь молчал и дальше. Как только из его уст вылетело имя алхимика, мои подельники сразу вспомнили явление твари.

Никита тут же громко и неудержимо принялся икать, а Звенигородский, еще больше побледнев лицом, начал медленно крениться влево. Благо, с той стороны сидел я. Мне пришлось быстренько подвинуть свой стул и подпереть Звенигородского плечом, иначе он бы свалился на пол.

— Соберись, тряпка! — Прошипел я сквозь зубы, — Ты же маг! Будущая надежда империи!

Судя по взгляду, которым меня одарил Звенигородский, он в данный момент не хотел быть ничьей надеждой. А вот судя по наливающейся краской физиономии декана, терпение князя было на пределе.

В этот момент, как по заказу, с подоконника послышались душераздирающие всхлипы заливающегося слезами Гнуса. Удивительное дело, но пацан с крысиным лицом оказался самым шустрым из нас и покинул архив первым.

— Он был таким добрым! Таким умным! Таким кра-си-ив-ым! — выл мальчишка, размазывая сопли по стеклу. — Мой бо-о-о-с…

Звенигородский вздрогнул, заклекотал горлом и судорожно сглотнул. Я поспешно сунул ему в руки тот самый меч из звёздной стали, который он таки умудрился прихватить из архива. Холод металла, казалось, немного вернул смертного к реальности.

— О, мой босс! О-о-о! — не унимался Гнус, а потом вообще начал безумной птицей биться в оконное стекло.

При он этом периодически косился одним глазом в мою сторону и пытался им даже подмигивать. Потому что после того, как архив сложился карточным домиком и к нам со всех сторон побежали люди: преподаватели, студенты, а так же остальной персонал, я успел схватить пацана за шиворот и пообещать ему вечные муки в Бездне, если он хоть кому-нибудь, хоть одним словечком, одной буковкой намекнет, кем является Сергей Оболенский на самом деле.

Сейчас Гнус бился грудью об окно исключительно для демонстрации своего горя. Там, за окном зияла безобразная, дымящаяся пропасть. Немое, но чрезвычайно красноречивое свидетельство нашего «визита вежливости».

Часть территории кампуса, прилегавшая к зданию архива, рухнула в подземные пустоты, обнажив фундамент и вскрыв несколько древних катакомб. Теперь там, где еще вчера студенты прогуливались по аллеям, зиял мерзкий, неприличный на вид котлован.

Из-под груды камней и вывернутых с корнем деревьев доносились приглушенные, но яростные скребущие звуки. Кто-то там, внизу, пучил землю и робко, но настойчиво требовал прекратить безобразие.

— Я буд… жал… ся… в… комитет… защи… магич… — Доносилось из-под руин архива.

Судя по голосу, это был алхимик. К счастью, мой взрыв, разворотивший здание, не угробил паука. К счастью, потому что нас, порождений Тьмы, слишком мало в этом мире. Если говорить более точно — двое. Я и Алиус. Мы должны друг друга беречь. Неверное…

По крайней мере, я, как Темный Властелин, испытывал некое чувство ответственности за своего хоть и опального, но все же подданного.

Баратов посмотрел в сторону окна, скользнул взглядом по завывающему Гнусу, а потом убитым голосом спросил:

— Как вы это вообще сотворили? Не понимаю… У Строганова силы — с гулькин хре… — Князь осекся, поморщился, а затем продолжил, — С гулькин нос. У Оболенского ее вообще отродясь не было. А Звенигородский, при всем своем таланте, не смог бы уничтожить здание целиком. Тем более, на архиве стояла такая защита, что он, чисто теоретически, был способен пережить апокалипсис любого толка.

— Кык-лонны… — икнул Строганов. — Кык-лонны лопнули.

Я смутно припомнил зашедшихся в крике ужаса Никиту и Звенигородского с белыми от страха глазами. Паука, на которого медленно оседал потолок его же архива, и ту самую вспышку… Ту самую вспышку моей родной, дикой, неукротимой Силы!

К сожалению, вспомнил не только я, но и Строганов. Он снова начал свое сольное выступление. Тихое, проникающее во все щели «ы-ы-ы» поползло по кабинету, окончательно переполняя и без того до краёв наполненную чашу терпения декана.

Баратов сморщился и, брезгливо поджимая губы, изрек:

— Вон. Из моего кабинета. Пока я не убил вас троих к чертям собачьим.

— Видите ли… — Начал я осторожно. — Соответственно уголовному кодексу Российской Империи убийство троих абитуриентов будет считаться особо тяжёлым преступлением, за которое…

— Вон!!! — Рявкнул Князь, окончательно впадая в бешенство.

Кабинет от его крика так тряхнуло, что с нижнего этажа, где располагались учебные аудитории, кто-то громко выругался и постучал в потолок:

— Алексей Петрович! Вы отвлекаете нас от процесса изучения фонетики родного языка! Студенты не могут правильно произносить заклятия!

Звенигородский и Строганов, сорвавшись с места, как ошпаренные, кинулись к выходу. Я в отличие от смертных не торопился. Видали мы и пострашнее. Когда папа впадал в ярость, от его гнева взрывались звезды и распадались целые миры.

Поэтому я спокойно поднялся со стула и направился к выходу, уже возле двери обернулся.

— Ваша светлость, насчет обучения…

— Молчать! — рявкнул Баратов так, что задрожали стекла в окнах. — Оболенский, твое место в этом Институте висит на волоске, толщиной с паутинку! Единственное, что меня сдерживает от решения об исключении из списка абитуриентов твоей фамилии — фееричный ответ на экзамене. Никто, никогда не сдавал теорию магии настолько великолепно. Но! Еще один «подвиг», и ты отправишься прямиком в свою захудалую усадьбу!

— Хорошо. — Кивнул я. — Могу ли уточнить, какое содержание вы вкладываете в слово «подвиг»? Исключительно для ясности ситуации.

— Все, что разрушает и портит казённое имущество!

— А-а-а-а-а… Ну это, пожалуйста. Это, сколько угодно. А что насчёт моих…

На языке вертелись слова «слуг», «помощников», «подельников», «подручных», но, сдаётся мне, ни одно из них не понравилось бы декану.

— Ну ты, конечно, и наглец… — Гнев Баратова резко сменился эмоцией, подозрительно похожей на уважение, — За Звенигородского уже ходатайствовал его отец. Для Артёма это тоже — последний шанс. А Строганов… — Князь с отвращением поморщился, вспомнив тщедушного икающего юношу, — Ему тут вообще делать нечего. Он теорию еле сдал.

Я подумал буквально секунду, затем шагнул вперед, глядя декану прямо в глаза.

— Господин Баратов, — голос мой прозвучал чётко, без тени заискивания. — Строганов должен находиться в институте, потому что он полезен мне. А я, как вы сами убедились на экзамене, могу быть чрезвычайно полезен институту. Логично, не правда ли? А главное, что мои знания выходят далеко за рамки учебной программы. Мой успех на почве научных изысканий станет успехом всего учебного заведения. Оставьте Строганова. Я ручаюсь, что подобное больше не повторится.

Баратов смерил меня долгим, тяжелым взглядом. В декане боролись ярость, прагматизм и то самое профессорское любопытство, которое я у него разжег во время экзамена.

Я тоже смотрел князу прямо в глаза, всем своим видом демонстрируя уверенность в сказанном. Хотя, чего уж скрывать, на самом деле думал совсем иначе. Есть ощущение, что это не просто не последний раз, а что подобных «разов» будет еще очень много.

— Ты ручаешься? — скептически переспросил Баратов. — И чем подкрепишь свои гарантии, мальчик? Еще одним визитом в архив? Ах, да… У нас же теперь нет архива! И заметь, я даже не пытаюсь выяснить истинную причину вашей прогулки. Хотя версия, которую вы озвучили, о чрезвычайном желании с помощью архивных экземпляров изучить природу магических вещей, не выдерживает никакой критики.

— Моим словом ручаюсь, — холодно ответил я. — Этого должно быть достаточно.

Декан фыркнул, но оторвать от меня взгляд не мог.

Великая Тьма, а ведь сработало! Его академический интерес к моей персоне перевесил желание немедленно растерзать нас на куски.

— Ладно, — скрипя зубами, проговорил Алексей Петрович. — Но это последнее предупреждение. Для всех троих. И если я хоть краем глаза увижу очередной выкрутас или хоть краем уха услышу, что ваша троица снова что-нибудь сотворила, вас вышвырнут из ИБС так быстро, что вы не успеете произнести «дворянское управление». Вон!

Я развернулся и вышел из кабинета. Дверь с грохотом захлопнулась за моей спиной.

Звенигородский, бледный как полотно, сидел на корточках, прислонившись к стене и закрыв лицо руками.

— Черт… Отец убьет меня. Точно убьет.

— Успокойся, — буркнул я. — Уверен, убийство наследника не в его интересах. Максимум — лишит содержания и сошлет в глухую провинцию к дальним родственникам. И то, не за разгром института, а за то, что его сын ведет себя как трусливая девчонка. Хватит уже ныть!

Мои слова, судя по всему, не показалось Артему утешением. Он снова закрыл лицо ладонями и громко застонал.

А вот Строганов… Строганов наоборот преобразился. Его икота мгновенно прошла, сгорбленная спина выпрямилась, в глазах загорелся огонек воодушевления и надежды.

— Серж… — прошептал он. — Мы остаемся! И все благодаря тебе! Ты… ты настоящий лидер! Ты наш вождь!

Я сдержанно кивнул. Хотя, чего уж скрывать, Темный Властелин любит хвалебные речи.

Мы вышли из главного корпуса и направились к общежитию. Я шел впереди, Строганов и Звенигородский плелись следом.

И тут началось самое интересное.

Слух о нашем ночном подвиге разнесся по институту со скоростью магического импульса. К полудню мы были самыми знаменитыми абитуриентами ИБС. Нас обсуждали в столовой, в библиотеке, в коридорах. Версии произошедшего менялись ежечасно, уровень нашего героизма рос как на дрожжах.

Говорили, что мы втроем вызвали и победили древнего демона-Хранителя. Что мы взорвали половину парка в схватке с невидимым чудовищем. Что Сергей Оболенский, используя запретные знания, призвал молнии с небес и испепелил тварь. Строганов, якобы, подпитывал его своей силой, а Звенигородский фехтовал необыкновенным мечом, отнятым у демона, отбивая атаки призраков и всякой дряни.

Наш «эликсир» тут же взлетел в цене. Теперь его хотели купить не только ради зачетов, но и как сувенир от «убийц Хранителя». Поэтому после возвращения из кабинета декана нам срочно пришлось делать новую партию.

Никита, забыв о ночном приключении, ходил по кампусу с таким важным видом, будто он лично, голыми руками, задушил армию пауков-алхимиков. Даже Звенигородский, получивший от отца не самую приятную голограмму, стал держаться с некоей брутальной небрежностью, постоянно упоминая в разговорах «тот самый меч» и «адреналин в крови».

Однако для меня вся эта слава была лишь фоном. Главное случилось там, в архиве, в тот миг, когда я, пытаясь остановить болтливого мальчишку, инстинктивно выпустил наружу свою Силу, свою Тьму.

Она проснулась! Всего на миг. Но я ее чувствовал. Именно моя Сила послужила причиной взрыва.

Теперь нужно было понять, как вызвать ее снова. Сознательно. По своей воле.

Поэтому весь день я посвятил… экспериментам. Над собой. Мне нужно было найти триггер, тот самый рычаг, который открывает шлюзы.

Начал с самого простого. Решил задействовать эмоции. Скорее всего, именно какая-то из них дала толчок Тьме.

Мне нужна была сильная, яростная злость. То, что всегда было моей второй натурой. Думаю, она должна сработать.

Не долго думая, как только очередная порция «Элексира Строганова» была готова и продана, я отправился в столовую. Наступило время обеда и там можно было найти нужный объект.

Я вошел в помещение, огляделся. Затем решительно двинулся к столику, за которым сидели пятеро здоровенных старшекурсников. Эта компания была знакома даже Сергею Оболенскому. Его память выдала информацию достаточно быстро.

Парни, известные всему Институту и половине столицы как «Охотники Смерти» считались напрочь отбитыми, высокомерными, зарвавшимися мажорами. Название своей компашке эти придурки придумали сами. Все они своей специализацией выбрали боевую некромантию, что в Десятом мире было немного бесполезно, но звучало устрашающе.

«Охотники Смерти» никого не уважали, ни с кем не считались. Преподаватели и ректор терпели их исключительно потому, что это был последний год обучения. Ну и еще, все пятеро относились к узкому кругу дворянской верхушки, считавшейся элитой. Избалованные дети могущественных родителей.

Я подошел вплотную, выбрал условного лидера. В подобных компаниях всегда есть главный заводила. Потом, не говоря ни слова, взял со стола стакан с компотом и медленно, глядя вожаку в глаза, вылил содержимое на голову его дружка, сидевшего рядом.

Все вокруг замерли. Строганов, расположившийся с подносом за соседним столом, побледнел и начал лихорадочно жестикулировать, мол, «Уходи, Оболенский! Тебе кранты!».

— Ты охренел⁈ — Мрачно поинтересовался лидер «Охотников», поднимаясь на ноги.

— Охренел? — холодно переспросил я, мысленно смакуя новое слово. Хорошо звучит. Ярко. — Да, есть такое. Мне не нравится твое лицо. Оно слишком глупое. И дышишь ты слишком громко. Мешаешь мне.

Вид у смертных стал такой, будто я им явил настоящее чудо. Рты открылись, а глаза полезли на лоб.

Но уже в следующую секунду лидера «Охотников» буквально затрясло от ярости. Его товарищи тоже встали с мест, окружив меня. Назревала драка, чего я, собственно говоря, и добивался. Мне нужны были определенные эмоции, яркие и взрывные. Декан же сказал, что нельзя разрушать. А насчёт мордобоя речи не было.

— А ну, проси прощения, сопляк, пока мы тебя на кусочки не порвали! — Рявкнул «охотник».

Я почувствовал, как внутри закипает знакомая ярость. Да! Вот оно! Презрение к этим ничтожествам. Желание стереть их в пыль. Я сконцентрировался, пытаясь направить волну гнева, вывести ее наружу, как в архиве.

Но… ничего не произошло. Ни вспышки, ни гула, ни знакомого холода Тьмы. Только пульсирующая в висках досада.

Вожак компании качнулся в мою сторону, занося кулак для удара. Некромантия некромантией, но применять Силу он побоялся. За такое можно и с последнего курса вылететь. Даже родительские связи не помогут.

Я, не задумываясь, увернулся, поймал его руку на залом, качнул на себя, а потом со всей дури всадил «охотника» лбом в стол. Он громко «крякнул» и сполз на пол.

Второго, который бросился на помощь, резко и очень точно ударил прямо в солнечное сплетение. Этот сложился пополам, издавая булькающие звуки.

Я стоял и хмуро смотрел на троих оставшихся, которые замерли в нерешительности. Во мне не было ни капли столь желанной злости. Только разочарование. Скука. Нудная, рутинная драка с заурядными смертными. Никакой Силы. Никакой Тьмы. Ну что за гадство⁈

— Осечка… — хмуро бросил я противникам прямо в лицо, а затем, раздвинув ошеломленную троицу, промаршировал к столу, за которым сидел Никита.

Плюхнулся на стул, раздражённо подвинул к себе его нетронутое жаркое и машинально принялся есть. При этом усердно соображал, как еще можно вывести себя самого на эмоции. Вариант с дракой, вообще-то, казался мне достаточно надёжным.

— Это же Оболенский…

— Тот самый, ага. Не связывайтесь с ним…

— Оболенский, он как Берсерк. То нормальный ходит, то будто дьявол в него вселяется…

Обрывки фраз доносились со всех сторон, но я на них не обращал внимания. Тут назрела проблема посерьезнее. Моя Тьма снова затихла, а до практического зачета осталось меньше суток.

Следующая попытка вызвать свои же эмоции вышла еще более нелепой. Я решил попробовать действовать от обратного. Отправился в библиотеку, нашел самый тихий, самый удаленный зал и уселся там, пытаясь медитировать. В Империи Вечной Ночи у меня получалось достаточно неплохо погружаться в созерцание Бездны, черпая оттуда силу.

По итогу, через пять минут медитации я резко вскинулся, разбуженный собственным храпом. Тело Сергея требовало банального отдыха, поэтому процесс погружения в свой внутренний мир оно приняло за возможность дневного сна.

Потом я попробовал смотреть на себя в зеркало, пытаясь разозлиться на собственное жалкое отражение. Однако вид очкастого задохлика в дорогом костюме вызывал только горькую усмешку.

Я вышел в парк, походил. Затем отправился к краю той самой пропасти, которая образовалась на месте архива. Попытался представить алхимика, которые продолжал возиться под развалинами. Может, это он оказал на меня такое влияние? Может, моя Тьма всколыхнулась, почуяв родную тваринушку. Но и этот опыт оказался бесполезным. Ни-че-го! Вообще. Даже отдалённого отголоска не уловил.

Похоже, та вспышка была случайностью. Неуправляемым выбросом, спровоцированным непонятно чем.

Убийственно разочарованный, я побрел обратно в главный корпус, проклиная отца с его идиотским завещанием, Десятый мир с его недоделанным магическим фоном и свое нынешнее беспомощное состояние.

Именно в этот крайне неподходящий момент, когда я пребывал в наипоганейшем расположении духа, на пути мне попалась она. Княжна Муравьева. Мы с ней столкнулись лбами. Буквально.

Я, не глядя по сторонам, поворачивал за угол, а она — выворачивала из-за угла. Анастасия резко отшатнулась, я сделал то же самое.

Княжна была одна, не в окружении подружек. В руках у нее виднелись книги. Карие глаза с золотистыми искорками смотрели прямо на меня. На этот раз в них не было прежнего ледяного равнодушия. В них читалось… любопытство. Холодное, аналитическое, но неоспоримое.

— Оболенский, — произнесла Муравьева. Ее голос был ровным, спокойным.

Я кивнул:

— Княжна.

Следующие несколько секунд мы стояли в неловком молчании. Она изучала меня. Мой новый костюм. Мое лицо. Я хмуро наблюдал за девушкой. Именно сегодня у меня не было желания с ней препираться. Но она, как назло, не торопилась освободить дорогу.

— Похоже, слухи о вашем… ночном приключении, не преувеличены, — наконец сказала Анастасия. — Ты выглядишь иначе… не так как раньше.

— Меняются обстоятельства, меняются люди, — ответил я.

— Или люди меняют обстоятельства, — парировала она. — То, что вы сделали с товарищами… Глупо. Безрассудно. Но… требует определенной смелости. Или отчаяния.

— Я не отчаивался. Не льсти себе, думая, будто отлично разбираешься в окружающих. Особенно, не допускай огромную ошибку, решив, будто ты очень хорошо разбираешься во мне. Поверь, правда тебя очень сильно удивит.

Уголки губ княжны дрогнули в едва заметной улыбке.

— Интересно. Твой ответ на экзамене, эта… история с архивом… Ты становишься загадкой, Оболенский. А я страсть как люблю их разгадывать.

Княжна бросила на меня последний оценивающий взгляд, кивнула и пошла дальше, по своим делам.

И вот тогда, глядя ей вслед, поняв, что ее равнодушие сменилось интересом, я вдруг снова почувствовал это. Тот самый, слабый, едва уловимый, но неоспоримый импульс. Не вспышка, как в архиве, а только легкая дрожь, пробежавшая по телу. Словно спящий дракон на мгновение приоткрыл веко.

— Любопытно… — протянул я, прислушиваясь к собственным ощущениям.

Похоже, Тьма реагировала не на мои эмоции. Не на эмоции Каземира Чернослава. Ее будоражат чувства, которые испывает сосуд!