Тучи сгущаются

Резким рывком Инти вскочил и схватил мерзавку за запястья. Та непритворно испугалась, но почти сразу же овладела собой:

-- Инти, я не хотела ничего плохого... Ты просто напился вчера настолько пьяным, что лёг в одежде, и я думала, что тебя будет лучше раздеть...

-- Не лги, Лягушка. Я вижу, какой ты мне сюрприз приготовила, -- глазами Инти показал на иглу. -- Сейчас тебя, гадюка, под арест отведу.

Алая Лягушка поняла, что её песенка спета. Она ещё раз попыталась дёрнуться и освободиться, но Инти держал её крепко.

Через несколько минут связанную Алую Лягушку стража отводила в подвал.

Инти и Горный Ветер, оба бледные, смотрели на отравленную иглу, которая торчала в стоящей на тумбочке небольшой чашки.

-- До сих пор не могу поверить, что всё обошлось, -- сказал Горный Ветер. -- Но если у неё был или есть сообщник, то нельзя сказать, что всё кончилось. Я думаю, надо всё-таки допросить Мастера Ядов. Даже если она взяла иглу без его ведома, то всё равно объяснить ей про яд мог только он.

-- Видимо, ты прав. Но я до сих пор не могу поверить в его виновность.

-- Если он не мог быть её любовником, то тогда против нас и он, и любовник. Ну а если она это делала не по любовным причинам, то дело обстоит ещё хуже. Инти, я боюсь, что враги ещё есть в нашем доме несвязанные, и потому медлить нельзя.

-- Ты сам в состоянии допрашивать? Меня до сих пор трясёт.

-- Да я понимаю, как тебе должно быть сейчас обидно, отец. Если бы мы её вовремя разоблачили, Жёлтая Туника была бы жива. Но хоть мёртвую не воскресить, отомстить за неё злодеям мы можем и должны.

Мастер Ядов стоял перед Инти, понурив голову. Его привели два воина, которые смотрели тоже куда-то в стороны. Мастер Ядов говорил:

-- Виноват я перед тобой, благодетель мой. Очень сильно виноват. Полгода назад Алая Лягушка стала проявлять ко мне интерес. Точнее, сначала к моим ядам. Она спрашивала меня по поводу своего имени, мол, какой яд делается из таких лягушек, и я не увидел в этом никакого подвоха, думал, что ей просто интересно. Увлекшись, и про другие яды рассказал. Она также имела доступ к моей мастерской, знала, где ключ, чтобы там убирать. Знала дни, когда я ухожу в университет... Виноват перед тобою я в том, что вовремя не рассказал про один момент: однажды она попыталась соблазнить меня. Стала говорить, что тебе, Инти, всё равно на неё плевать, и что мы можем позволить себе немного удовольствия. Я отказал, рассказав о своей беде. Инти, мне было стыдно рассказать про её поцелуй, я уже тогда понимал, что скучающая страстная женщина всё равно заведёт себе любовника. И когда я возвращался из университета, я порой обнаруживал на своей постели пятна от мужского семени. Ты знаешь, что таких пятен для меня оставить просто невозможно! Но я... я побоялся поднять скандал. Тогда слишком многим пришлось бы рассказывать о моей беде, а я... я слишком боюсь позора. Я пытался сам выследить, кто её любовник, и не смог. Я догадываюсь, что случилось в тот роковой день: Желтая Туника вошла в дом, увидела там любовников, а застигнутая врасплох Алая Лягушка решила убить лишнюю свидетельницу. Эта игла -- скорее всего яд одной из змей, смерть от него мгновенна, просто останавливается сердце и всё. Если бы я поднял скандал раньше... Но я сам надеялся выследить твоего оскорбителя. Увы, я так и не узнал кто это.

Инти ответил:

-- Я не могу тебя обвинить. Я... я слишком понимаю тебя. Юношей, почти мальчиком, тебя искалечил Прижигатель, лишив возможности любить и иметь семью. Жестокие люди, склонные смеяться над такими, как ты, не понимают, что волею судьбы вполне могли бы оказаться на твоём месте. В утешение тебе я могу сказать, что ты всё-таки прожил жизнь не зря, принёс много пользы.

-- Ты прогонишь меня из дому, Инти?

-- Думаю, что после всего, что тут случилось, тебе и самому едва ли захочется оставаться в этом доме.

-- Да, мне не хочется. Но ведь ты выгонишь меня из столицы?

-- А вот этого я, пожалуй, делать не буду. Таково уж твоё ремесло, что к тебе неизбежно будут проявлять интерес всякие сомнительные личности. Так что лучше не облегчать им дело. Комнату в Университете тебе выделят, я похлопочу, а наказание... тебя и так будет грызть собственная совесть, что дополнительного наказания и не нужно.

В этот момент один из воинов, который привёл Мастера Ядов, не выдержал и, бросившись на колени, признался:

-- Это сделал я.

-- Жидкий Пламень? В чём ты винишь себя?

-- Увы, это правда. Позволь, я тоже расскажу тебе, как всё получилось. Ну, спутался я около трёх месяцев назад с твоей женой. Я человек страстный, плоть моя и душа любви жаждали, а тут скучающая женщина, которая плачет от того, что муж на неё внимание раз в месяц обращает. Ну, вот я и... в конце концов, я мужчина. И хотел любви.

-- Но если вы так любили друг друга, то почему не могли по-честному... я ведь её бы отпустил без скандала. И Жёлтая Туника была бы жива.

-- Да понимаешь, Инти. Жениться на ней... все-таки, сколько ей лет и сколько мне. К тому же она бесплодна. И к хозяйству не очень прилежна. Да и боялся я, что мне она тоже со скуки изменять начнёт. Хотелось простой интрижки без обязательств.

-- То есть ты, в общем-то, знал, что твоя возлюбленная не так уж тебя и любит, но всё-таки хотел развлечений? -- спросил Горный Ветер, -- От европейцев этой дряни набрался?

-- Ну... да, читал я, что у них это серьёзным проступком не считается.

-- Не считается, -- буркнул Горный Ветер. -- Потому что у них ни слуге жениться нельзя, ни замужней женщине развестись. Неужели ты не понимаешь, что ты поступал подло по отношению к моему отцу? Тебя это не смущало?

-- Ну... да, нехорошо поступал. Ну, мне думалось, что Инти ничего не узнает, и мы никому не навредим. Откуда я мог предугадать, что Жёлтая Туника вернётся домой так не вовремя и увидит, что мы развлекаемся на кровати у Мастера Ядов? Она заглянула, увидела нас, а потом пошла наверх в свою спальню. Алая Лягушка вскочила и побежала за ней. А я замешкался, одеваясь. Когда я прибежал туда, я увидел, что Жёлтая Туника уже мертва, а Алая Лягушка стоит над трупом и улыбается своей змеиной улыбкой. "Что ты наделала?" -- спрашиваю я в испуге. "Молчи, и всё будет хорошо", -- сказала она. Потрясённый, я больше ничего не сказал, только повернулся и ушёл.

Инти с горечью сказал:

-- Да, я верю, что ты не хотел становиться убийцей. Но теперь ты понял, что на твоих руках кровь Жёлтой Туники тоже? Потому что ты совершал подлый поступок, внушая себе, что он не так уж подл и вообще простителен.

-- Да, я виноват. Ожидаю жесточайшей кары.

В Тавантисуйю последние слова обозначали готовность на смертную казнь. Инти сказал:

-- Насчёт жесточайшей кары ты, пожалуй, переборщил. Я и сам виноват в какой-то степени в случившемся -- надо мне было раньше с этой мерзавкой развестись. Я ей предлагал, впрочем... она не захотела. Видно, держала её не любовь, а мой дом и богатый паёк. Скорее всего, тебя отправят в ссылку, ну и служба твоя закончена.

-- Инти, арестуй меня!

-- Зачем это нужно? Разве ты собираешься сбегать?

-- Ну, всё-таки, для порядка....

Горный Ветер ответил с иронией:

-- Ты думаешь, тебя к Алой Лягушке в камеру посадят? И вы напоследок... порезвитесь?

-- Если бы ты это сделал, я бы её там, в камере, и прибил. Но я знаю, что посадят в отдельную.

Инти сказал:

-- Ладно, хорошо, пока дела сдай нашему секретарю. И у тебя в столице вроде родители живут?

-- Да.

-- Сходи к ним попрощаться. И заодно лучше сам расскажешь, что ты натворил. Будет лучше, если они это услышат из твоих уст.

Когда Жидкий Пламень ушёл, Горный Ветер сказал отцу:

-- Что-то не нравится мне всё это...

-- Кому же понравится!

-- Может, зря мы его отпустили? Мне кажется, что он сказал не всё... Далеко не всё... Какое-то слишком шаблонное признание. Как в дурных европейских романах. А если на деле за этим стоит какой-то заговор?

Инти махнул рукой:

-- У тебя профессиональная болезнь, везде уже заговоры мерещатся.

-- Я не утверждаю наверняка, но может, лучше послать за ним слежку?

-- Да куда он денется! У нас в Куско никто не пропадает. К тому же он сам не отпрашивался. Никто не мог предвидеть, что он уйдёт.

-- Воля твоя, отец, но у меня нехорошие предчувствия.

-- Тебе бы отдохнуть в нашем замке, сынок...

-- Отдых куда больше тебе нужен, отец. Ложись и постарайся уснуть.

Когда отец послушался, Горный Ветер всё-таки дал приказ двум своим людям найти Жидкого Пламеня и следить за ним издали. За окном рассветало. Горный Ветер тоже лёг спать, сказав, чтобы его не будили в час подъёма, только по очень срочным делам. На некоторое время ему даже удалось забыться, но тут... тут его разбудили его люди. Было уже светло, и от недосыпа невыносимо болела голова: Так, нужно принять коку... и как-то въехать в то, что они говорят:

-- Жидкий Пламень мёртв. Он прыгнул со здания Университета. Или его столкнули, теперь не поймёшь.

-- Университета? Да что он там делал, родители у него в противоположной стороне живут... Убийство или самоубийство... похоже, ещё одна тайна ушла из-под пальцев. Но хоть Алая Лягушка обезврежена.

И всё-таки Горный Ветер встав, пошёл к Мастеру Ядов. Тот после ночного разговора так и не сомкнул глаз.

-- Послушай, Панголин, давай поговорим без протокола. Я вот одного не могу понять: ты ведь больше всего на свете боялся, что кто-то разузнает твою тайну и опозорит тебя, так? Но зачем ты тогда признался Алой Лягушке? Почему не мог сказать, что просто не можешь пойти на столь предательский поступок по отношению к Инти?

-- Я именно это сначала ей сказать и пытался. Но она угрожала, что про меня в Университете пустит слух, что я кого-то по приказу Инти отравил. У меня и так там отношения не со всеми гладкие, человек, связанный с Инти, у всех на подозрении, но она могла сделать так, что мне там работать вообще невозможно станет, в теплицу доступ закроют.

-- Значит, вот так угрожала... Нет, тут явно нечто большее, чем просто прихоть скучающей женщины. Я чую, что за этим какой-то заговор стоит.

-- Спроси на эту тему Жидкого Пламеня, я тут больше ничего не могу сказать.

-- Он мёртв. Сегодня ночью его кто-то сбросил с крыши Университета.

Мастер Ядов так и присел, едва сдержав крик ужаса.

-- Ты переселишься в Университет, но за тобой будут следить, а сейчас мне вот что скажи: не могла она знать или Жидкий Пламень про наш проект? Потому что если могли... придётся его закрывать.

-- Нет-нет, это исключено. Я не рассказывал ей ничего такого, о чём до того не написал бы в книге, а книга так и эдак есть в доме и не под замком. Я не думал, что она меня шантажировать будет...

-- А может быть так, Панголин, что кто-то хотел получить путём шантажа такого нужного человека как ты? Чтобы было легче травить своих врагов.

-- Всё может быть, не знаю. Я знаю, что избрал опасное ремесло. Но ведь ты спасёшь меня?

-- Только если сам глупить не будешь. А иначе не смогу просто.

-- У тебя есть план?

-- Как раз обдумываю. В общем, мы должны сделать вид, что поссорились. А общаться по проекту будем только через твоего ученика.

-- Мне принять на себя вину Жидкого Пламеня?

-- А ты сможешь?

-- Это мне проще, чем признаться в моей беде. Но если суд будет открытый, то... Алая Лягушка всё испортит, ей уже точно терять нечего, за убийство её ждёт казнь.

-- Да... сложная ситуация. Теоретически с ней можно поторговаться, обещав жизнь, но потом она может опять же всю жизнь шантажировать... А ты мог бы в случае нужды поступить с ней по справедливости?

-- Я не отравитель...

-- Но ведь она убила Жёлтую Тунику. И только чудом не убила моего отца! В конце концов, безболезненная смерть от яда даже гуманнее виселицы. Хоть позора избежим...

-- Я не палач.

-- Впрочем, это не значит, что я тебе что-то такое указываю сделать прямо сейчас. Нарушать закон можно только в самом крайнем случае.

Горный Ветер вошёл в камеру к Алой Лягушке. Только что закончилась торжественная похоронная церемония, и горечь потери придавала Горному Ветру решимости. Отец был совсем плох, Горному Ветру вместе с Асеро пришлось поддерживать его под руки. Горный Ветер так и не посвятил Первого Инку в подробности того, что произошло ночью, думал рассказать позже, но тот не мог остаться, срочно вызвал гонец с пакетом с алой каймой. Даже конца торжественной церемонии не дождался, сразу тут же и вручил. Ладно, пусть придётся действовать на свой страх и риск, но теперь преступница ответит за всё.

Алая Лягушка сидела, съежившись в углу, и своим видом напоминала змею, готовую совершить смертельный бросок. Загнана в угол, но ещё опасна. Горный Ветер сказал ей твёрдо:

-- Вот что, ты сама знаешь, что твоя жизнь сейчас на волоске висит. Нам известно про тебя довольно много. Мы с Инти знаем теперь, что тобой руководила вовсе не ревность. Что за всем этим стоит заговор, и ты сливала заговорщикам секретную информацию. Что вы хотели затащить в свои сети Панголина. В общем, если ты будешь запираться, то ты обречена. За смерть Жёлтой Туники и покушение на жизнь Инти тебя ждёт виселица. Но если ты всё расскажешь, то Инти способен тебя помиловать даже в обход закона, дать подложные документы, и начинай новую жизнь где-нибудь на окраине Атакамы. Соглашайся, выбор невелик...

-- Меня точно пощадят?

-- Этого я не могу обещать клятвенно. Но ты знаешь, что Инти пощадил кухарку, которая едва не отравила его. И простил ей смерть собаки, съевшей его ужин.

-- Жёлтая Туника не собака...

-- Да, это верно. Всё-таки мой отец любил её, сколько бы ни говорил обратное... Впрочем, убийство человека -- это в любом случае убийство человека. Но вот только мой отец ради спасения чужих жизней порой способен простить многое. Так что если твои признания помогут спасти множество жизней, то... сама понимаешь, что ты можешь рассчитывать на помилование.

-- В общем, у тебя есть время на раздумья до завтрашнего дня, -- сказал Горный Ветер и вышел.

На следующее утро Горного Ветра срочно вызвал Асеро, сразу дав понять, что разговор предстоит наедине, с глазу на глаз.

Асеро даже не стал приглашать племянника во внутренний сад, где была не исключена вероятность случайного подслушивания людьми из охраны, а выбрал для разговора Галерею Даров, где любого приближающегося человека можно заметить издалека.

Галерея Даров опоясывала внешнюю сторону дворца, и в ней были выставлены все символические дары первому Инке. Обычай преподносить подарки правителю шёл из глубокой древности, но со времён Манко возник обычай собирать их в одном месте, ибо Манко, до конца жизни сохранивший непритязательность в быту, в силу этого не хотел использовать по прямому назначению многочисленные драгоценные подарки, в изобилии поступавшие от из разных частей его страны. Поэтому ковры и драгоценности выставляли в особой галерее, и вскоре установился обычай, согласно которому в дни отсутствия Первого Инки во дворце туда стали пускать всех желающих. В Тавантисуйю не боялись воровства, и потому за сохранность дорогих подарков никто не беспокоился, к тому же их кража в глазах тавантисуйцев была бы сродни святотатству. Асеро даже думал сделать возможность посещения галереи ежедневной, но его отговорили по соображениям безопасности.

-- Вот что, Горный Ветер, я, конечно, всё понимаю. Цена тут -- честь семьи, возможно, даже, что и жизнь и здоровье твоего отца, а Алая Лягушка была такой гадюкой... Я и сам не знаю, как поступил бы на твоём месте, может быть, и также... Но всё-таки... Всё-таки убивать ты её был не должен.

Горный Ветер был так ошарашен этой новостью, что не знал, что и сказать.

-- Погоди, дядя... значит, она мертва?.. Я не знал. Клянусь тебе, я не делал этого!

-- Тихо... не кричи. Но ведь ты предлагал Панголину по-тихому её убрать? А ведь это беззаконие.

-- Ладно, Асеро, я скажу... Я рассматривал это как вариант, если совсем не будет другого выхода... Да, были у меня такие мысли. Но делать я этого не делал! И приказывать ему не приказывал. Значит, Панголин рассказал тебе всё, что случилось у нас дома в ночь перед похоронами?

-- Рассказал. Ты на него за это обижен?

Горный Ветер на минуту задумался:

-- Нет, -- сказал он, -- просто немного странное ощущение. Обычно самому приходится разбирать чужие доносы, а тут донос на меня. Есть люди, которые считают донос всегда подлостью. Я не из таких. Нет, конечно, когда один человек стремится заведомо оболгать другого, то это подлость, кто бы спорил. Но если сообщают правду, то это подлость только в том случае, если считаешь того, кому доносят, врагом. Ну, или хотя бы чужим. Ну а это не наш случай. А я, в общем-то, и сам собирался рассказать всё тебе и спросить совета. Думал, после похорон, но тут этот пакет с алой каймой...

-- Да, из-за него я не мог остаться с Инти, хотя хотел этого. Увы, ради государственных дел приходится даже друга бросать в трудную минуту, хотя он так нуждался в моём плече...

-- Ты и так его поддержал. Народ не ожидал, что ты возьмёшь и подойдёшь к нему как просто смертный и будешь его поддерживать, как брат брата.

-- Перед смертью все равны, -- сказал Асеро назидательно, и со вздохом добавил, -- жаль, что многие об этом забывают, и начали при моём появлении всячески выражать своё почтение. Но всё-таки объясни, зачем ты ходил к Алой Лягушке вчера в камеру?

-- Да припугнуть хотел. Короче, у меня смутные подозрения были, что за всем этим заговор стоит, ну и блефанул я. Сказал, что знаю больше, чем знаю в надежде её расколоть. Ну а там уж... или она сама с собой покончила, или её убрали. Ну, может моя косвенная вина тут и есть, но на такой исход я никак не рассчитывал. И отец о моём походе туда ничего не знал. Вообще он всё ещё очень плох, чтобы делами заниматься. Конечно, я попробую отыскать какие-то концы по списку тех, кто её охранял ночью, но не думаю, что хоть что-то раскопаем. Теперь только и остаётся выйти из этой истории с как можно меньшим позором....

Асеро обнял племянника:

-- Я понимаю твоё горе. Ведь Жёлтая Туника пыталась заменить тебе мать... Не сказать, чтобы это у неё получилось, но она пыталась. И сестёр твоих жалко, теперь они сироты. Но главное, береги сейчас отца. Инти очень сильный человек, он уже немало горя перенёс, справится и с этим, если его позором не добивать. Понятно, что всего официально лучше не объявлять, хотя и замолчать всё целиком не получится. Когда покончите с этим неприятным делом, отца всеми правдами и неправдами уговори отдохнуть, чтобы к визиту англичан он уже мог к делам вернуться.

-- А когда нам ждать визита англичан?

-- Боюсь, что довольно скоро. В пакете как раз было сообщение на эту тему. Во-первых, поспешу тебя обрадовать, сыновья Зоркого Глаза доставлены в Тумбес. Телесное здоровье у них не сильно пострадало, но вот душевное оставляет желать лучшего.

-- Это значит, что в качестве возможных кандидатов на престол на них рассчитывать нельзя, ? мрачно заметил Горный Ветер. ? Я почти уверен, что всю авантюру устроили ради этого.

-- Не знаю. Во всяком случае, не исключительно ради этого. Старый Ягуар пишет также, что если мы не согласимся на торговлю с Англией, то в Тумбесе может даже случиться восстание. Слишком много людей завязано на торговлю и не хотят работать на аквафермах. Говорит, что если мы откажем, то нужно вводить войска, а иначе его и вовсе могут вышвырнуть не просто с его поста, но и в самом что ни на есть буквальном смысле, схватить и вышвырнуть из дворца прямо на площадь. Скажи, неужели там дела настолько плохи?

-- В Тумбесе и в самом деле обстановка напряжённая. Однако Старый Ягуар всё-таки преувеличивает: силы, настроенные против инков, не так сильны, чтобы победить в одиночку. Другое дело, если им будут помогать из-за рубежа. Вот, к примеру, если в Тумбесе начнут, а англичане им помогут... Или те выступят, рассчитывая на помощь англичан.

-- Порой мне кажется, что, давая согласие на торговлю с Англией, мы совершили опасную ошибку. Но ничего уже не переделать. Принятое решение надо выполнять. Одна надежда, что они просто не примут наших условий. Вот и я хожу здесь отнюдь не из желания побаловать свой взор прекрасными изделиями. Именно через эту галерею к трону должно будет пройти английское посольство, и после этого нужно было подарить им что-то, что по великолепию не сильно бы уступало выставленным сокровищам.

-- Не думаю, что такой подарок будет иметь большое значение, если у них есть насчёт нас какие-то определённые планы. Наша задача эти планы как можно быстрее разгадать и предотвратить. Да к тому же у меня сейчас голова забита другим -- какое официальное объяснение дать тому, что случилось в нашей семье? Если мы скажем, что Алая Лягушка отравила соперницу из ревности, а потом, когда её преступление раскрыли, покончила с собой, это будет удовлетворительный вариант?

-- Думаю, да. Ладно, иди, чувствую, что у тебя много дел. А я всё-таки подумаю над подарком англичанам.

После того как Горный Ветер удалился, Асеро ещё несколько минут думал над подарком англичанам, однако ничего путного в голову не приходило. Он понял, что ему надо с кем-то посоветоваться, но не очень понимал, кто тут мог бы быть полезен. Вдруг он увидел, что в Галерею Даров к нему зашёл Славный Поход.

-- Приветствую тебя, брат! -- сказал Асеро. -- Надеюсь, ты не принёс мне дурных вестей?

-- Пока, хвала богам, всё спокойно. Никаких угроз и провокаций со стороны белых людей не заметно.

-- Значит, ты считаешь опасения Старого Ягуара необоснованными?

-- Не знаю. Это дело наших бойцов невидимого фронта. Моё же дело -- фронт видимый. Армия боеспособна, провокаций на границах нет, что ещё надо?

-- Вот что, Слава... Я тут в раздумьях, что подарить англичанам.

-- Нашёл проблему, ? пожал плечами Славный Поход, ? подари им каких-нибудь золотых безделушек.

-- Нет, только не золото... Они же их переплавят. Эти варвары совсем не ценят труд наших мастеров. В золотых изделиях они видят лишь золото и всё.

-- Подарок монарху -- не переплавят.

-- Допустим. Но всё равно ведь блеск золота возбуждает в них алчность и... и желание нас ограбить. Наша страна и без того в глазах белых людей является страной золотых безделушек. Нет, я хочу, чтобы дар подчёркивал нашу силу, чтобы белые люди поняли -- к нам нужно относиться как к равным, а равными они считают лишь тех, кто способен дать отпор грабежу... Надеюсь, ты понимаешь мою мысль?

-- Понимаю.

-- Может, подарить им искусно отделанное оружие?

-- Не думаю. Изукрашенные кинжалы никто не воспринимает всерьёз. К тому же они наоборот, могут воспринять это как жест покорности.

-- Пожалуй, ты прав. Но тогда что?

Вдруг взгляд Асеро остановился на одной из висевших поблизости картин. Перед Великой Войной, когда был велик интерес ко всему европейскому, в Тавантисуйю стали популярны картины на холстах и написанные масляными красками. Тогда они казались чем-то вроде окна в другой мир. Но после Великой Войны европейское искусство, слишком тесно связанное с христианством и перегруженное чуждыми для тавантисуйцев идеями и символикой, как-то уже перестало привлекать. В развившейся живописи стали совмещаться европейская техника и своё, национальное содержание. Всё это в полной мере относилось и к полотну, которое теперь привлекло взгляд Асеро.

Картина называлась "Волею короны". Она была написана в первые годы после Великой Войны и была преподнесена в дар уже угасающему Манко. Художник запечатлел на ней последние мгновения жизни его сына Тупака Амару. Некоторые говорили, что художник был в толпе среди тех, кто видел казнь несчастного, и потому изобразил так точно эшафот и палачей, и даже Франсиско де Толедо нарисовал с портретной точностью; другие говорили, что хотя художник и партизанил в том районе и даже мог видеть де Толедо живьём, саму казнь Тупака Амару вряд ли видел, так как главный герой картины, несмотря на то, что в жизни ему было около тридцати, выглядел прекрасным юношей, а не зрелым мужем. Впрочем, со стороны художника тут могла быть и намеренная идеализация. Образ полного жизни юноши, смело отталкивающего палача и страстно призывающего народ к борьбе за свободу, как нельзя лучше контрастировал с неподвижным и в своей мрачности похожим на каменную статую старцем де Толедо. А повешенные товарищи Тупака Амару были специально нарисованы похоже на распятие, которое возвышалось над де Толедо и сгруппировавшихся возле него священников. Внизу картины предатель получал свои грязные деньги. До того Асеро не очень любил останавливать свой взгляд на этой картине, ибо палачи-каньяри слишком живо будили в нём неприятные воспоминания. Так что теперь он смотрел на картину почти что свежим взглядом.

-- Вот это то, что нужно, ? сказал Асеро. ? С одной стороны, она показывает, что наши мастера не хуже европейцев умеют рисовать людей почти как живыми. С другой, она ясно показывает, что инки не сдаются и способны бороться до конца даже в безнадёжной ситуации. Ну и подколка под христианство -- что это за бог, ради которого столь прекрасных людей обращают в трупы?

-- А ты не думаешь, что отдавать такую картину было бы слишком жирно?

-- Подлинник, разумеется, жирно. Но можно ведь снять копию.

-- Художник, нарисовавший её, давно умер.

-- Разумеется. Но ведь у него должны были остаться ученики. Надо бы поинтересоваться на этот счёт у нашего Главного Глашатая...

Славный Поход только пожал плечами. Как и Асеро, Славный Поход недолюбливал Жёлтого Листа, но если к нему обратиться надо, то значит надо. Свои прямые обязанности тот выполнял, не придирёшься.

Видно, под влиянием картины Асеро приснился тревожный сон. Будто он опять на войне с каньяри, с небольшим отрядом в горах пытается спастись, но каньяри очень много и они вот-вот окружат. И во главе их вождь по имени Острый Нож. Именно это доносил Асеро его разведчик. И в этот момент Асеро осознал, что рассказывает ему это не кто иной, как Горный Ветер, и осознал, что это невозможно, ведь во время войны с каньяри Горный Ветер ещё малышом был, а потом Острый Нож был казнён, и даже в случае новой войны никак не мог встать из могилы. Поражённый нелепостью этих противоречий, Асеро проснулся. А, проснувшись, обнаружил, что Луны рядом нет. Часы показывали, что до конца послеобеденного отдыха оставалось ещё около получаса. Конечно, нелепо было предполагать, что Луну прямо с супружеского ложа похитили какие-то сверхъестественные силы -- скорее всего, она просто вышла по нужде, но Асеро всё равно было тревожно. К тому же он понимал, что всё равно больше уже не заснёт, а тупо валяться в постели как-то не хотелось.

Проходя по садовой дорожке, Асеро услышал вдруг тихие сдержанные рыдания. Заглянув за кусты, которые образовывали что-то вроде беседки (специально так посадили, чтобы у дочерей было что-то вроде домика для игр), Асеро увидел, что Луна сидит внутри на земле и тихо плачет.

-- Любимая, ты чего? Кто посмел тебя обидеть? -- сказал Асеро, подсев рядом.

Луна прервала плач и сказала:

-- Асеро, мне надо поговорить с тобой серьёзно. Я знаю, что ты сам до недавнего времени всячески сторонился дочери Жёлтого Листа, но теперь сам за ним послал для разговора. Скажи прямо, ты согласен на брак с его дочерью? Ведь ко мне ты охладел, уже много дней не выполняешь своих супружеских обязанностей.

-- К Жёлтому Листу я обратился вовсе не за дочерью, а по его прямым обязанностям. Жениться на его дочери я не буду ни при каких обстоятельствах -- потому что знаю, что она сама против. А насиловать кого бы то ни было я в жизни не буду, это противно моей природе. Впрочем, мне и по доброй воле никакая другая женщина не нужна, я тебя люблю. Или ты сомневаешься в этом? Но как я могу доказать тебе это?

И он стал покрывать заплаканные щеки своей жены поцелуями.

-- Тогда почему ты столько времени не касался меня?

-- Луна, как будто сама не видишь, что тут творилось последние дни.

-- Но ведь ты всегда находил утешения в моих объятиях.

-- Луна, у тебя должны же были начаться истечения, а их нет, может быть...

-- Истечения у меня уже были, но прошли быстро. Неужели ты думаешь, что я ещё могу забеременеть. Кого ты обманываешь, меня или себя?

-- Никого не обманываю, моя мать сколько лет была бесплодной, прежде чем родила на свет меня? И ты можешь! Скажи, что я должен сделать, чтобы ты убедилась, что я не холоден? Овладеть тобою?

-- Да...

И стал развязывать шнурок, на котором держались его штаны.

-- Асеро, ты с ума сошёл, прямо здесь...

-- А отчего нет? -- сказал Асеро, вешая штаны на куст -- как давно мы не позволяли себе маленькие шалости -- ведь ночью я не могу видеть твою красоту.

В какой-то миг Луна заколебалась, ведь их могли застать за столь легкомысленным делом, но после минутных колебаний совершенно спокойно дала развязать у себя верёвочки, скреплявшие платье, и окончательно отбросив все сомнения, отдалась самому страстному и нежному любовнику, о какого только способно представить себе женское сердце.

-- Ну как, теперь ты убедилась, что я вовсе не холоден к твоей красоте? -- спросил Асеро, одеваясь обратно.

Но Луну уже волновало другое.

-- Послушай, когда ты делал это со мной, я почувствовала нечто странное. Не боль, нет... Не знаю, как это описать... но так у меня было, когда я была беременна.

-- Но ведь у тебя же были истечения?

-- Были. Но довольно слабые. А такое бывает и в начале беременности... Может, мы и в самом деле зря это сделали, а если выкидыш будет?

--Не обязательно. Впрочем, ты всегда вначале немного тревожна, так что хороший знак. Ладно, что теперь гадать, тут только время покажет, -- сказал Асеро, завязывая жене пояс и ещё раз целуя её напоследок. -- В любом случае, что сделано то сделано.

Жёлтый Лист быстро узнал всё необходимое. Разумеется, автор картины умер, но после него остался сын, в мастерстве мало уступающий отцу. Однако делать копию тот почему-то наотрез отказался. Заявил, будет об это говорить, только если сам Первый Инка согласится явиться к нему и уговаривать. Передавая это, Жёлтый Лист предложил как-то наказать строптивого художника, но Асеро напротив, согласился явиться к нему и поговорить лично.

Асеро реши нанести визит к Графитовому Карандашу вместе со Славным Походом. Идти один Асеро, если честно, несколько робел, так как до того ему не приходилось напрямую иметь дело с художниками и поэтами, и он не знал, как с ними лучше всего находить общий язык. Если бы не печальные обстоятельства в семье Инти, то можно было бы отправиться вместе с Инти или Горным Ветром, которые знали эту среду не понаслышке, но увы, теперь им явно не до того.

От Горного Ветра Асеро слышал, что художники и поэты порой слишком капризны, так как знают о своей уникальности и незаменимости, но тут был случай из ряда вон. Потребовать к себе самого Первого Инку -- это было неслыханно, и Асеро подозревал, что за этим стоит что-то более важное, нежели простая спесь. Потому он и позвал с собой на всякий случай Славного Похода.

Оставив охрану снаружи, Асеро и Славный Поход вошли внутрь дома, не запертого по тавантисуйским обычаям. Вообще дома в Тавантисуйю обычно не совмещались с мастерскими, но для художников нередко делали исключение, так как тем было неудобно доходить до мастерских, расположенных на другом конце города.

В нос вошедшим ударил запах краски. Полуприкрытая тканью юная девушка, очевидно смутившаяся своего не вполне пристойного вида, тут же спорхнула с места, где только что позировала, и скрылась за занавеску, где, видимо, принялась торопливо одеваться, так как через довольно короткий промежуток времени она выпорхнула оттуда в платье и поспешила скрыться с глаз долой.

Асеро ужасно смутился тем, что помешал работе, а ещё более тем, что увидел ровесницу старшей дочери в таком легкомысленном виде, и потому в первый момент не знал, как начать.

-- Срамота, ? сказал Славный Поход, ? неужели людей так обязательно надо рисовать в голом виде? Можно же без этого обойтись.

-- Нельзя, ? ответил художник, так и не оторвавшись от своего занятия, ? если белые люди выставляют рабов и рабынь на рынках нагими и полунагими, то я не могу их рисовать одетыми.

Асеро подошёл к мольберту и заглянул через плечо. Она действительно изображала рабовладельческий торг, и среди невольников была точная копия той красавицы, которую они только что спугнули. Впрочем, на картине её нижнюю часть тела была скрыта за кем-то из её лишь контурно намеченных товарищей по несчастью, а грудь она стыдливо прикрыла, так что всё внимание зрителя поневоле приковывало её лицо, на котором отражались стыд, отчаянье и испуг. Бояться ей при этом было чего -- к ней с явно нескромными целями протягивал руку потенциальный покупатель-европеец.

-- Всё равно срам и непристойность, ? ответил Славный Поход, ? ну все мы знаем, чем белые люди промышляют, но рисовать-то это зачем?

-- Затем, что не все могут себе это представить и не все могут съездить к христианам, чтобы это увидеть. Я видел работорговлю в дни своей юности, и хочу запечатлеть это прежде, чем сложу свои руки навсегда.

Тут художник обернулся, и Асеро увидел, что тот очень стар, по возрасту годится ему в отцы, а своей юной модели -- в дедушки. Но ещё больше Асеро поразило то, что хотя старик не мог не заметить льяуту на головах вошедших, он и продолжал вести себя так, точно перед ним -- обычные горожане.

-- Скажи мне, Графитовый Карандаш, ? начал Асеро, ? тебе передавали про мою просьбу снять копию с картины твоего отца?

-- Передавали. Но сделать я это могу лишь при одном условии.

-- При каком? Ты знаешь, что я могу если не всё, то очень многое.

-- Сними свой запрет на показ моей картины.

-- Но я ничего не запрещал, ? удивлённо развёл руками Асеро.

-- Не лукавь, государь, Жёлтый Лист запретил показ от твоего имени. Даже у себя я обязан держать её за занавеской, чтобы не увидели случайные посетители.

-- Там что, опять что-то непристойное? ? спросил Славный Поход.

-- Нет там ничего непристойного, впрочем, Жёлтый Лист считает иначе, ? ответил художник, подошёл к стене и отдёрнул занавеску и Асеро на некоторое время потерял дар речи от изумления и восхищения.

Полотно было подписано "Атауальпа в Кахамалке", впрочем, сюжет картины был понятен любому мало-мальски знакомому с историей родной страны тавантисуйцу. В левой части картины был изображён царственный пленник, с болью и отчаяньем смотревший в окно под потолком справа, где сквозь решётку был виден кусочек синего неба, зелени и какая-то птичка. Кандалы пленника переливались стальным блеском, который казался мертвенным на фоне желтого одеяния и золотых украшений. Внизу под окном был расположен низенький столик с изысканными яствами и напитками, но было очевидно, что царственный пленник не притрагивался к еде. Разве может вся эта роскошь радовать того, кто потерял свободу и обречён на унизительную казнь? Хотя Асеро не знал, что натюрморты с дорогой посудой и увядающими цветами и фруктами для европейских художников являются символом быстротечности времени и неумолимо приближающейся смерти, а вино в чаше -- символом страдания, которые герою предстояло испить, но картина была вполне понятна и без такой расшифровки.

-- И что Жёлтому Листу могло тут не понравиться? ? спросил, наконец, Первый Инка, обращаясь не столько к автору картины, сколько к самому себе.

-- Возможно, он считает неправильным напоминать о поражениях, ? сказал Славный Поход.

-- Но у нас и так эту историю знает каждый школьник, ? возразил Асеро, ? хотя знать -- одно, а вот так увидеть -- другое.

-- Жёлтый Лист увидел в этой картине непочтение к потомкам Солнца, ? ответил Карандаш.

-- Что за бред, ? сказал Асеро, ? я не вижу здесь никакого непочтения. Похоже, Жёлтый Лист решил на всякий случай перебдеть. Когда-то такие, как он, "Позорный мир" пытались запретить, но хотя теперь это кажется смешным, урок не всем впрок. Разрешение я могу написать сегодня же, а с Жёлтым Листом я поговорю.

-- Умоляю тебя, государь, сними его с должности Главного Оценщика. Сам видишь, что из-за его желания перебдеть многие прекрасные произведения не могут дойти до народа.

-- Хорошо, сниму. Кого бы хотел видеть ему на замену?

-- Государь, а зачем ему замена? Зачем вообще кто-то должен оценивать наши творения на предмет крамолы? Почему ты не можешь предоставить свободу творить для пера и кисти?

-- Нет, этого я сделать не могу, ? ответил Асеро, густо покраснев, ? я верю, что лично ты честен и ничего дурного не замышляешь. Но можно ли так поручиться за всех, кто держит в руках кисть и перо?

-- Поверь тому, кто держит в руках кисть не один десяток лет, ? сказал старик, ? мы можем рисовать только правду. Неправду написать просто невозможно, кисть тебя не послушается.

-- Почему?

-- Чтобы творить -- нужна внутренняя убеждённость.

-- Так правда или внутренняя убеждённость? ? переспросил Асеро.

-- А разве это не одно и то же? ? удивился старик.

-- В том-то и беда, что нет. На моей памяти были случаи, когда люди, в чьей невиновности многие были искренне убеждены, оказывались неожиданно для всех преступниками. И доказательства были неоспоримы. Случается, что преступники, стараясь произвести впечатление на слушателей, весьма убедительно лгут, а потом за ними другие повторяют ложь, искренне веря в неё. А по твоей логике убедительно лгать невозможно.

-- В суде иные и в самом деле правдоподобно лгут, никто не спорит, однако перо и кисть лгать не способны.

-- Как сказать... У христиан немало книг, в которых описывается, что я предаюсь жестоким тиранствам и непотребствам. Я не буду говорить подробнее, ибо даже краткий пересказ этих мерзостей способен вогнать в краску. Но, тем не менее, их авторы убеждены, что они пишут правду, ведь, хотя они не знают обо мне ничего, но, по их мнению, противник христианства должен творить жестокости и предаваться непотребствам. Но оттого, что они представляют меня жестоким извергом и развратником, это же не становится правдой.

-- Допустим, пером лгать и получается. Но кистью всё-таки нет.

-- Пусть даже и так. Однако правда всё равно у всех разная. Во дни своей юности я был в Испании и видел во дворце портрет Карла V. Если бы я не знал, что это тиран, по вине которого наша родина едва не захлебнулась собственной кровью, то я бы, глядя на портрет, никогда бы такого не подумал. И ведь тот, кто его рисовал, действительно об этом не думал. Что им за дело до судьбы каких-то жалких дикарей, для них это не важно.

-- Но как же художнику могло быть не важно, убийцу он рисует или нет? Не могу поверить в это! Когда я рисую человека, я стараюсь проникнуть в душу того, кого изображаю, а без этого просто ничего не получается.

-- У тебя -- может быть. Но представь себе богатого европейца... ну даже не обязательно короля или герцога, а просто владельца огромных богатств, который решил часть своих денег потратить на науки и искусства. Те, кого он одарил от своих щедрот, будут видеть прежде всего добродетели своего благодетеля, его щедрость, ум, образованность. Для них именно это важно, это правда. Они не думают, отчего их благодетель так богат. Не думают о том, что для того, чтобы их благодетель мог наслаждаться роскошью, многие тысячи несчастных должны погибать на плантациях и в рудниках, а при обращении этих несчастных в рабство белые хищники сжигали целые деревни вместе с жителями. Если бы те, кто воспевал добродетели своих благодетелей, рисковали бы подвергнуться такой участи, если бы знали, что их тоже могут ради прибыли обречь на смерть и рабство, то они бы по-другому запели.

-- Но ведь мы -- не белые люди.

-- Да, ? ответил Асеро. ? Мы не белые люди и потому с нами могут так поступить. Мы помним, что пытались. И оттого мы понимаем, что те, кто страдает на рудниках и плантациях -- братья нам, такие же люди, как мы, ничем не хуже. Но, кроме того, у нас есть наука о мудром государственном устройстве, завещанная нам Манко Капаком. Манко Капак сумел подрубить основы рабства, кроющиеся в частной собственности, потому у нас не может быть щедрых богачей-благодетелей. Но раз их нет, то науки и искусства могут существовать лишь за счёт государства. А то, что делается за счёт государства, не может не контролироваться так или иначе. Так что я могу сменить Оценщика, и сделаю это, но отменить контроль в принципе не могу.

Художник на это ничего не ответил.

-- Скажи, а почему христиане так часто рисуют нагих? ? спросил Славный Поход. ? Вроде же это у них грех.

-- Не грех, если это святой мученик. Кроме того, некоторые из них верят, что совершенное тело есть ключ к совершенству души.

-- Что за бред, ? сказал Славный Поход, ? разве эти вещи между собой связаны?

-- Мне кажется, что наоборот, ? сказал Асеро, ? вернее, кто насколько красивым родится, это уж от везения зависит, но добродетельный человек ? это не тот, кто себя нежит и бережёт, а, наоборот, тот, кто собой рискует, так что мозоли или шрамы будут у такого обязательно.

-- Легко тебе говорить, с тебя охрана пылинки сдувает, ? мрачно ответил художник.

-- В дни своей юности я не ходил под охраной, так что шрамов от старых ран у меня на теле хватает.

-- Гм, ? сказал художник. ? Кажется, теперь я понимаю, почему изображение европейских красавцев и красавиц у столь многих после войны вызывало отвращение, хотя до этого вызывало интерес, как и всё, связанное с Европой. Ведь у многих тела были обезображены ранениями, а женская нагота и вовсе будила воспоминания о позоре. А ведь, казалось бы, прекрасное должно радовать глаз всегда....

-- Что кажется прекрасным в одних условиях, может вызывать отвращение в других. Ладно, договорились. Бумагу с разрешением показывать твою картину я пришлю вместе с гонцами, которые доставят тебе творение твоего отца для снятия копии. А Жёлтого Листа я освобождаю от должности.

-- Да, государь. Договорились. И... извини, что я был слишком резок поначалу. Теперь, переговорив с тобой и поглядев на тебя, я многое понял.

Вернувшись во дворец, Асеро тут же, не откладывая, вызвал к себе Жёлтого Листа со всеми отчётами по его делам и списком жалоб со стороны авторов на него, после чего окончательно убедился, что с этой должности его необходимо снять. Хотя формально снятие и назначение кандидатур должны были утверждать все носящие льяуту, но теперь, когда Асеро правил уже более десяти лет и никто не считал его неопытным мальчиком, в этих вопросах с ним обычно соглашались.

Асеро пытался уговорить Жёлтого Листа уйти добром, но тот, хоть и не протестовал, был крайне раздосадован, хотя и пытался не выдавать собственную досаду. Чтобы у столь неприятной сцены было как можно меньше свидетелей, Асеро выбрал в качестве места для разговоров скамейку во внутреннем дворцовом саду, и теперь на ней были разложены бумаги с отчётами, сами же Асеро и Жёлтый Лист стояли неподалёку. Жёлтый Лист сквозь зубы цедил:

-- Значит, снимаешь меня с должности Главного Оценщика и позволяешь выставить это оскорбление твоего рода на всеобщее обозрение?

-- Да что в этой картине такого, чтобы не позволять её показывать? Тебя же не смущает "Позорный мир", где Великого Манко бьют, оскорбляют и держат на цепи как собаку?

-- В пьесе Манко показан, прежде всего, как правитель, пекущийся о благе своего народа. "Сначала думай о народе, потом лишь о себе". Здесь же Атауальпа показан не как правитель, озабоченный судьбой своей страны, а как простой человек, боящийся смерти. Такая зацикленность на своей персоне не достойна человека, носящего алое льяуту.

-- Мне кажется, Жёлтый Лист, ты говоришь так оттого, что твоя жизнь ещё ни разу не подвергалась серьёзной опасности. Любой человек хочет жить и в опасной ситуации испытывает страх за свою жизнь. Мужество не в том, чтобы не уметь бояться, так могут думать разве что безрассудные, а в том, чтобы этот страх в себе уметь преодолевать.

-- Не в этом дело, государь. Я вполне допускаю, что Атауальпа в плену на самом деле выглядел ещё более жалко, чем на этой картине. Но изображать так инков нельзя. Инка, тем более Первый Инка, не должен выглядеть в глазах простых людей таким же человеком как они. Людям лучше не думать о том, что он может испытывать страх, усталость, растерянность, бессилие, может не знать, что делать в сложной ситуации. Это подрывает авторитет Потомков Солнца.

-- В каком смысле подрывает? Чего ты боишься?

-- Боюсь, что в следующий раз Первого Инку могут выбрать и не из потомков Солнца.

-- И пускай. Разве моё не вполне чистое происхождение помешало стать хорошим правителем? Я даже вполне допускаю ситуацию, что моим преемником станет человек из низов.

Жёлтый лист ничего не ответил, только в демонстративном отчаянии обхватил голову руками. Лицо у него покрылось пятнами.

-- Я не понимаю, что тебя так ужасает, ? сказал Асеро, ? ты же знаешь, что ни сыновей, ни братьев у меня нет, так что моим преемником, скорее всего, станет кто-то из зятьёв, которые могут быть и не крови Солнца.

-- Между прочим, одну из твоих дочерей видели целующейся с кем-то из воинов дворцовой охраны. Не хочешь себе такого зятя-преемника?

-- В первый раз об этом слышу. И с кем же видели Прекрасную Лилию?

-- Речь идёт не о Лилии, а о Розе.

-- Роза?! Не смеши меня! Про свою старшую дочь я бы ещё поверил, она довольно своенравна, но Роза -- милая послушная девочка, к тому же ещё совсем дитя. Я в жизни не поверю, чтобы она могла пойти на что-то такое.

-- Очень зря. На твоём месте я бы постарался раскопать, что стоит за этими слухами.

-- За большинством сплетен ничего не стоит, а если я буду проверять каждую глупость, то у меня времени не останется для действительно важных дел. А вот ты, похоже, и в самом деле важное от мелочей отличить не способен. Так что Главным Оценщиком тебе не бывать. Я бы и с газеты тебя снял, да тут тебя никем не заменишь.

-- Не смею возражать тебе, государь, ? сказал Жёлтый Лист, холодно поджав губы, ? дозволь теперь мне удалиться.

-- Дозволяю, дозволяю, ? ответил Асеро, не скрывая радости, что столь неприятный разговор наконец-то окончен, и добавил вслед удаляющемуся Жёлтому Листу. ? Хоть бы ты когда-нибудь позлился по-настоящему, покричал бы, ногами бы потопал, ну хоть попричитал бы. Ведь скрытый гнев всё равно виден, и смысл тогда его скрывать?

-- Это потому, что он больше всего опасается с тобой всерьёз поссориться, ? сказал незаметно подошедший Инти, ? он и без того боится оказаться ненужным оттого, что другие справятся с его обязанностями лучше него. Вот и пытается отсечь заранее всех конкурентов.

Асеро обернулся к нему и побледнел. Лицо у Инти было какого-то землистого цвета, как после трёхдневного недосыпа, и было видно, что каждый шаг давался ему с трудом

-- Что с тобой? Ты здоров?

-- Как видишь, нет. Эта мерзавка, хоть и не всадила в меня ножик, но таки добилась своего.

-- Тебе нужно немедленно показаться нашему лекарю.

-- Я только что он него. Увы, дело серьёзно. А самое поганое, что никто не знает точно, что со мной. Нет, понятно, что проблемы с сердцем. Но вот только причины их неизвестны.

-- Да что тут гадать, довела тебя эта... слов не нахожу, как её назвать.

-- В общем, дворцовый лекарь считает, что у меня вся эта болезнь чисто от горя. И что нужны снадобья, которые успокоят моё сердце. А Горный Ветер и Панголин считают иначе -- что меня потихоньку травили. В нашей оранжерее вскрылась кража: кто-то украл листья наперстянки. Мастер Ядов изучал их свойства, говорят, они способны служить как лекарством, так и ядом. Кража вскрылась чисто случайно, все думали, что это он берёт для исследования. Если бы он сам не обратил внимания, что ободранным оказалось то растение, которое он не трогал. Значит, его ободрал кто-то другой. А вот кто?

-- Ты, думаешь, Алая Лягушка...

-- Дело в том, что обдирать эти листья не могла она лично. Если бы она туда заявилась, это было бы отмечено. Разумеется, Горный Ветер проверил списки тех, кто заходил в оранжерею. Никого из тех, кто бывал у меня доме, там нет, Жидкого Пламеня в том числе. Разве что кто-то рискнул зайти под чужим именем, рискуя столкнуться там с Панголином... Но ведь эту несчастную наперстянку могли красть и ради того, чтобы отравить кого-то другого! Если бы знать точно, травили меня или нет, и чем именно -- тогда было бы ясно, как точно меня лечить. А так лекарствами можно ещё больше навредить.

-- Неужели нет безвредных противоядий?

-- Ну, разве что уголь... Его я попью, конечно, тем более что тошнота у меня тоже была. Но так как сердце плохо работает, и теперь мне нужен долгий отдых. В такое неподходящее время я должен отойти от дел на месяцы, может быть, годы, а может, и вообще навсегда... ? Инти горестно закрыл лицо руками. Асеро с жалостью смотрел на страдания друга.

-- Послушай, тебе же даже долго стоять нельзя, сейчас садись давай, вот я бумаги подобрал, и хочешь, я воды принесу?

-- Не надо. Не могу же я пить всё время, ? Инти сел и улыбнулся.

-- Но ведь тебе ещё только сорок пять, не может же быть, чтобы всё было так плохо...

-- Может... Люди моей профессии вообще долго не живут. Я, конечно, надеюсь оправиться, так не хочется доживать свои дни никуда не годным калекой.

Асеро молчал, не в силах подобрать слова утешения.

-- Все дела я сегодня же передам Горному Ветру, а сам удалюсь за город. Панголин будет время от времени наведываться ко мне, проверять моё состояние... Он говорит, что мне нужнее всего покой и постельный режим. Кроме того, так как никого из дома я с собой не беру, фактически это гарантия от продолжения отравления.

-- Может, лучше тебе отправиться в дома оздоровления? Там лекаря более опытные и наблюдать за тобой будут постоянно...

-- Нет, ни в коем случае. Там не будет покоя, меня слишком многие знают, пойдут кривотолки. Кроме того, там тоже могут оказаться их люди...

-- Пожалуй, ты прав. Вот что я хотел спросить у тебя: может, посоветуешь кого на должность Главного Оценщика? Жёлтый Лист совсем для этого не пригоден.

-- Я слышал ваш разговор. Да, он совершенно потерял чутьё, а оно необходимо на такой должности. Вот и запрещает на всякий случай всё подряд. Думаю, что это должен быть кто-то не из носящих льяуту, а из образованных молодых амаута. Лучше с Горным Ветром на эту тему посоветуйся. И, кстати, я скажу ему, чтобы за Жёлтым Листом приглядывал, а то у меня нехорошие подозрения...

-- Неужели ты думаешь, что он... Нет, конечно, характер у него вздорный, он склонен к грубости и весьма честолюбив, своей идеей женить меня на своей дочери изрядно доводит, но заговор...

-- Не знаю. После измены собственного сына я понял, что свои нехорошие предчувствия лучше всегда перепроверять. Хотя к изложенным им сплетням это не относится.

-- Скажи мне Инти, ты бы хотел... хотел, чтобы Ветерка освободили от каторги?

-- Если бы он раскаялся -- то да, но он не кается...

-- Откуда ты знаешь?

-- Мой человек за ним следит в тайне от него. Нет, юноша упёрся... Да и ты сам помнишь его на суде.

-- Конечно, помню, -- сказал Асеро, -- именно тогда я понял, что тот и в самом деле хочет убить меня. Луна до сих пор укоряет себя, что, мол, не взяли его на воспитание после смерти Морской Волны, тогда бы другим человеком вырос... А я понимаю, что желание "убить тирана" он почерпнул именно из европейских книг. Хоть я ему и дядя, я для него как будто был не реальным живым человеком, а воплощением идеи деспотизма. Не из-за личных качеств, а потому что я Первый Инка. Вот так книга способна свернуть человеку мозги.

Поразмыслив, Инти сказал:

-- Если тебе нужен кто-то, кто может выполнять обязанности временно, то я бы тебе посоветовал поручить это женщине. Они обычно даже более тонки и чутки в плане понимания текста. Да вот только на женщину не наденешь льяуту, только что в исключительных случаях для дев Солнца... Но как временная замена это вполне возможный выход.

-- Ты знаешь, в отличие от тебя, я предпочитаю с девушками не общаться, ? сказал Асеро и густо покраснел.

-- Боишься казусов? По-человечески я тебя в этом понимаю, но государственные дела важнее. Так что на твоём месте я бы отправил запрос к Девам Солнца, не найдётся ли у них подходящая кандидатура на такую должность.

-- Ага. А потом эта самая кандидатура начнёт ко мне приставать, а за отказ на ней жениться обольёт меня грязью. Да ты на себя посмотри, до чего тебя Алая Лягушка довела! В 45 лет уже калека! А я ещё и не думаю на здоровье жаловаться, лекаря говорят, что у меня тело почти как у юноши. Так что единобрачие для здоровья полезнее.

Инти хотел что-то ответить, но в этот момент как-то незаметно подкравшаяся сзади Луна открыто вмешалась в разговор:

-- Что, братец, даже ты теперь моему мужу новых жён сватаешь! Я знаю, какие сплетни за моей спиной ходят ? мол, Луна стала бесплодна, а нужен наследник, значит, пусть мол, потеснится. Так вот, слухи о моём бесплодии несколько преувеличены. Тебе, брат, я уж точно могу сказать, что беременна, никаких сомнений уже нет.

Инти смотрел ошалело, Асеро тоже сперва не знал, как реагировать на столь внезапно появившуюся из-за кустов супругу.

-- Луна, наперёд не пугай его так, -- наконец сказал он. -- Иначе он рискует не дожить до появления на свет своего племянника или племянницы...

-- Рискует не дожить? Как это?

-- У него очень плохо с сердцем. Его может восстановить только очень долгий отдых, да и то без гарантий, -- беременной жене Асеро не хотел говорить о возможном отравлении. -- Так что он удалится в свой замок, и это будет очень-очень надолго.

Луна была в замешательстве:

-- Неужели и в самом деле всё так ужасно?! Я хорошо помню, как то же самое было с отцом. Инти, ведь ты... ты не можешь умереть так рано!

-- Буду надеяться, что болезнь отступит.

-- Скажи, может, мы хоть иногда сможем тебя навещать?

-- Когда лекарь разрешит, то, конечно, можно, -- отвечая сестре, Инти пытался обнадёживающе улыбаться, но это выглядело не очень убедительно. "Раз даже талант перевоплощения ему изменяет, то дело совсем плохо", -- подумал про себя Асеро. -- "Или перед сестрой притворяться труднее?"

-- Но пойми, сестра, в ближайшее время вам с Асеро будет трудно оторваться от столицы.

-- Из-за англичан? Но ведь они ещё не завтра приезжают!

Асеро сказал:

-- Я снял Жёлтого Листа с должности Главного Оценщика. А это значит, что пока я не найду ему замену, то я должен буду выполнять его обязанности сам. Я откровенно не представляю, как буду с этим справляться. Пусть посмотреть картины и прослушать забракованные им песни времени много не займёт, но как и когда я прочту весь список книг, который он забраковал, а авторы не согласны. И не исключено, что правильно не согласны. Как всё-то успеть, я просто не представляю!

-- Так вот отчего Жёлтый Лист был так мрачен и нагрубил мне при встрече! -- сказала Луна.

-- Грубил?! Он что, посмел грубить тебе?!

-- Да. Обозвал глупой бабой в ответ на вполне невинный вопрос ? когда его ведомство выпустит вторую часть "Путешествия на остров Рапа-Нуи", ведь с выхода первой уже три года прошло. Он сказал, чтобы глупой бабе в государственные дела лезть ни к чему. Видно, честно признаться, что его сняли, ему ума или ещё не знаю чего не хватило.

-- Я его не совсем снял, на газету мне больше поставить некого. Хотя будет в таком духе себя вести -- придётся снять, если только уговорю остальных лишить его льяуту. Совсем уже распоясался. Как минимум, он обязан извиниться за "глупую бабу". Как будто он не знает, что ты у меня в моё отсутствие моей перепиской заведуешь, да и вообще в государственных делах жена Первого Инки разбираться должна. Ну а что касается книги, то она в списке спорных -- одна из первых. Уже год как написана, да только Жёлтый Лист там непочтительность к Потомкам Солнца нашёл, не знаю уж где. Только вот не пойму, как это в нём уживается -- требование почтительности с такой грубостью.

-- Да очень просто, -- сказал Инти, -- наедине он может сорваться. А что он думает про каждого из нас, я боюсь даже гадать. Но при этом он уверен, что публично и в письменном виде ни малейшей непочтительности быть не должно. Логика тут есть.

-- Логика есть, но меня тошнит от этого лицемерия.

-- А что поделать? Чтобы искренне относиться к тебе хорошо, Жёлтому Листу надо другим человеком быть. А если бы он стал тебя публично грязью поливать, это могло бы иметь последствия, сравнимые по ущербу для страны с извержением вулкана.

-- Лучше всего было бы, если бы льяуту носили лишь действительно достойные этого, -- сказал Асеро, -- но одни не в силах взять на себя такую ответственность, у других не хватает способностей... Вон даже на должность Главного Оценщика попробуй кандидата найди?

-- Да какие тут особенные способности нужны? -- удивилась Луна. -- Даже я могу прочитать книжку и понять, есть в ней непочтение или нет.

-- Ну вот и отлично! -- сказал Асеро. -- За те несколько месяцев, которые остались тебе до родов, ты вполне можешь перечитать все спорные книги и объяснить мне, почему они могли Жёлтому Листу не понравиться, а дальше решим, что из этого нужно печатать, а что -- нет. А потом... мы найдём кого-нибудь.

-- Пожалуй, это и в самом деле выход, -- сказал Инти.

Асеро прибыл в Тумбес. На сей раз город показался ему каким-то хмурым и неприветливым. Отчасти виной была погода, которая зимой отнюдь не радовала. Дожди, бури, промозглая сырость и частые туманы. Но куда тяжелее было от мысли, что рядом теперь нет верного друга -- раньше во всех поездках в Тумбес его сопровождал Инти, а теперь он лежит больной в загородном замке. Вообще-то его должен был сопровождать хотя бы Горный Ветер, но тот вынужден задержаться в Куско из-за расследования, хотя он и должен прибыть несколькими днями позже.

Войдя во дворец наместника, Асеро поневоле поёжился от страшных воспоминаний. Именно здесь его пять лет назад чуть было не убили, и только предусмотрительность Инти спасла ему жизнь. Наверное, и нынешним обитателям дворца тут неуютно, но Старый Ягуар не настолько расточителен, чтобы строить себе ещё один дворец. А в простом доме он жить не может, нужна охрана.

Впрочем, радушная хозяйка тут же постаралась развеять мрачное настроение у Асеро. Своим долгом она считала как следует накормить гостя, суетилась, хлопотала и извинялась:

-- Ты уж прости, что с рыбой у нас в этом году не очень. Мор на неё, сами едим только по праздникам. Так что угощайся осьминогами и ракушками.

-- Да ничего, моллюски та же рыба, только без костей. А племянники мои где?

-- Да здесь же, во дворце.

-- А чего к столу не идут?

-- Да не выходят они, -- сказал Старый Ягуар. -- Как доставили их во дворец, так сидят в комнате, заперлись на щеколду. Уже несколько дней. Нет, конечно, мне ничего не стоит поддеть щеколду ножом и вытащить их оттуда силой, да только толку от этого...

-- А они что, не едят всё это время?

-- Нет, едят понемногу. Аппетит у них, конечно, неважный, не такой, как какой должен быть у здоровых семнадцатилетних юношей, но еду принимают и пустую посуду возвращают, значит, голодом себя вроде не умаривают, и на том спасибо.

-- И при этом совсем-совсем не выходят?

-- Ну, разве что по нужде прошмыгнут. И то чтобы никого в коридоре не было.

-- А что они там целыми днями делают?

-- Да кто же их разберёт, ?-- сказал Старый Ягуар, -- я к ним подходил, смотрел через дырочку в двери, сидят по разным углам, закрыв лицо руками. Впрочем, в этой комнатке библиотека, так что, может, читают что...

Ракушка добавила:

-- Они теперь людей боятся... руками лицо закрывают, если кого увидят. Может, не боятся, а стыдятся даже.

Старый Ягуар добавил:

-- Тут один сказал -- ведут себя как женщины. Но ведь женщины тоже ни с того ни сего руками лицо закрывать не будут, будут только если беда с ними случилась. Сделали с ними что-то в плену очень нехорошее...

-- Послушай, их же лекаря смотрели -- что они говорят?

-- Говорят, что телесно они здоровы, а что касается душевного потрясения -- тут таких лекарств, которые бы на всех действовали, нет. Так что на тебя последняя надежда.

Асеро вздохнул. Конечно, можно было бы пригласить сюда их мать, но после её попытки самоубийства лучше не рисковать. Письма от неё в кармане хватит. Да и к тому же с юношами и в самом деле лучше разговаривать мужчине. Кроме того, были и политические последствия: из претендентов на престол повредившиеся душевно выбывали навсегда. Идея, что всё это было подстроено нарочно, просто напрашивалась, но, не поговорив с юношами, нельзя было сделать определённых выводов.

После ужина все столпились у двери, за которой находились юноши.

-- Откройте, -- сказал Старый Ягуар, -- сам Государь из-за вас из столицы прибыл.

Конечно, Асеро прибыл не ради племянников, точнее, не только ради них, но сейчас точность в этом вопросе была ни к чему.

После непродолжительной паузы раздался голос Ясного Взора:

-- Хорошо, мы откроем. Мы согласны пустить своего дядюшку, но только с условием: он зайдёт один. А остальные пусть отойдут от двери.

-- Хорошо, хорошо, -- сказала Ракушка.

Все остальные ушли, Асеро осторожно вошёл в комнату и встретился глазами с побледневшими юношами.

-- Ну, рассказывайте, зачем вам запираться понадобилось?

-- Нам стыдно, -- сказал Тонкий Слух, -- после всего, что с нами случилось, мы больше не можем смотреть людям в глаза.

-- Погодите, объясните мне, чего вы стыдитесь? Вас стыдно, что за вас пришлось заплатить такую цену, что пришлось просто выскрести дочиста казну? Но ведь так мы должны были поступить по закону. Вы не виноваты.

-- Нет, дело не в этом.

-- Вы в плену поступили не так, как это подобает мужчинам, и стыдитесь этого?

Юноши переглянулись, и тяжко вздохнули, показывая, что Асеро угадал.

-- Можно сделать так, чтобы нам начать жизнь заново под другими именами где-нибудь в глухой рыбацкой деревне? -- спросил Ясный Взор.

-- Можно-то можно, да только так обычно поступают преступники, а вы же не преступники. Вот что, лучше расскажите мне, что с вами там произошло.

Юноши только опустили головы.

-- А о матери вы подумали? Каково будет ей никогда вас не видеть? Она и так занемогла с горя.

-- Ей будет хуже, если она узнает, что с нами было в плену. Тогда она вообще умрёт.

-- Ну, этого даже я пока не знаю. Но вижу, что вы телесно здоровы. Да и рассудком, видимо, целы. Может, вас заставили сделать что-то нехорошее? Убить кого-нибудь?

-- Ладно, -- сказал Ясный Взор, -- ты ведь всё равно уже знаешь, что мы были в руках палача по прозвищу Прижигатель. Только зря потом лекаря искали на наших телах ожоги. Он приготовил для нас нечто похуже. Он сказал сначала, что пощадит того из нас, кто решится убить другого. Мы отказались и сказали, что оба лучше умрём. Нас подвели к борту и должны были сбросить в море. Он развязал нас, надеясь, что мы всё-таки начнём выпихивать за борт друг друга. Но мы подошли друг к другу и обнялись на прощание. И... поцеловали друг друга на прощание. А они вокруг загоготали. И Прижигатель сказал, что если мы ещё поцелуем друг друга 100 раз, он пощадит нас обоих. Мы согласились, но лучше бы мы умерли... -- юноша заплакал, и дальнейшее уже говорил сквозь слёзы. -- То, что мы целовали друг друга на потеху белым людям.... Зачем нам жить после такого унижения?!

-- Да них ведь не существует братской любви, -- добавил Тонкий Слух, -- для них есть только любовь матросов в дальнем плавании.

-- Я всё понял, -- сказал Асеро, -- трудно придумать более мерзкое издевательство. Попадись мне этот негодяй, я бы его на медленном огне изжарил. В общем, я не считаю вас виноватыми. Главное, ваше телесное здоровье от этого не пострадало. Или всё-таки...

Тонкий Слух ответил:

-- Первое время очень сильно тошнило и хотелось выполоскать рот. Потом это прошло. Нет-нет, телесно мы в полном порядке, лекарей не надо. Только вот я не могу понять, зачем он заставил нас сделать это, почему наше унижение доставляло белым людям такое удовольствие?

-- Потому что у белых разбойников есть очень мерзкий обычай. На кораблях в дальних плаваниях у них нет женщин, но к воздержанию они не привыкли. И потому они часто делают женщиной наихудшего. Бывает, что это действительно наихудший, который творил такие вещи, что даже разбойников ужасают, бывают, что просто бедолага. Но, в любом случае, белые люди об этих несчастных тешат свою гордость, и на самом деле не могли без них обходиться, потому что даже они понимают, что разбой -- дело непочётное, а чувствовать себя плохими даже с золотом не очень хочется. Вот и тешат свою гордость мыслью о превосходстве над "плохими". Многие из них и мир видят через призму того, кто над кем может безнаказанно издеваться. Они именно так понимают власть и высокое положение в обществе, и им в голову не приходит, что может быть как-то по-другому. Им это неведомо, как неведомы краски слепорождённому. Даже если бы я очень сильно захотел, я бы не смог объяснить такому человеку, что для меня власть -- это не возможность для издевательств над нижестоящими, не право бесчестить людей, которые в силу обстоятельств от меня зависят, а ответственность, в том числе и перед ними. Вот и за вас я отвечаю перед вашей матерью, она мне не простит, если я не сделаю всего, чтобы вернуть вас к нормальной жизни. Я понимаю вас, юноши. Меня когда-то тоже очень сильно унизили белые люди, не так как вас, но мне тоже с собой покончить хотелось. Но вот, как видите, жив. И избраться на престол потом мне это не помешало.

-- Ты думаешь, мы...

-- Я подозреваю, что во всю эту грязную историю вы оказались втянуты из-за этого. Мы с вашей матерью так и не узнали точно, кто убил вашего отца. Вас, помимо вашего или даже моего желания, рассматривали и рассматривают как возможных кандидатов на престол. И, возможно, вас так подставили с целью сломать. А значит, ваша задача -- не сломаться. И чтобы ваша мать окончательно не сломалась. Белые люди ненавидят тавантисуйцев, и с этим приходится жить. Но мы неуязвимы для них, пока мы храним в себе то, чем от них отличаемся. Пока умеем быть добрыми и чуткими. Пока ценим друг друга, а не топчем слабых.

-- Ты хочешь, чтобы мы съездили к матери?

-- Это надо, обязательно. Если близкому существу нужно ваше участие, значит, нельзя этого участия не оказать, как бы ни было самим плохо, лень или некогда.

-- А за что белые люди так ненавидят тавантисуйцев? Только за то, что мы мешаем им заниматься работорговлей?

-- Не только. Они ненавидят нас за то, что мы другие, чем они. И дело не в цвете кожи. Мы просто чище. Потому что у нас нельзя ходить по борделям и принуждать кого-нибудь к соитию. Наши люди чистоплотны, опрятны и образованны. У низких душ это вызывает жгучую зависть и желание извалять нас в грязи. Им это сладко. Впрочем, дело не только в том, что они белые люди. У разбойников и пиратов просто другая мораль, отличная от нормальной человеческой. Кто считается бесчестным у нормальных людей? Тот, кто совершил какой-либо дурной поступок Кто убил невинного, кто украл, обманул, предал... А у них, наоборот, такой поступок нередко кажется доблестью, а дурным считается тот, над кем надругались. Мол, раз он не смог защитить себя сам, значит, он слабак и ничего не стоит. Ещё во время пленения Атауальпы наши предки с этим столкнулись. Ведь белые люди не понимали, как можно хранить верность вождю, если он попал в плен. Плен ведь считался в их глазах позором, а как опозоренному вождём быть?! Ну, разве что если его и в самом деле богом считать. Почему-то надругательство над богом у них иначе воспринимается. Может, у их бога такой высокий запас превосходства, что никакое унижение не страшно... Как бы то ни было, когда они посадили на цепь Манко, они рассчитывали, что это скомпрометирует его в глазах его народа. Никак не ожидали, что после этого Манко вождём станет, и что его будут слушаться.

-- Но ведь в "Позорном мире" не показано ничего страшного, ну мучается он от жажды на цепи, ну сидит на коленях...

-- Мальчики, вы наивны. В жизни это было куда ужаснее, чем в пьесе. Любой проходивший мимо испанец мог запросто ударить его или даже... справить на него нужду. Но понятно, что в театре такие вещи не покажешь.

Юноши угрюмо молчали, опустив глаза. Потом Тонкий Слух сказал:

-- Я думаю, наша мать нас не простит. Вот она всю жизнь хранила верность отцу, хотя могла бы второй раз выйти замуж. И она бы скорее умерла, чем пошла бы на унижение, а мы...

-- Вы спасли друг другу жизнь. Я понимаю, что вас так гнетёт. Вам кажется, что после такого... героями и достойными людьми уже не стать. Что это непоправимо. Я и сам в юности так думал. А потом понял, что почти у любого, кого ты считал великим или просто безупречным, было что-то такое... Чего обычно стыдятся, о чём не хочется помнить и что мешает жить. И у меня есть, и у вашей матери есть. Кстати, я вам от неё письмо должен передать. Что там -- я не знаю. Сейчас я выйду, чтобы вы прочитали.

Асеро вынул из кармана конверт и протянул его юношам, потом вышел.

Письмо гласило следующее:

Мальчики мои, простите меня, если можете, но это я вас погубила. Я выдала название вашего корабля ненадёжному человеку, и выдала под угрозой шантажа. Вы знаете, я дала когда-то обет верности своему покойному мужу, но один раз я его всё-таки нарушила. Я всегда горела желанием раскрыть тайну, связанную с его гибелью, и для этой цели пыталась узнать кое-какие детали у Горного Пика. Я пригласила его к себе, мы были вдвоём, на столе было вино, мы говорили... дальше я не помню. Кажется, я ослабела от вина и уснула. А когда очнулась, обнаружила, что у меня под юбкой кто-то похозяйничал. Горный Пик потом уверял меня, что я сама полезла к нему пьяной. Но нет, даже пьяной я не смогла бы к нему полезть. Он внаглую воспользовался моим сном. Может, он даже подлил чего-то в вино, чтобы сделать со мной это. Кроме того, он увидел шрам у меня на животе и мог рассказать про него.

Мальчики, я всю жизнь скрывала от вас страшную тайну -- хоть я и ваша мать, но я не родила вас. Вы так переплелись у меня во чреве, что не могли вылезти. Тогда мне разрезали живот и извлекли вас, а потом удалили матку. У меня больше не могло быть детей. И Горный Пик грозился, что предаст эту мою тайну огласке, мол, не потому я так верна покойному мужу, что душа у меня верная, а потому, что кому нужна бесплодная жена, не женщина уже по сути.

Потом я узнала, зачем ему понадобился этот подлый поступок. Шантажируя оглаской, он хотел вынудить меня подделать кое-какие документы, к которым у меня был доступ. Я не могла пойти на это, и увидела в самоубийстве единственный выход. Инти, зайдя случайно, буквально вытащил меня из петли. Я призналась ему во всём. Горный Пик был арестован и вскоре погиб в тюрьме. Ходили слухи, что Инти якобы забил его на допросе. Не знаю, так ли это, но Инти сам говорил, что больше всего ненавидит мерзавцев, бесчестящих женщин.

Я успокоилась, думая, что эта история останется навсегда забытой, но не так давно к нам в обитель повадился Тухлый Пирожок. Когда я пыталась его выставить за дверь, он с ухмылкой сообщил мне, что знает о моей позорной тайне, и что если что, может её обнародовать. Я в ответ сказала, что Инти пожалуюсь.

На это он усмехнулся и сказал, что пусть Инти даже и сделает с ним что-то после того, как всем станет известно про мою отсутствующую матку, дело будет сделано. А ещё добавил, что есть управа и на Инти, и вдобавок потребовал, чтобы я назвала ему ваш корабль. Я не знала его точного названия, да и если бы знала, не выдала бы. Кроме того, он меня так разозлил своей наглостью, что я ударила его... Мы сцепились, и у меня из кармана выпало письмо, которое я должна была отправить вам. Я не сразу заметила пропажу. Потом, на следующий день, всё-таки обнаружила. Хотела пожаловаться Инти, но вдруг обнаружила письмо на столе. Решила, что ошиблась. Но теперь я думаю, что он по адресу на письме понял, как и где вас искать, и сказал кому не надо. Доказательств у меня нет никаких, и тогда я не решилась пойти к Инти, а сейчас я не могу, он тяжко болен. А никого другого, даже Горного Ветра, я не могу посвящать в эту тайну. Ещё раз простите меня, мальчики мои.

Ваша Недостойная Мать, Чистая Верность

Когда Асеро вновь вошёл в комнату, Ясный Взор протянул ему письмо и сказал:

-- Дядя, читай.

Асеро прочёл и побледнел:

-- Мальчики, я честно не знал.

-- Мы всегда считали нашу мать кристально честной, а тут... -- сказал Тонкий Слух. -- Она ведь наш корабль погубила.

-- Не думаю, что всё так плохо, как в этом письме. Ну, допустим, они проследили за письмом... но это значит, что у них свои люди на почте есть. А тут уж ваша мать не виновата. Надо бы поговорить об этом с Инти, но он и в самом деле тяжко болен и сделать ничего не сможет. Мало того, такой разговор ему жизни может стоить. Раньше я не понимал, почему Чистая Верность так резко бросила свои исследования по тайне гибели вашего отца. Теперь понимаю... Подлецы прекрасно понимают, какой страшный удар для любой женщины оказаться осквернённой, и потому так безжалостно этим пользуются. Но Тухлый Пирожок не останется безнаказанным, это я вам могу пообещать. И честь вашей матери не пострадает.

Юноши молчали. Асеро продолжил:

-- Но теперь для вас кошмар закончился, и нужно думать о будущем. Пожалуй, вам и в самом деле лучше сменить обстановку и пожить некоторое время под чужими именами на удалённой акваферме.

Ясный Взор вроде успокоился. Тонкий Слух сказал:

-- Дядя, а всё-таки... всё-таки... ведь нас надо наказать по-хорошему, а ты нас отмазываешь... не заслуживаем мы такой доброты.

-- Ты о том, что нельзя юношам заниматься друг с другом развратом? Ну да, нельзя, но всё-таки у вас особый случай. Вы спасали друг другу жизнь.

-- Спасение друг другу жизни оправдывает многое? Но всё ли? Разве достоинство не ценнее жизни? И можно ли спасать жизнь ценой потери достоинства?

-- Значит, тебя мучает именно нравственная сторона поступка?

-- Ну да, и к тому же закон... ведь он карает мужеложцев.

-- Закон карает то, что вредит. Но любое правило знает и исключение. Да, многие женщины скорее предпочли бы умереть, чем дозволить постороннему мужчине заглянуть к ней под юбку. Однако если женщина рожает, то она обычно позволяет заглянуть себе под юбку лекарю, пусть тот и мужчина. Закон карает мужеложцев, однако я знаю один случай, когда за такое вообще наградили. Как-то в горах в отряде один из воинов отошёл помочиться. И надо же было так случиться, что его ужалила змея. А единственный способ спасти ужаленного -- это отсосать у него яд из раны. И нашёлся человек, который отсосал. Хотя вы знаете, что в армии за соитие между мужчинами смерть. Однако того человека не только не убили, но и наградили, дав звание инки. В официальных бумагах писали, что за спасение товарища, опустив подробности. Ведь, отсасывая яд из раны, он рисковал собственной жизнью, его самого могла погубить случайная царапина во рту.

-- Ну, награды мы точно не заслуживаем.

-- Но и наказания тоже. Вы действовали вынужденно, под угрозой, вами двигала любовь друг к другу, и, в конце концов, вы друг друга и в самом деле спасли.

Сказав это, Асеро обнял племянников и прижал их к груди как детей. Он почувствовал, что из их глаз брызнули слёзы, которые тут же промочили его тунику, но каким-то неведомым чутьём он понимал, что это слёзы облегчения. Самое трудное позади...

После того, как на следующий день племянники уехали навещать мать, нужно было приниматься за другие вопросы.

Асеро сидел перед Старым Ягуаром, а тот, хлопнув рукой по папке с бумагами, говорил:

-- Вот я человек простой, необразованный, школу в своё время закончить не успел, и эту бумагу сам прочесть не могу, мне секретарь переводит. Но кое-что я соображаю. Конечно, англичане искусные мореходы и хвастаются этим. Искусные мореходы могут ходить по морю быстрее нашего, но всё же не в разы быстрее. Они не могут летать как птицы. А что из этого следует? Следует, что эти... нагличане... все ответы они накатали сами. И ко двору их посол не являлся.

-- И тем самым они поставили себя в Англии вне закона? -- спросил Асеро. -- Ведь это же подделка королевской печати!

-- Нет, они не сумасшедшие. Если они порвут со своей родиной, то куда им товар сбывать? Тут может быть только одно: их Корона заранее дала им разрешение на любые действия в отношении нас. А что? -- Старый Ягуар сощурился, -- у них есть то преимущество, что что бы их купцы тут не натворили, наши корабли никогда не появятся у их берегов, а ихние у наших -- запросто! Поэтому не следовало нам связываться с этими разбойниками, честная торговля для них -- это как горячий снег, столь же невозможная вещь.

Асеро со вздохом подумал, что в горах во время войны с каньяри снег порой бывал горячим... от крови.

-- Ну а как же возможность волнений в твоём городе? Ведь ты же войска просил на всякий случай в готовность привести?

-- Да, просил. Но может секретарь выразился неудачно... Короче, я бы считал ввод войск в случае нужды меньшим злом.. Так как англичане потом только увеличат опасность. Если принять меры, то риск можно свести к минимуму. Вообще, все волнения -- от безделья. Вот открываются у нас новые аквафермы, там нужны рабочие руки, для молодых перспектива быстро себе дом получить. Что ещё надо? А не идут. Точнее, деревенские идут, а городские не идут. Не хочется в воде возиться. Хочется работы непыльной, чистой... Хочется, сидя в библиотеке, в доинкском прошлом покопаться. А потом нести, какие, мол, и тогда чиму были культурные да образованные, только пришли инки да всё испортили. Хотя что было до инков? Рабство да человеческие жертвоприношения. Нет, конечно, отдельной кучке рабовладельцев жилось хорошо. Ну а народ как страдал, это их не волнует. Нет, только при инках Чимор по-настоящему расцвёл.

Асеро взял бумагу, вызвавшую столь бурную тираду. Она была написана на двух языках, английском и испанском, и второй вариант Асеро мог прочитать без труда. (Мысль, что между этими вариантами могут быть важные различия, ему просто не приходила в голову). В бумаге говорилось, что все предварительные условия, касающиеся непосредственно торговли, англичане принимают, только вот вопрос с запретом рабовладения требует более тщательного рассмотрения, однако тут тоже нельзя исключать... Однако самым важным было то, что в ближайшее время нужно будет принять дорогих гостей, являющихся одновременно и послами, и купцами. Но если они приедут скоро, то, значит, нужно быть где-то неподалёку.

"Куда они так торопятся?" -- спросил Асеро. -- "Или у них просто "время-деньги", и им надо побыстрее снять прибыль? Или за всем этим кроется какая-то другая причина... Неужели был прав Слепой Старец?"

Слепой Старец считался одним из самых авторитетных предсказателей, и когда ему пару лет назад прочитали все книжки об Англии, которые были доступны на тот момент, он сказал, что рано или поздно с этой страны сорвёт крышку как с перегретого котла. И только отток населения в чужие земли способен оставить там порядки как есть. Горный Ветер сорвал отток населения в Новую Англию, значит... Значит, там скоро должны будут произойти большие перемены. Киноа, собственно, и рассчитывает на эти перемены повлиять, однако тут его надежды скорее тщетны... Пусть купцы ? не поселенцы, но вдруг прав Горный Ветер в своих опасениях, что это могут быть разведчики врага, и Английская Корона готовит для Тавантисуйю большую войну, в которой просто сплавит "излишнее население"? Но что тут ни думай, всё равно придётся готовиться к приёму "дорогих гостей", хоть и следить за ними как можно зорче. Впрочем, время ещё есть. Можно будет поговорить с Золотым Слитком, который должен прибыть сюда послезавтра. А пока есть другие дела...

-- А как ты думаешь, Старый Ягуар, где в Чиморе наиболее тонко и может порваться.

-- Сложно сказать. Между черными и соседями сейчас трения. Надо бы тебе туда съездить и разобраться. Дело в том, что эти в университете, которые против инков, они не просто к чиморской древности апеллируют, они проталкивают идею, что если люди принадлежат к разным народам, то, мол, у них настолько разные культуры, что они ужиться не могут. Хотя, казалось бы, чиму и кечуа сколько вместе уживаются, и ничего. Но вот эта история с чёрными, она тут любителям чиморской древности очень кстати. Короче, там ситуацию надо как-то аккуратно разрулить.

-- А что случилось-то?

-- Да там один парень встретил на побережью девушку из соседнего селения и насильно овладел ею. Вот теперь его должны судить.

-- Ну, я не понимаю, в чём проблема, есть же суд и закон. Если человек виноват, то казнить его надо. Он же про наши законы знал?

-- Знал. Но вроде этот парень ничем дурным себя до того не замарал и был даже в авторитете. Иные говорят, что та девушка его чуть ли не оклеветала, хотя зачем бы ей это? Позор ведь! Тут не столько судьба преступника важна, сколько важен общественный отклик на это дело. Короче, суд послезавтра, а завтра можешь к бывшим рабам съездить? Нелишнее это будет.

-- Хорошо, поеду.

На следующий день с раннего утра Асеро отправился в селение бывших рабов, радуясь, что погода в этот день была относительно приличной. Прохладно, ветрено, но хоть без дождя и бури. Внешне селение казалось вполне благополучным. Опрятные, хоть и в большинстве своём однокомнатные дома, люди, занятые делом... Впрочем, при появлении Первого Инки они отрывались ото всех дел и всячески выражали почтение своими белозубыми улыбками. Некоторые пытались падать на колени, но Асеро старался пресечь такие попытки. Следуя заветам своего деда Манко, он считал чрезмерные демонстрации почтительности вредными. К тому же когда человек бухается ниц, как прочесть, что у него на лице?

Потом его представили местному старейшине по имени Слоновий Зуб, и Асеро пожелал потолковать с ним наедине, что и было исполнено.

-- Я попал в рабство юношей, по вашим меркам мальчишкой, и до того как меня освободили, успел пройти много хозяев. И языки приходилось учить по ходу дела. А грамоты я не знал до недавнего времени, только под сорок и выучился кое-как читать. И вообще мне хоть и трудно порой приходится, но свою нынешнюю жизнь я бы ни за что не променял даже на христианский рай.

Старейшина улыбнулся своим беззубым ртом. Судя по всем, зубы выпали не от старости, выбил кто-то из прежних хозяев.

-- А как у тебя люди в целом себя чувствуют? Тут иные говорят, будто за годы рабства человек так привыкает к нему, что потом ему трудно отвыкать. Так ли это?

-- Полная чушь. Большинство рабов живут просто слишком мало, чтобы привыкнуть, 5-7 лет ? и ты мёртв. Вот меня избрали старейшиной, хотя мне ещё сорока нет, но ведь остальные куда моложе.

-- Я думал -- тебе лет шестьдесят, ну пятьдесят. Ведь мне самому сорок, а рядом с тобой я выгляжу просто юношей.

-- Конечно, тебя ведь не били плёткой и зубы у тебя все целы. Было бы странно, если бы тебя не холили и не лелеяли.

-- Ну, в юности мне пришлось повоевать. Да и сейчас я стараюсь не изнеживаться, всё-таки война возможна в любой момент. Кстати, о чём я и беспокоюсь -- если на нас нападут, твои люди способны взять в руки оружие?

-- Думаю, они это смогут. Если их научить. Но пока учить не спешат, и без того временами конфликты...

-- Отчего?

-- У нас очень мало девушек и женщин. Оттого наши юноши проявляют интерес к девушкам окрестных селений. Ну а это часто не нравится местным юношам, как-то не хочется лишних соперников. Было несколько драк, дело удалось уладить мирно, был случай внебрачной беременности -- уладили браком, но вот теперь непонятно что делать.

Старейшина немного помолчал и добавил:

-- Пойми, не считай нас неблагодарными, вы дали нам больше, чем можно было и мечтать. Нас тут лечат и учат, мы не страдаем от голода, мы можем прокормить себя сами честным трудом, но есть голод и другого рода. Юноши тоскуют о женской ласке, но возможности научиться вести себя прилично у них было не очень много. Вот Слоновий Бивень и соверши роковую ошибку, за которую он может поплатиться жизнью.

На глазах у старейшины блестели слёзы. Он сказал:

-- Это был один из самых толковых моих помощников, к тому же я любил его как сына. У меня, раба, не могло быть жены и детей. Вот ты спрашивал: трудно ли после рабства привыкать к свободе? Белые люди говорят, что раб не может привыкнуть распоряжаться собой, потому что когда они освобождают ставшего им ненужным раба, разумеется, немолодого и нездорового, он порой на коленях умоляет, чтобы его не выкидывали, а они говорят, что раб любит рабство. Но дело не в этом. Труднее привыкнуть к тому, что у тебя есть будущее. Будучи рабом, я жил одним днём, я не мог отложить что-то на завтра или послезавтра. Есть что-то вкусное, ешь его сейчас, не жди до завтра, так же и с любовью. У меня была любовная связь с рабыней, порой, вспоминая об этом, я чувствую угрызения совести. Мы спали друг с другом, не думая о последствиях, разве можно об этом думать, живя одним днём... Она забеременела, но не дожила до конца срока. Если бы она не была беременна, то прожила бы может ещё и год-два, а так не выдержала... Порой я чувствую себя убийцей.

-- Ты не виноват, Слоновий Зуб, виноваты те, кто так жестоко обращается с людьми, низводя их до скотины.

-- Да, это так. Однако и с меня это не снимает ответственности. Я понимаю, что нас не будут прощать до бесконечности. Нашим соседям нужна безопасность, и они правы в этом своём желании. Я стараюсь сделать всё, чтобы к нам относились без неприязни, но не всё в моей власти.

-- Ты мудр, Слоновий Зуб, и вижу, что тебя избрали старейшиной отнюдь не зря. Но что всё-таки натворил этот юноша?

-- Он стал ухаживать за девушкой из соседнего селения. Она сперва принимала его ухаживания благосклонно, согласилась выйти на свидание на берегу и даже дала себя поцеловать. Во всяком случае, он уверяет, что она была согласна. А потом он решил, что если она согласна на поцелуй, почему бы ей не согласиться на всё остальное. Ведь если она любит его, то она должна быть довольна... Во всяком случае, потом довольна.... Ну и совершил недозволенное.

-- А что твой народ думает по этому случаю?

-- Пойми, мы не единый народ. Нас объединяет только цвет кожи и наше рабское прошлое. Языки и обычаи до попадания в рабство у нас были разные. Поэтому и смотрят на это по разному. Одни считают, что если женщина дала хоть намёк на свою любовь, это даёт мужчине самые широкие права, другие -- что нельзя что бы то ни было делать с женщиной без её согласия... Но тех, кто сочувствует Слоновьему Бивню -- много.

-- Дело не только в сочувствии. Насколько люди согласны жить по нашим законам?

-- Сложно сказать. Работы непочатый край. Я ведь и от Слоновьего Бивня ничего такого не ожидал.

-- А что говорит девушка? Конечно, юноша поступил плохо, но если она готова его простить...

-- Не знаю. Знаю, что её отец страшно разгневан и хотел бы на основании этого случая поставить вопрос о нашем удалении с Побережья. Мне бы очень не хотелось, чтобы дело приняло такой оборот.

-- Удалении куда?

-- На шахты в горы. Оно бы не страшно, но обидно бросать уже обжитую акваферму....

-- Я понимаю тебя. Нет, последнего точно нужно избежать.

-- Я знаю, что многие местные недовольны нами. То, что о нас так заботятся, кажется им обидным. Как будто их этим обделяют... И для многих эта некрасивая история -- лишь предлог заявить об этом.

-- Я понимаю, но вот что получается. И наказать его сурово плохо, и не наказать плохо. Требовать с него как с урождённого тавантисуйца и в самом деле не вполне справедливо, но и даже ограничиться рудниками тоже может быть принято не всеми. Нет решения, которое бы устроило всех. Правда, я не судья и не могу решать за него. Кстати, имени судьи ты не знаешь?

-- Мозговитый.

-- Слышал о нём. Он умеет самые сложные случаи разрешать. В своё время я встречал его...

Асеро не договорил, так как не знал, известно ли старейшине что-либо о войне с каньяри, а пускаться в объяснения сейчас не хотелось.

-- Так как я лицо заинтересованное, то мне нельзя общаться с судьёй до суда, а наедине -- и до вынесения приговора. Но ты... ты ведь можешь рассказать ему о некоторых важных деталях? Это ведь не запрещено?

-- Я понял тебя, Слоновий Зуб. Да, конечно, я поговорю с ним до того, как он вынесет приговор.

Старейшина посмотрел на него с какой-то смесью мольбы и надежды в глазах. Асеро понимал его и в то же время понимал, что некоторые вещи невозможны. Девушке уже не вернуть потерянную честь, а значит, люди будут требовать казни насильника, и хорошо, если дело ограничится только им, и не пострадают невинные.

На суд пришли почти все жители обоих селений, да и много из окрестных. Приходили старики и старухи, приходили женщины с детьми за спиной, видно было, что дома остались или совсем уж немощные, или совсем уж занятые. Общественные работы в этот день, разумеется, отменили, но если ты, например, повитуха, а у тебя в деревне кто-то рожает, то ничего не поделаешь, долг есть долг. Но всё, кто только мог, точно пришли.

Для Асеро, разумеется, было приготовлено почётное место, с которого было всё хорошо видно и слышно. Он оглядывал сидевшего под стражей преступника, главного обвинителя, которым был отец девушки, и саму пострадавшую, которая куталась в платок, то ли от холода (было ясно, но ветрено), то ли от стыда. Судья должен был прибыть с минуты на минуту, но он что-то задерживался. Во избежание лишних контактов он должен был ночевать в Тумбесе (сам Асеро провёл ночь в селении бывших рабов), но было неясно, что могло задержать его там. Карету и лошадей в таких случаях выдают без задержек.

Потом судья прибыл. Перед всеми он извинился за опоздание, вызванное неожиданной задержкой, потом подошёл лично к Асеро и сказал: "Государь, мою карету обстреляли по дороге. Мне лишь задели руку", -- он показал на перевязь на локте, -- "но кое-кто из сопровождавших ранен серьёзнее. О них позаботятся, однако я подозреваю, что наши кареты могли просто перепутать, и метили в тебя". Асеро невольно вздрогнул. Скорее бы Горный Ветер приехал разбираться, что ли... Хотя сам ведь накануне послал тому сообщение по спецпочте, чтобы тот в столице разобрался с Тухлым Пирожком. Инти собирался, да не успел... А тот со скандальными связями наведывался в обитель, вполне мог увидеть письмо Чистой Верности и запомнить адрес.

Был, правда, ещё один момент, который Асеро тревожил. Спецпочтой могли пользоваться только люди Инти. Ни он, ни Старый Ягуар прямого доступа к ней не имели. Конечно, Инти и Горный Ветер им доверяли, но... порядок есть порядок, да и как говорил ему Горный Ветер, координатор Ворон тут бы их не понял.

Так что Асеро был вынужден пересылать сообщение через Ворона, который для этого дела вызвал некоего Цветущего Кактуса.

Асеро также спросил юношу, знает ли тот по-английски (испанский они-то уж точно все знают), получив утвердительный ответ, попросил скопировать торговый договор на двух языках и переслать Горному Ветру, чтобы тот с ним ознакомился сам и показал Искристому Снегу.

Накануне Асеро не думал о возможности измены, но теперь, когда случился обстрел кареты, нельзя было не подумать и об этом. Во всякому случае, Инти в таких обстоятельствах всегда проверял такую возможность самым тщательнейшим образом. С другой стороны, Ворон и Цветущий Кактус должны были знать, что Асеро отъехал из Тумбеса вчера... Может, всё-таки это было именно против судьи? Могут же у него быть враги и из-за этого дела, и вообще...

Тем временем спешно искали человека, который мог бы исполнить обязанности секретаря, так как тот был тяжело ранен...

Начался суд. Первым излагал дело отец девушки. В его устах ситуация выглядела так: мол, Слоновий Бивень коварно подкараулил его дочь, когда она мирно шла по берегу моря, собирая морские раковины, схватил её и совершил своё мерзкое дело. Мотивами была якобы не только красота его дочери, но и ненависть и презрение к чиму как к слабакам. Он прямо уверял, что все чёрные согласны с поступком их собрата и сами просто спят и видят, как бы надругаться над местными девушками. Закончил он тем, что желал бы видеть этих чёрных высланными с глаз подальше.

Потом дали слово самому подсудимому. В его изложении история выглядела так: он состоял с девушкой в романтических отношениях, сам назначил ей свидание на берегу моря, и пришла она туда добровольно. Также добровольно она дала себя поцеловать. Ну а после он решил, что раз она согласна на поцелуй, то должна быть и согласна на всё остальное, и приступил к делу. Он подтвердил, что девушка вырывалась и кричала, но сказал, что не воспринял это всерьёз. Намерения кого-то погубить или опозорить у него не было. Впоследствии он собирался на ней жениться. Он боялся, что если он отступится, то девушка сочтёт его слабаком и не будет уважать. На вопрос, считает ли он себя виновным, он ответил, что раньше не считал, но теперь понимает, что раз вышло так, как вышло, то значит, и в самом деле сделал что-то не так. И вину готов искупить даже собственной кровью.

Среди публики после этой речи пошли шум и разговоры. Одни осуждали юношу, но были и такие, кто его если не оправдывал, то понимал. Пришлось подуть в рожок, чтобы восстановить порядок. После дали слово девушке. Звали ей Морская Трава:

-- Прежде всего, я скажу, что мой отец неправ. Я действительно вышла к Слоновому Бивню на свидание. Однако, зная, что любовь к чёрному мой отец не одобрит, я скрывала эту связь. Для начала я хотела убедиться, что с ним действительно можно связать свою судьбу. Увы, он не оправдал моих надежд, применив ко мне насилие.

-- Скажи, Морская Трава, ты желаешь смерти своему бывшему возлюбленному? -- спросил судья.

-- Нет. Он виноват, но смерть мне кажется слишком жестокой карой. Кроме того, у него не было цели унизить наш народ, тут мой отец ошибается.

-- А примириться со своим бывшим возлюбленным ты могла бы на каких-то условиях?

-- Не знаю. Сейчас нет. Я не хотела бы иметь своим мужем человека, который способен на то, что он совершил. Мне было очень больно и унизительно пережить это. Я не знаю, как я буду жить дальше. Но его кровь не вернёт мне прежней чести.

-- Твоё мнение понятно. А теперь пусть выступит Слоновий Зуб, отец подсудимого.

Слоновий Зуб встал и поклонился:

-- Я не являюсь кровным отцом этого юноши, но он мне действительно был дорог как сын. Прежде всего, хотел бы подчеркнуть, что ни он, ни кто-либо из моих людей никакой ненависти к чиму никогда не выражали. Наоборот, мы очень благодарны вам за то, что вы нас приютили, и я очень надеюсь, что эта досадная история не будет причиной охлаждения отношений. Наша беда, что многие из нас из разных народов, у которых приняты разные обычаи, и потому нам трудно усвоить местные, хотя я понимаю, что мы должны это сделать, иначе не ужиться. Вот этот юноша рассказывал мне, что у его народа юноша, не сумевший осилить девушку, считается опозоренным, и над ним смеются все женщины и девушки, а признаком силы считается, что молодая жена после первой брачной ночи даже встать не может. Такой обычай мне самому кажется бессмысленно жестоким, какой смысл так уродовать молодых женщин? Я старался объяснить своим людям, что тут другие обычаи, и что силу применять нельзя, также что лучше не вступать в связь до свадьбы, но, увы, он меня не послушался. Мне будет горько, если его убьют за то, что он сделал, но я смирюсь с любым приговором суда, ибо нужно отбить желание следовать этому примеру пусть пока из страха, если пока не все могут по совести.

Мозговитый ответил:

-- По нашим законам за насилие над женщиной полагается смерть, однако наши законы позволяют смягчать наказание, если судят тех, кто не усвоил наши законы в должной мере и кого ещё есть шанс перевоспитать. Так не были казнены предатели из тех народов, где этих предателей было большинство. А сейчас перерыв. Я должен подумать.

Мозговитый умолчал об одном. Ему надо было заново перевязать руку, старая повязка ослабла.

-- Это ещё ничего, -- говорил он Асеро, морщась от боли, -- рука заживёт, никуда не денется. Лишь бы мой секретарь выжил, валяется сейчас в жару между жизнью и смертью. Точно мы снова на войне с каньяри.

Асеро ответил:

-- Я тоже сейчас про это вспомнил, ведь из тех, кто тогда Острого Ножа судил, мы вдвоём остались. Остальные...

-- Да, только один умер от болезни, и то иные яд подозревали. Остальных убили каньяри-мстители. Самое поганое, что иные до сих пор в нём видят народного героя.

Асеро ответил:

-- Вот ты мне объясни -- откуда это у молодёжи берётся? Теперь там все дети обязательно в школу четыре года ходят, а пока они в школе, их обязательно свозить на мемориал разрушенной бандой Острого Ножа деревни с обязательным рассказом истории. Жили, мол, тут люди, такие же как вы, трудились, детей воспитывали, а потом пришёл Острый Нож со своим кланом и их всех поубивал, не щадя ни женщин, ни детей. Как негодяя, совершившего такое, можно героем считать?

Мозговитый пожал плечами:

-- Людей, которые бы не знали эту историю, среди молодёжи и в самом деле нет. Значит, тут возможно только одно объяснение: те, кто считает Острого Ножа героем, не считают это преступлением. Значит, до сих пор считают приемлемым убивать не своих, хотя бы они ни были ни в чём лично виноваты. Что взять с каньяри, если даже среди чиму такие попадаются?

-- Хуже всего, если вся эта ситуация со Слоновьим Бивнем сыграет таким на руку. Мозговитый, я не вижу тут хорошего выхода. Какое решение ты бы не принял, казнить согласно закону или помиловать, учитывая обстоятельства, отправив на десять лет на рудники, всё равно начнётся куча недовольных этим решением, а это чревато большими осложнениями.

-- Я уже думал над этим, Государь. Мне уже вспомнился случай суда над англичанином. Некоторые подозревают, что я заранее знал, что Инти подготовит инсценировку народной расправы, но я не знал этого. Если бы знал, был бы против, а так меня поставили перед фактом, и пришлось смириться. Тем более что самого англичанина мне ни капли не жаль, он заслуживал смерти без оговорок. Просто сама идея народной расправы создала весьма опасный прецедент. Хотя с Англией он тогда разрулил ситуацию, это не отнять.

-- А что ты предлагаешь на этот случай?

-- Народное голосование. Пусть люди сами проголосуют казнить его или миловать, тогда какое бы решение не было принято, это не пошатнёт авторитета власти и мира между селениями. А последнее в этом случае важнее всего.

-- Знаешь, Мозговитый, это и в самом деле мудрое решение.

-- Не мог бы ты сам его и озвучить, я из-за этой раны оратор неважный. Кое-как вытерпел заседание, но боль изматывает. Скорее бы всё закончилось...

-- Я понял тебя, друг. Не бойся, сделаю, как ты сказал.

Когда Асеро объявил, что в виду сложности и неоднозначности ситуации доверяет самому народу решить судьбу преступника, это было встречено одобрительным гулом.

К удивлению Асеро, голосование не было жёстко связано с цветом кожи. Многие из чёрных голосовали за смерть, многие из местных голосовали за жизнь. О мотивах Асеро мог только гадать -- вероятнее всего, больше всего люди хотели мира между народами и считали, что именно их вариант такому лучше поспособствует. Но куда важнее, что любому из находящихся на площади отсутствие жёсткой связи между цветом кожи и выбором было очевидно, а это был самый важный результат.

После скрупулёзного подсчёта голосов выяснилось, что с небольшим перевесом победили сторонники помилования. Отец девушки был явно недоволен, но вслух ничего не возражал.

Также Асеро улучил минутку и переговорил с Вороном, прибывшим по поводу покушения на судью. Он сказал, что служба безопасности теперь должна позаботится о Морской Траве. Во-первых, оставаться ей здесь попросту опасно, убить могут. Во-вторых, она может оказаться ценной свидетельницей и знать больше, чем на суде рассказала. Так что пусть ей предложат трудоустройство где-нибудь в Тумбесе (после случившегося девушка скорее всего сама будет рада уехать отсюда куда угодно) и не выпускают из поля зрения служб. Ворон сказал, что это несложно, и он выполнит.

Асеро планировал задержаться в Тумбесе ещё несколько дней, дождаться Золотого Слитка и Горного Ветра, и потом обсудить с ними текст договора, по возможности обращаясь за консультацией к местным специалистам по внешней торговле. За это время он осмотрел несколько мастерских и даже планировал посетить университет, но его Главный Амаута сказал, что сейчас это крайне нежелательно, поскольку у студентов сейчас экзамены, и их ни к чему отвлекать. Асеро догадывался, что дело не в экзаменах, но решил, что ничего дурного не будет, если попробовать неожиданно заявиться после экзаменов. Точную дату он может и косвенно через того же Старого Ягуара разузнать. Думал Асеро посетить и своего старого учителя Хромого Медведя, но, увы, тот оказался болен.

Потом прибыли вместе Золотой Слиток и Горный Ветер, и вдруг неожиданно объявили, корабль с англичанами прибыл в санитарный порт, стоит на карантине, но так как, судя по всему, больных там нет, то принять их надо будет уже завтра, а значит, надо спешно готовиться к церемонии.

Золотой Слиток сказал, что торжественные церемонии не для него, тем более у него есть другие дела, а с англичанами он предпочтёт потом поговорить более предметно. Асеро и Горный Ветер обсуждали дела за чаем перед сном.

-- Вот что я думаю, -- сказал Горный Ветер, -- про Тухлого Пирожка достоверно известно, что он исподтишка пробирался в обитель Дев Солнца, и там с ними тайно развратничал. Возможно, он использовал это момент для шантажа. В каких-то не таких связях его тоже можно заподозрить. Но всё осложняется тем, что его остальные амаута выгораживают.

-- Но почему?

-- Типа "свой", которого "чужие" не должны обижать.

-- Кто "чужие"? Твои люди?

-- Да, -- мрачно сказал Горный Ветер, -- мои люди для амаута чужие.

-- Ну а сломанные судьбы девушек из обители? Они что, считают, что это хорошо -- девушек развращать?

-- Асеро, пойми... они не то, что это хорошим считают. Думаю, никто бы из них не хотел бы видеть обесчещенной свою дочь. Но они считают, что мы им не судьи. Кого они видят во мне? Палача, готового пытать задержанных самым бесчеловечным образом. По сравнению с этим похозяйничать у девчонки под юбкой -- мелкая шалость.

-- А с чего они взяли, что ты людей пытаешь?

-- Когда люди признаются в том, что от них не ждали -- всегда возникает мысль о пытках, хотя бы на самом деле мы никого и пальцем не тронули, -- когда Горный Ветер произносил эти слова, он смотрел куда-то в сторону, будто вспоминая что-то не очень приятное. В неверном свете свечи его лицо показалось Асеро старше, чем оно есть. -- Они почему-то думают, что мы всемогущи. Но только на деле наше могущество напрямую зависит от того, насколько люди готовы нам доверять. Если нам не доверяют, то мы... тогда мы почти бессильны.

Асеро решил сменить тему разговора:

-- Послушай, что ты скажешь насчёт документа? Ты ведь его внимательно должен был изучить. Где там подвох.

-- В самом документа я подвоха не вижу. А мы с Искристым Снегом его под увеличительным стеклом изучали, -- Горный Ветер вздохнул, -- и, скорее всего, подвох не в документе. Его можешь подписывать спокойно.

-- А в чём тогда подвох?

-- В том, что у них база неподалёку. Впрочем, ты, я думаю, об этом и без меня догадался.

-- А твои люди не могут эту базу найти.

-- Не могут. И расспросы бывших пленников ничего не дают. Их специально держат так, чтобы они не могли о её расположении сказать. Так что остаётся два варианта, один другого сквернее. Первый, что база находится на испанской земле. Однако это не может быть в тайне от испанцев. Тогда приходится предположить, что они против нас сговорились. А натиск обеих держав наша страна может и не выдержать...

-- А второй вариант?

-- Измена в наших рядах. То есть что изменники и так знают, где эта база, но не сообщают.

-- И как ты это можешь проверить?

-- Перетасовать людей. Но это просто так не сделаешь, без естественного предлога. К тому же... понимаешь, Асеро, это ведь всё те, с кем я в Новой Англии воевал! Мой отец видел много всякого, но никогда! Слышишь, Никогда, его не предавал никто из "амазонских"! Ведь что может быть чудовищнее -- предать того, с кем делил многочисленные опасности. Кроме того... моряков так просто на других не заменишь.

-- Ты не знаешь что делать?

-- Да нет, почему же. Остаётся следить за англичанами. Может, что-то и выудим. Но ты понимаешь, я ведь был за то, чтобы выпроводить их потом как можно скорее... а теперь не получится. И с отцом не посоветуешься, нельзя ему про это знать. И моя жена теперь одна с двумя детьми, а скоро будет и с тремя, не может обучать английскому языку наших людей. В общем, скверно всё складывается.

-- А найти детям няню?

Горный Ветер покачал головой:

-- Связываться с непроверенным человеком в этом отношении слишком опасно.

-- А разве нет проверенных? Ну, та же Звезда... она с детьми возиться любит.

-- Любит, но с девочками. Ну с Унау она бы ещё могла, может быть... А вот с Тамарином никак. Ему бегать надо, прыгать, носиться.... А Звезда располнела, ей бы сидеть и вышивать... В общем, не может она за ним уследить. И разлучать братьев нельзя. К тому же ты понимаешь... Наши враги могут рассматривать моих детей тоже как возможных кандидатов на Алое Льяуту.

-- Что ты думаешь насчёт завтра?

-- Ты будешь любезничать с послами, а я их буду наблюдать со стороны. Вряд ли я кого из них узнаю, но всё может быть. А теперь надо спать, если мне удастся заснуть. Ну а ты по любому должен отоспаться.

-- Да я тоже не думаю, что засну. Потому что мы... мы фактически сдались, Горный Ветер. И я и ты. Мы всё-таки пускаем их в страну. Хотя и с возможностью выдворить в любой момент. Но я не уверен, что это будет просто на самом деле.

-- Наша беда, Асеро, в том, что большинство не на нашей стороне. Мы и нам всё равно пришлось бы или прогнуться под большинство, или расстаться с властью, а возможно и с жизнью. Раскол среди носящих льяуту, если о нём стало бы известно извне, а стало бы с такими утечками, всё равно бы спровоцировал войну на очень невыгодным для нас условиях. Повторились бы времена Уаскара и Атауальпы. Будь мой отец здоров, у нас ещё были бы шансы на победу, хоть и не очень большие, но теперь... Впрочем, ты и сам понимаешь.

-- Понимаю. Честно говоря, раскол среди тавантисуйцев опаснее англичан. Вопрос именно в том, чтобы переубедить большинство, но это Газета, а на Газете Жёлтый Лист. Впрочем, если англичане выкинут что-нибудь из ряда вон, он всё равно замолчать это не сможет... в общем, нужно, чтобы большинство поменяло своё мнение, тогда мы сможем всё переиграть. Ну а пока приходится плыть по течению, потому что выгрести против у нас всё равно сил не хватит. Спокойной ночи.

-- Спокойной ночи.

С погодой в день встречи англичан как-то особенно не повезло. Бури не было, но моросил дождь и стоял густой туман. Тавантисуйцы отговаривали английского капитана от столь опрометчивого шага, как путешествие по морю в тумане, но тот и слушать не желал, так что теперь официальные представители Тавантисуйю, скрыв свои торжественные наряды под пончо, стояли на портовой площади зябко поёживаясь и моля всех морских богов, чтобы с англичанами ничего не случилось, иначе дипломатические осложнения было сложно предугадать.

Старик наместник выдержал только полчаса, но потом пожаловался, что ему плохо, разнылись старые кости, и надо лечь, так что пришлось его отпустить. Асеро с грустью подумал, что через какое-то время и он может не выдержать, и что же тогда делать? Юпанаки наместника был в отъезде из-за аварии на одной из удалённых акваферм, и ждать его в этот день явно не следовало, так как тавантисуйцы в такую погоду точно бы не стали выходить в море.

-- Послушай, -- спросил он у Горного Ветра, -- а зачем англичанину так бессмысленно рисковать собой и своими людьми?

-- Затем что их капитан -- рубаха-парень, "драйвер", на их языке.

-- Но ведь он рискует не только собой, но и другими, -- возразил Асеро.

-- Ну и что? Жизнь простых матросов для них вообще не имеет значения. А рисковать они любят.

-- Почему?

-- Потому что если рискнут и им повезёт, то они радуются не просто удаче, а тому, что высшие силы к ним благосклонны, и им будет по жизни везти и дальше. А если неблагосклонны, то жизнь для них всё равно ценности не представляет.

-- Чудные люди, -- сказал Асеро, -- да нелегко нам будет договориться без знания таких нюансов.

Наконец после двух часов ожидания англичане прибыли. После довольно комканного взаимного представления под дождём Асеро повёл самых важных гостей, Джона Розенхилла и Дэниэла Гольда, во дворец наместника, где можно было переодеться в сухое и готовилось пиршество. При них ещё был переводчик, юный племянник Дэниэла Гольда по имени Бертран. У юноши было слегка женственное лицо и какой-то наивно-чистый взгляд голубых глаз. Он понравился Асеро больше, чем его патроны, державшиеся несколько сухо и высокомерно. Кажется, они не вполне поняли сначала, что имеют дело с самим Первым Инкой, как-то странно им было, что он без паланкина и даже без коня (заставлять мокнуть и мёрзнуть на холоде ни в чём не повинное животное Асеро не хотел).

Гольду и Розенхиллу кроме умывания и переодевания требовалось ещё и гладко выбриться, а юному Бертрану это было ни к чему, так что он справился быстрее своих хозяев и первым подошёл к пиршественной зале. Он увидел, что служанка накрывает, после чего решил, что звать Розенхилла и дядю Дэниэла пока рано. Розенхилл любил одну шутку -- подойти сзади к женщине-служанке, схватить её сзади за грудь или за талию, и потом наслаждаться её стыдом и замешательством. Но Бертран знал, что в государстве Инков такие шуточки способны вызвать крупный скандал. Хотя женщине, накрывающей на стол, явно уже перевалило за семьдесят, но всё равно рисковать не стоило.

Та, поглощенная своим занятием, его не замечала. Около камина спиной к Бертрану стоял какой-то человек и протягивал к огню озябшие руки.

-- Ты бы переоделся, пока не поздно, -- сказал ему старуха-служанка, -- ведь так быстро ты не высушишься, а сидеть за столом долго.

-- Ничего, я уже почти высох, -- ответил человек возле камина, -- а запасного парадного костюма у меня с собой нет. Кстати, наместник выйдет к столу?