В тисках тлена

Глава 24

Глухово лежало под тонким, грязным саваном первого снега. Не укрывало — подчеркивало убожество. Заборы кривые, крыши проваленные, окна слепые. Ни звука. Ни дыма. Ни движения. Тишина была не просто пустотой — она была густой, ожидающей, как воздух перед ударом грома. Снежок хрустел под сапогами Игоря, и этот звук казался каким-то чужим, неестественным.

Он остановился у знакомых ворот Смирновых. Калитка теперь висела на одной петле. Двор превратился в лабиринт замерзших луж и грязи под снежком. Дом стоял, как огромная гниющая гривастая голова, окна второго этажа — пустые глазницы. Игорь перекинул «Сайгу» удобнее на плечо, крепче сжал тубус с кольями.

Он толкнул калитку. Скрип прокатился по мертвому двору эхом. Совершенно не было видно и слышно домашней скотины, будто она вымерла. Он шагнул во двор. И тут запах ударил чуть сильнее — не просто тлен и сырость. Сладковатый. Как тогда после прихода Никифора. Запах нежити.

Дверь в сени была, на удивление, приоткрыта. Игорь толкнул ее плечом. Скрип ржавых петель означал еще один выстрел в тишине. Сени были холодные, темные, пропахшие пылью и мышами. Направо — он помнил — дверь в горницу. Он толкнул и ее.

Горница была пуста. Стол, лавки, печь — все на месте, покрытое толстым слоем пыли, словно здесь давно уже не готовили еду. Но свежая грязь на половицах вела к лестнице на второй этаж. Чьи-то босые, влажные следы. Небольшие. Как у ребенка? Или у старухи?

Игорь снял «Сайгу» с плеча, держа наготове. Лестница скрипела под его шагами, каждый звук отдавался ножом по нервам. Второй этаж. Темный коридорчик. Две двери. Одна — в каморку, где он ночевал. Другая — в комнатку Пети. Оттуда доносился слабый звук. Не плач. Стоны. Тихие, прерывистые. Женские.

Сердце Игоря упало. «Татьяна?» Он подошел к двери, прислушался. Стоны стали яснее. Полные боли, слабости. Он толкнул дверь.

Комнатка Пети. Пустая кровать, пустой стол. И на кровати — фигура под грязным одеялом. Женщина. Темные, спутанные волосы на подушке. Лицо полуприкрыто. Но по очертаниям щеки, подбородка — Татьяна. Она металась, стонала, рука беспомощно упала с одеяла — бледная, исхудавшая.

— И…горь? — слабый хрип вырвался из-под одеяла. Голос — ее! Тот самый, тихий, надломленный. — Это… ты? Помоги… Так плохо… Холодно…

Жалость, ужас, эмпатия — все смешалось в Игоре. Он сделал шаг к кровати. Еще один. Татьяна слабо протянула к нему руку. Бледные пальцы ее дрожали.

— Помоги… — простонала она. — Не оставляй… опять…

Его рука сама потянулась к ней. И в этот миг холод на груди под свитером стал ледяным игольным уколом. Монета «зажглась»! Не пламенем, а пронзительным холодом, который вонзился прямо в сердце, в мозг. Он вздрогнул, отдернул руку. И увидел.

Пальцы, тянущиеся к нему, были не бледными, а землисто-серыми, когтистыми. Лицо на подушке — не Татьяны. Морщины, глубокие как трещины в глине. Глаза — черные, бездонные, горевшие знакомым нечеловеческим огнем. Агафья!

Иллюзия рухнула как карточный домик. Запах сладковатого тлена ударил в нос с новой силой. Агафья уже не стонала. Она шипела, как разъяренная змея, и ее когтистая рука, только что казавшаяся беспомощной, рванулась к его горлу со страшной силой!

Игорь отпрянул инстинктивно. Запоздало. Холодные, жесткие пальцы впились в кожу шеи выше ворота свитера, прямо под челюсть. Боль и леденящий ужас парализовали на миг. Он увидел ее лицо во всей мерзости — оскал редких темных зубов, ненависть в глазах. Она встала с кровати не по-старушечьи — легко, стремительно, ее сила была нечеловеческой!

— Верни! — прошипела она, и ее дыхание пахло могильной сыростью. Пальцы сжимались, перекрывая дыхание. Звезды поплыли перед глазами Игоря. Он отчаянно рванулся, но ее хватка была как стальные тиски. Она тянула его к себе, к кровати, к тлену.

Рука Игоря, все еще сжимавшая тубус, действовала сама. Инстинкт выживания, отточенный занятиями спортом когда-то. Он не думал о серебре в «Сайге», висящей на плече. Он думал об осине. О грубых кольях за поясом.

Он рванул тубусом, не пытаясь его открыть — просто швырнул тяжелый предмет в лицо Агафье. Она инстинктивно отклонилась, ослабив хватку на долю секунды. Этого хватило. Игорь вырвался, откатился к стене, задыхаясь, чувствуя жгучую боль на шее. Его свободная рука рванулась за пояс — к одному из трех осиновых кольев.

Агафья, оглушенная ударом тубуса, но не сбитая с ног, снова ринулась на него. Ее шипение превратилось в яростный, животный рык. Когти рвали воздух.

Игорь не целился. Не думал. Он вложил в удар весь страх, всю ярость, всю отчаяние. Вперед! Снизу вверх. Острым концом грубо обтесанного кола.

Удар пришелся чуть ниже грудины. Не в сердце — он не целился так точно. Но осина вошла с глухим, ужасающе хрустящим звуком. Не как в плоть. Как в гнилое дерево.

Агафья замерла. Ее рык оборвался. Глаза, секунду назад пылавшие ненавистью, расширились в немом удивлении, потом в них мелькнуло что-то древнее — страх? Признание? Черная, густая, почти как смола жидкость выступила вокруг раны на ее грязной телогрейке. Не кровь. Жижа.

Она не закричала. Не рухнула. Она просто… остановилась. Руки, поднятые для удара, медленно опустились. Ее взгляд, уже тускнеющий, скользнул с лица Игоря на торчащий из ее тела кол, потом в пустоту комнаты. Из ее открытого рта вырвался не стон, а тихий, шипящий выдох, как из пробитого меха.

Потом она медленно, как подкошенное дерево, начала оседать. Не на пол. На колени перед Игорем. Ее голова упала на грудь. Темная жижа сочилась из раны, капая на пыльный пол. Запах тлена стал невыносимым.

Игорь стоял, прислонившись к стене, дрожа всем телом. Он смотрел на то, что еще секунду назад было Агафьей. На торчащий кол. На черную лужу, растущую на полу. Рука его все еще сжимала рукоять кола. Холод монеты на шее был леденящим.

Тишина вернулась. Но теперь она была иной. Не ожидающей. Наблюдающей. Из темных углов комнаты. Из пустоты за окном. Из самой древесины стен. Он сделал это. Убил нежить. Но он чувствовал — это был не конец. Это было только начало расплаты.