Товарищ капитан. Часть 1. Блондинка с розой в сердце

Глава 16

Позавтракал я ещё утром в поезде. Пообедал в комнате Битковых: съел завалявшиеся в рюкзаке остатки печенья и рыбные консервы, запил их горячим чаем. Павел Битков похлебал вместе со мной несладкий чай. Но к еде он не притронулся (будто выдерживал строгую диету, или же лежавший на столе пистолет напрочь лишил Пашу аппетита). За проведённые в моей компании часы Павел совсем «расклеился»: шмыгал носом, глаза его то и дело влажно блестели, и даже приметный прыщ на его лице снова покраснел.

Иннокентий Николаевич Битков (то самый «пенсионер» с залысинами и козлиной бородкой, который недолго побыл моим попутчиком в поезде) вернулся домой точно в предсказанное Павлом время. Он перешагнул порог комнаты, взглянул на пистолет в моей руке, перевёл взгляд на сына. Поздоровался со мной. Осторожно поставил около двери свой портфель, вынул из кармана большой носовой платок и промокнул им выступившие на его лбу крупные капли пота. С моего разрешения прошёл к дивану, уселся рядом с сыном.

Иннокентий Николаевич будто бы чуть расслабился при виде моего удостоверения капитана КГБ. Словно представитель Комитета государственной безопасности выглядел в его глазах не столь страшным, как милиционер или бандит. Сын шепнул ему, что «долбанная журналистка» оказалась дочерью «КГБшного генерала». Я приказал Павлу заткнуться, пообещал, что прострелю ему ногу. Это обещание на Биткова-младшего снова подействовало: Павел замолчал (на его глазах вновь появилась влага). Он прижался плечом к пиджаку отца.

— Слушаю вас, Иннокентий Николаевич, — сказал я. — Поведайте мне, как всё было на самом деле. Рассказывайте подробно. И честно. Начните с того момента, когда вы впервые узнали о существовании журналистки Александры Лебедевой.

Я будто бы невзначай указал дулом ПМ на ногу Павла — тот сразу же закрыл рот. Иннокентий Николаевич кивнул. Накрыл своей ладонью руку сына, пожевал губы (его бородка задрожала). И выдал мне примерно ту же историю, которую я уже слышал сегодня от Биткова-младшего. Его рассказ изобиловал новыми подробностями (о финансовом положении их семьи, о поездке в Волгоград, о побеге из поезда, о возвращении в Ленинград, о взаимоотношения его сына с Сергеем). Но он ни в чём не противоречил повествованию Павла.

— Знаете, товарищ… эээ…

— Товарищ капитан, — подсказал Павел.

— Знаете, товарищ капитан, — сказал Иннокентий Николаевич, — я даже рад, что вы появились в поезде, в нашем купе. Вы будто камень с моей души тогда сняли. Пашу от этой авантюры я не отговорил. Это моя вина, как отца. Как и то, что Павел вообще поддался на уговоры уголовника. Я полностью признаю свою вину… во всём. Отвечу перед законом по всей строгости.

Битков-старший вытянул вперёд руки, развернул их ладонями вверх. Будто он ждал: я тут же защёлкну на его запястьях наручники. Его плечи поникли; обвисла и бородка, нацелилась в паркет на полу.

Я постучал рукоятью пистолета по столешнице.

Скомандовал:

— Паспорт.

— Так… — произнёс Павел.

Он тут же умолк, когда ствол ПМ посмотрел ему в глаза.

— Иннокентий Николаевич, — сказал я. — Мне нужен ваш паспорт.

— Да, да, конечно.

Битков-старший медленно приподнял руку и сунул её во внутренний карман пиджака. Смотрел он при этом на пистолет. Точно считал пистолет Макарова живым существом, следил за его реакцией.

Я взял у Иннокентия Николаевича документ, пролистнул его до отметки о прописке. Сунул паспорт Биткова в карман жилета, где уже лежал документ Павла. Иннокентий Николаевич печально вздохнул.

Я снова отстучал рукоятью ПМ дробь по столешнице.

— Думаю, граждане, вы понимаете, как по идиотски звучат ваши рассказы, — произнёс я. — Валюта, кооператоры… Как там сказал классик? Смешались в кучу кони и люди. Вот так же и у вас. Дочка генерала КГБ работает на подхвате у барыг. Во всём виноват некий уголовник. А вы все такие белые, пушистые и несчастные. Смешно.

Я покачал головой и спросил:

— Вам сами-то не смешно?

Похлопал себя по карману жилета.

— Ваши паспорта я заберу. Передам их… коллегам. Сейчас же доложу о вас наверх. Перескажу там ваш рассказ. Что будет с вами дальше — решит начальство. Наверняка, вас допросят под протокол. Чуть позже. Специалисты. Сомневаюсь, что они поверят в ваши бредни о валюте и о кооператорах. Лично я вам не верю. Но!‥

Я снова громыхнул пистолетом по столу.

— Даже не пытайтесь сбежать, граждане Битковы. Слышите меня? Ещё пару часов за вами присмотрю я. В моих глазах вы опасные преступники, так и знайте. В случае чего, пощады от меня не ждите. К тому же, у меня чёткий приказ: найти и разобраться. Так что я разберусь… если вынудите. Но вечером я передам вас наружке…

— Кому? — переспросил Иннокентий Николаевич. — Простите, товарищ капитан…

Он поёрзал на диване, под ним заскрипели пружины.

— Коллегам из подразделения наружного наблюдения, — пояснил я. — Они проводят наблюдение за такими, как вы. За преступниками. Будут отслеживать каждый ваш шаг, пока начальство не отдаст им иное распоряжение. Надеюсь, что вас уже сегодня доставят к соответствующим специалистам. И те вытрясут из вас правду.

Павел судорожно всхлипнул. Иннокентий Николаевич похлопал его по руке, успокаивая.

Он взглянул на меня.

— Товарищ капитан, — сказал Битков-старший, — вы бы лучше этого проходимца Серого к вашим специалистам доставили. От него вы узнаете больше, чем от нас. Вот увидите. Ограбление журналистки — полностью его идея. Наверняка, у него за душой множество и других грехов. Ну, а уж мы с Павликом никуда не денемся, не переживайте.

На его залысинах блеснули капли влаги.

Иннокентий Николаевич вновь приподнял козлиную бородку, посмотрел на сына.

— Не волнуйся, Павлик, — сказал он. — Всё будет хорошо. Вот увидишь. Жизнь она такая: учит. Иногда учит очень жестоко. Я тебе об этом уже рассказывал. Теперь ты убедился в этом сам. На этот раз нам с тобой, сын, улыбнулась удача. Скажи спасибо товарищу капитану, что он не дал нам увязнуть в этом криминальном болоте. Будет нам с тобой наука на будущее.

Битков-старший покачал головой, взглянул на меня и добавил:

— В КГБ служат умные люди. Я в этом никогда не сомневался. Они обязательно во всём разберутся. Выяснят, кто прав, кто виноват. Поймут, Павлик, что мы с тобой пока ничего противозаконного не сделали, слава Богу. Накажут настоящих преступников. Таких, как этот Сергей. Нам, сынок, просто сказочно повезло. Поблагодари товарища капитана. Ну⁈

Павел насупился и пробормотал:

— Спасибо.

Я вышел из дома Битковых и поинтересовался у прохожих местонахождением ближайшего таксофона.

Поблуждал с десяток минут по узким ленинградским улицам.

Вошёл в кабинку (над ней красовалась надпись «Телефон»). Набрал по памяти номер домашнего телефона Александры Лебедевой. Выслушал пять гудков, прежде чем услышал Сашин голос.

— Алло?

— Здравствуй, Саша. Рад тебя слышать.

В динамике телефонной трубки примерно пять секунд было тихо.

Наконец, Александра спросила:

— Дима, это ты?

Я заверил Лебедеву, что я — это я, поинтересовался:

— Как доехала? Как настроение? Какая погода у вас в Ленинграде?

Выслушал Сашин рассказ о поездке. Узнал, что Лебедева по мне уже соскучилась. Взглянул через стекло в двери телефонной кабины на небо, когда Саша рассказала о том, что в Северной столице сегодня шёл дождь.

Похожие на тёмные зеркала поверхности луж подсказали: дождя сейчас не было. Но небо выглядело по-ленинградски хмурым. Его внешний вид вполне соответствовал облику окружавшей меня сейчас архитектуры.

— Звоню к тебе с просьбой, — признался я, когда поток Сашиных рассказов иссяк. — Мне тут номер телефона попался. Ленинградский. Я вспомнил: ты разведала, кто прописан в жилище питерского Людоеда. Саша, так может, ты с этим номером мне поможешь? Меня интересует адрес, по которому этот абонент находится. Узнаешь?

— Дима, я… Ну, я попробую.

Я не услышал в Сашином голосе ноток сомнения и неуверенности — мне показалось, что Лебедева задумалась.

— Буду тебе, Саша, очень признателен. Сделаешь? Запиши…

В динамике прозвучало шуршание Сашиного вздоха.

— Диктуй.

Я озвучил по памяти цифры — вынул из кармана спичечный коробок и убедился, что память меня снова не подвела.

— Дима, как скоро тебе понадобится результат? — спросила Александра.

— Вчера, Сашенька, — ответил я. — Он мне нужен был ещё вчера. Очень на тебя надеюсь. Через четыре часа снова тебе позвоню. Верю, что у тебя к тому времени всё получится. Это очень важно, Саша. Поспеши.

— Дима, но я сейчас…

— До вечера, Саша. Позвоню.

Я улыбнулся. Повесил на рычаг трубку.

Очередь к стойке регистрации в гостинице «Москва» была не меньше, чем та, которую я отстоял в московском отеле «Космос». Здесь в вестибюле тоже звучала иностранная речь, пахло дорогим парфюмом, чувствовалась атмосфера «заграницы». В этой гостинице я в прошлой жизни останавливался лишь один раз. Мне тогда запомнились массажные кресла, что стояли на этажах неподалёку от входов в кабины лифтов. Интерьер вестибюля тогда был совсем иным: более современным и не таким пёстрым. Но выражения на лицах дежуривших у входа широкоплечих охранников были теми же: скучающими, угрюмыми и надменными.

Массажные кресла я на своём этаже не увидел. А вот большие кадки с цветами стояли (быть может, даже те же самые, которые я видел здесь в будущем). Обстановка в гостиничном номере вновь мне напомнила о московском отеле «Космос». А вот вид из окна меня порадовал. Он совсем не походил на московский. Я сдвинул к стене штору, уселся на широкий подоконник. Первым делом посмотрел на Троицкий собор Александро-Невской лавры. Затем сместил взгляд в сторону моста Александра Невского. А вот памятник Александру Невскому я не увидел — память подсказала, что на площади перед лаврой его установят лишь в начале двухтысячных годов.

Я прогулялся к рюкзаку, вынул из него ручку и блокнот. Вернулся на подоконник. Прочёл последний абзац, который я написал сегодня за полчаса до прибытия поезда в Ленинград. Тут же вспомнил название романа, для которого я в прошлой жизни нарыл всю эту информацию. Дочь тогда в последний раз стала первым читателем моего черновика. Я сейчас даже точно помнил, какие правки я внёс в книгу по её совету. Бумажную книгу она в руках уже не подержала. А у меня между этим и следующим романом возникла полугодовая пауза, когда я искал повод для возвращения к писательской работе. Следующую книгу я вновь посвятил своей дочери.

«25 мая 1997 года…» — продолжил я записи с новой строки.

Вечер в Ленинграде (в июле) мало чем отличался от дня. Всё то же пасмурное небо над головой. Всё так же кричали кружившие над мостом Александра Невского чайки. Было вполне светло, но я не отыскал взглядом солнце. Поток пешеходов около гостиницы чуть уменьшился, но не иссяк полностью: люди всё так же шагали друг за другом в направлении входа в метро.

Я влился в этот поток и отделился от него лишь при виде таксофонных кабин. К приоткрытым массивным дверям метро не пошёл — направился в сторону прижимавшихся к стене таксофонов. На ходу достал из барсетки две двухкопеечные монеты. Стоявшие перед таксофонами днём продавцы цветов уже разошлись. Оставили после себя на асфальте увядшие листья и мятые газеты.

В кабине пахло табачным дымом и мужским одеколоном. Я оставил дверь чуть приоткрытой, чтобы здесь немного проветрилось. Мазнул взглядом по зданию гостиницы, еще не преображённому реконструкцией. Подумал, что квадратные окна, украшавшие фасад гостиницы, походили на пчелиные соты. Набрал Сашин номер — Лебедева мне ответила после второго гудка.

— Дима, — сказала она, — я всё узнала. Этот телефон зарегистрирован в Кировском районе. Запиши адрес.

— Диктуй, я запомню.

— Улица Козлова…

Саша ещё проговаривала номера дома и квартиры, а я уже прикидывал маршрут.

Убедился, что не встречу по пути в Кировский район разводных мостов.

— Дима, а зачем тебе ленинградский адрес? — спросила Лебедева. — Приедешь в Ленинград?

— Вполне возможно, Саша.

— Было бы здорово! А когда?

— Как раз сейчас корректирую свои планы, — сообщил я.

— Дима, тут такое дело… — произнесла Александра. — Этот адрес для меня узнал тот самый человек, через которого я недавно выяснила место регистрации Романа Курочкина. Ну, этого… Людоеда. Он мне сказал, что Курочкина убили. В той самой квартире, где он прописан. Мой знакомый поинтересовался, не появится ли и по этому адресу ещё один труп. Он, конечно, шутил, но…

Лебедева замолчала.

— Как раз сейчас корректирую свои планы, — повторил я. — Пока ничего тебе не пообещаю.

Примерно пять секунд мы молчали.

Затем Саша спросила:

— Как там у вас погода?

— Утром прошёл дождь, — сказал я.

— Прямо, как у нас, в Ленинграде. Ты сейчас где? Ну, хотя бы примерно?

— Около моря.

— Везёт тебе. А у нас тут всё ещё идут баталии по поводу переименования города. Я разговаривала с папой. Озвучила ему твой прогноз. Папа мне не поверил. Сказал, что опрос — это не то же самое, что референдум. Сказал, что мы как жили, так и будем жить в Ленинграде. А мой рассказ об августовском государственном перевороте отца насмешил. Папа заявил, что я свихнулась на почве своей журналистской работы, и теперь сама для себя выдумываю сенсации…

Я слушал Сашины рассказы три минуты — это время для меня отсчитал новый таксофон, уже переведённый в начале восьмидесятых годов на повременную оплату разговоров (об этом обстоятельстве мне вчера вечером поведал сосед по купе). Телефон подал звуковой сигнал и шумно проглотил вторую монету. Я тут же засёк по наручным часам время: третьей двухкопеечной монеты у меня не было.

Второй трёхминутный отрезок пролетел так же быстро, как и первый.

Я предупредил Александру, что через двадцать секунд соединение прервётся.

— Рад был тебя услышать, Саша, — сказал я. — Обещаю, что скоро позвоню тебе снова. До свидания.

— До свидания, Дима, — произнесла Лебедева. — Надеюсь, что ты скоро приедешь.

Я нажал на рычаг — в динамике раздался длинный гудок.

В начале третьего ночи я полюбовался из окна своего гостиничного номера на разведение моста Александра Невского. Затем отправился на Невский проспект. Сегодня я убедился, что ночь с пятнадцатого на шестнадцатое июля в Ленинграде была не совсем «белой». В без четверти три она была вполне «тёмной», когда я голосовал у дороги. На затянутом облаками небе ещё не появились признаки рассвета. А закат к этому времени полностью погас. Светили уличные фонари и фары нечасто проезжавших по проспекту автомобилей. Даже в это позднее (или раннее) время по улицам спешили немногочисленные сейчас пешеходы.

На поиски попутки я потратил почти полчаса. Водитель остановившегося рядом со мной автомобиля ВАЗ-2106 услышал озвученную мной сумму оплаты за проезд; он решил, что давно уже собирался в Кировский район — сообщил, что сегодня как раз пришло время осуществить это желание. Езда по ночному Ленинграду убаюкивала. Я зевал, посматривал через приоткрытое окно машины на мелькавшие за окном городские достопримечательности. За Обводным каналом достопримечательностей стало меньше. Там уже на небе у горизонта появилась красноватая полоса рассвета. Улицы за каналом стали шире, зёлёных насаждений больше.

К болтовне водителя я почти не прислушивался — лишь изредка кивал в ответ на его вопросы головой и время от времени поддакивал (наверняка, невпопад). Посматривал за окно. Вдыхал табачный дым (водитель одну за другой курил сигареты — так он боролся с сонливостью). Я чувствовал, как давила на поясницу рукоять пистолета. Комментировавший едва ли не каждый поворот водитель сообщил, что мы выехали на проспект Ветеранов. Сказал, что по нему мы «прямиком» доедем до улицы Козлова, когда пересечём лесопарк. Водитель не обманул — сразу за парком наш автомобиль свернул с проспекта и двинулся мимо однотипных пятиэтажек.

— Почти приехали, — сказал водитель. — Тебе нужен вон тот дом. Видишь?

Он указал пальцем через лобовое стекло на пятиэтажное здание, подсвеченное светом уличный фонарей и уже окрасившимися в красноватые оттенки облаками.

— Я тебя здесь, на углу, высажу, — сказал водитель, — не поеду во двор. Там, наверняка, яма на яме. А мне только месяц назад на машине переднюю подвеску починили.

С водителем я расплатился, как и обещал — тот радостно улыбнулся и снова закурил, едва я только хлопнул дверью. Во двор я пошёл мимо тощих деревьев. ВАЗ-2106 зашуршал шинами, лихо развернулся и умчался обратно к повороту на проспект Ветеранов. Я на ходу окинул взглядом фасад дома. Отметил, что светились на нём сейчас лишь два окна. Взглянул на часы — убедился, что явился на встречу с Серым точно в рассчитанное время. Свернул во двор. Прошёл мимо притаившихся на краю тротуара автомобилей, мимо спрятавшейся в предрассветном мраке детской площадки. Подошёл к двери третьей парадной, передёрнул затвор пистолета.

В очередной раз порадовался, что двери подъездов пока не запирали на замок. Сунул пистолет за пояс, направился к лестнице. Свет в парадной я не зажёг. На второй этаж поднялся в полумраке. Прислушивался — из квартир не доносилось ни звука. Те, кто ложился поздно, уже уснули. А утро пока не наступило даже для «жаворонков» и трудоголиков. Я чиркнул спичкой (воспользовался тем самым коробком, который отобрал у Павла Биткова) — проверил, что подошёл к той самой квартире, чей номер мне вчера вечером озвучила Александра. Прошёлся мимо дверей квартир, залепил стёкла дверных глазков кусками лейкопластыря.

И лишь тогда щёлкнул найденным на стене выключателем, зажёг на лестничной площадке свет. Над вскрытием дверного замка провозился стандартную минуту. Запоры оказались несложными, вполне обычными, советского производства. Димкины отмычки справились с ними без проблем. Я вновь погасил свет. Чуть приоткрыл дверь. Убедился: ухищрения по отпиранию дверных цепочек и прочих хитрых приблуд мне не понадобятся. Сунул отмычки в карман, натянул на руки кожаные перчатки. Снова достал пистолет, сдвинул на нём флажок предохранителя. И лишь тогда я вновь приоткрыл дверь и шагнул в квартиру.

В прихожей я замер, взял наизготовку ПМ. Сразу же отметил расположение дверных проёмов: через них в прихожую проникал тусклый свет с улицы. Постоял у входной двери секунд двадцать. Пока не различил доносившееся из комнаты тихое сопение. Оно звучало на фоне монотонного тиканья невидимых для меня сейчас настенных часов. Расстеленный на полу коврик полностью заглушил мои шаги. Я приблизился к проходу в комнату. Отметил, что с каждым моим шагом сопение звучало всё отчётливее. Заглянул через дверной проём — сразу же рассмотрел силуэт лежавшего на кровати около окна человека. Я приблизился к нему, направил на него ствол ПМ.

Дёрнул за шнур торшера — в комнате вспыхнул желтоватый свет.

Расположившийся на кровати человек (тот самый мужчина, которого я не так давно выбросил из вагона поезда) открыл глаза и заглянул в дуло моего пистолета.

— Здравствуй, Серый, — сказал я. — Не дёргайся. Лежи спокойно. Или я сделаю тебе во лбу третий глаз.