Товарищ капитан. Часть 1. Блондинка с розой в сердце

Глава 7

Я так и не познакомился со своим круглолицым краснощёким соседом: он перестал быть моим соседом ещё до отправления поезда. Мужчина поддался на уговоры журналистки, поменялся с Лебедевой местами. Вместе с собой он унёс в начало вагона и газеты — я сообразил, что не взял с собой в дорогу никакого источника информации, словно рассчитывал скоротать время поездки при помощи несуществующего пока смартфона.

Александра спрятала под сидение уже знакомую мне коричневую сумку. Уселась напротив меня, посмотрела мне в глаза, улыбнулась. Мы обменялись с журналисткой ничего не значившими фразами в духе: «Как дела?» — «Замечательно» — «И у меня». Я отметил, что Лебедева в Ленинграде сменила свой сарафан на белую блузу и на короткую юбку из джинсовой ткани. А вот босоножки на журналистке остались прежними, как и запах её духов.

Пассажиров в вагоне становилось всё больше. Поезд тронулся — я увидел, что в ближайших купе не осталось свободных мест. Люди радостно улыбались, словно все их проблемы остались на перроне Витебского вокзала. Обмахивали свои раскрасневшиеся лица газетами; открывали окна, за которыми медленно проплывали стоявшие на рельсах в окружении высокой травы аварийного вида вагоны и исписанные пошлыми надписями бетонные заборы.

Явилась проводница. Она взглянула на мой билет и на билет Лебедевой. С недовольной миной выслушала объяснение тому, почему Александра оказалась не на своём месте. Обожгла лицо ленинградской журналистки суровым и недовольным взглядом, спрятала наши билеты в кармашки своей папки. Сообщила, что постельное бельё выдаст «позже». Собрала она билеты и у сидевших неподалёку от меня пассажиров, направилась в следующее купе.

Наши соседи радостно загомонили и тут же вынули из сумок многочисленные свёртки с продуктами, будто после визита проводницы вдруг сильно проголодались. Детские голоса в вагоне стали громче, но их то и дело перекрикивали зычные голоса мамаш, требовавшие, чтобы детишки вели себя тише. В воздухе вагона появились запахи пота и пивных дрожжей. В последнем купе забренчала гитара — там разместилась группа студентов.

Александра склонилась над столом и сказала:

— Дмитрий, я понимаю: ты удивлён моим появлением. Да что там, я сама удивлена. Ты гадаешь сейчас, наверное, почему я здесь. А может, и подумал… что-то такое. Понимаю, что мой поступок со стороны действительно выглядит странным и нелепым. Но честно тебе признаюсь: я не справилась с любопытством, прости.

Она пожала плечами и снова улыбнулась.

— Я обдумала всё то, что ты мне вчера и сегодня утром сообщил. Я говорю не только о твоих книжных историях. Но и про эти твои рассказы о развале СССР и об августовской попытке государственного переворота, которую ты вчера предсказал. Я даже кое-что проверила: позвонила… одному своему хорошему знакомому.

Лебедева постучала ногтем указательного пальца по столу.

— Он выяснил, что по тому адресу, который ты мне озвучил, действительно проживает некто Роман Курочкин тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года рождения, — сказала она. — Никаких подробностей я об этом Курочкине не выяснила: у меня не было на это времени. Но я всё ещё гадаю, а что если ты сказал о нём правду?

Журналистка тряхнула собранными на затылке в хвост волосами.

— Дима, мне ещё в университете преподаватели говорили, что я обладаю хорошим журналистским чутьём, — сказала она, — что я сразу замечаю перспективную историю. Это самое чутьё мне подсказало, что сейчас я просто обязана быть здесь, рядом с тобой. Я уверенна, что это даже важнее, чем оказаться в гуще московских событий.

Александра хитро сощурилась и сообщила:

— Так что я поехала в этот твой посёлок Ларионовка, прежде всего, из профессионального интереса. За интересной историей. А не за тем, о чём ты, возможно, подумал. Сразу тебе об этом говорю, чтобы потом между нами не возникло… недоразумений. Обещаю, что не стану тебе обузой и не создам проблем. Буду послушной девочкой.

Журналистка пожала плечами и добавила:

— Вот, как-то так.

Она повернула голову, пробежалась настороженным взглядом по вагону.

Пассажиры увлечённо поедали принесённые с собой в поезд продукты, почти не обращали на нас внимания.

Лебедева посмотрела на меня и тихо сказала:

— Ну, а теперь ты, Дима, рассказывай. Ты побывал у этого Курочкина?

Я кивнул.

— Был.

Александра приподняла брови.

— И… что? — спросила она. — Ты убедился в том, что ленинградский Людоед существует?

— Я и раньше в этом почти не сомневался.

— Но ты говорил…

— Я помню, что говорил.

Александра примерно пять секунд молчала, рассматривала моё лицо.

Наконец, она спросила:

— Что ты сделал? Вызвал милицию?

Я покачал головой.

— Нет. Я убил его.

— Кого?

— Романа Курочкина.

Лебедева нахмурилась, тряхнула головой — её собранные в хвост волосы хлестнули стену вагона.

— Я не поняла, — сказала Александра. — Дима, повтори. Что ты сделал?

Я чётко повторил:

— Я. Убил. Романа Курочкина.

Журналистка выпрямила спину, скрестила на груди руки.

— Это шутка? — спросила она.

— Это правда, — ответил я.

Лебедева чуть наклонила к окну голову.

— То есть… ты пришёл к нему, — сказала она. — И вот так просто его убил?

Я кивнул и сказал:

— Всё верно. Пришёл. И убил.

Журналистка снова помотала волосами.

— Дима, я не верю тебе, — сказала она. — Ты меня разыгрываешь.

Я снова пожал плечами.

Посмотрел за окно — там всё ещё мелькали невзрачные городские пейзажи.

— Ну… допустим, — сказала журналистка. — Как ты это сделал? Как ты его убил?

Она повела правой бровью.

— Тебе действительно это интересно? — спросил я.

Лебедева на пару секунд задумалась и покачала головой.

— Пожалуй, нет, — ответила она. — Я тебе по-прежнему не верю.

И тут же добавила:

— Но… допустим. Допустим, что ты сейчас сказал мне правду. Предположим. Тогда мне не совсем понятно, зачем ты его убил. Потому что так захотел? Отомстил? Или свершил правосудие? Ты не похож на хладнокровного убийцу.

— Хотел, отомстил, свершил, — перечислил я, — все эти варианты годятся, даже одновременно. Ещё добавь к ним право выбора. Я выбрал того, кто именно умрёт: Курочкин, или те девчонки, которых он убил в известном мне будущем.

Развёл руками и сказал:

— Так уж получилось, что только у меня была возможность подобного выбора. Не очень сложный выбор, честно говоря. Я им воспользовался. Приложил к этому некоторые усилия. Курочкин умер. Девчонки выживут.

Александра двумя пальцами помассировал мочку своего уха, где блестела золотая серьга с сапфиром.

— Дмитрий, ты говорил, что этот Курочкин уже убил одну женщину, — сказала она. — Ты говорил, что убийство произошло в начале этого месяца. И что её тело всё ещё находится у него в квартире. Я правильно запомнила?

— Всё верно.

— Ты видел её? Я имею в виду, её тело. Оно действительно находилось в квартире Курочкина?

— Находилось.

— Почему же ты не вызвал милицию? — спросила Александра. — Почему ты не сообщил о своей находке милиционерам? Они бы арестовали убийцу. Курочкин бы не отвертелся от наказания: ведь все улики были бы налицо.

Я усмехнулся.

— Разумеется, его бы задержали. Верю в это. Я бы в итоге убедил милиционеров в правдивости моих слов. Они бы нашли тело той девчонки. Взяли бы её убийцу. Но я потратил бы на это дело много времени, которое исчислялось бы не в часах, а в днях.

Я выдержал паузу, пока мимо нас проходила возвращавшаяся в свою коморку проводница.

— Не хочу, — сказал я. — Понимаешь? У меня сейчас иные планы на эту жизнь. Я никому и ничего не намерен доказывать. Я сделал свой выбор. Роман Курочкин теперь опасности не представляет. Всё. Точка. Больше я о нём не думаю. И ты, Александра, о нём забудь.

«…Перемен требуют наши сердца, — пели под гитару в последнем купе студенты, — перемен требуют наши глаза…»

— Дима, ты забыл о том, что из-за этого Курочкина подверг опасности и свою жизнь? — сказала журналистка. — Ты совершил!‥ Что если тебя найдут и арестуют? Тебя накажут! Потому что ты действовал не по закону. Ты об этом подумал?

Я махнул рукой. И тут же прижал её к груди.

Сказал:

— Срок моей жизни уже отмерен. Не уверен, что продлю его. Димкино тело сломается примерно через месяц. Так случилось тогда. Очень вероятно, что так же будет и теперь. У меня попросту нет времени на все эти проволочки. Понимаешь? Потраченный на Курочкина день я украл у самого себя. Целый день потратил на этого гадёныша! — один из тех немногих дней, что у меня остались.

Я посмотрел Лебедевой в глаза.

— Меня сейчас не волнуют правовые процедуры, — заявил я. — Понимаешь, Саша? Совсем не волнуют. Я навестил Курочкина в том числе и потому, что таково было моё желание. Называй это проявлением моего эгоизма. Я совершил то, что посчитал нужным и правильным. Хладнокровно убил его. Вот так вот. Нисколько не раскаиваюсь в своём поступке. Сделал, что должен, и будь, что будет.

Я привстал, вынул из лежавшего на верхней полке рюкзака блокнот и ручку, бросил их на стол.

Вновь уселся напротив журналистки.

— Если тебя это так волнует, — сказал я, — сомневаюсь, что следствие выяснит личность убийцы Курочкина в ближайшие месяцы. Если они вообще её выяснят: я не светил около его квартиры лицом. Не забывай, Саша, что я в прошлом тоже милиционер. Представляю всю эту милицейскую кухню. Да и в МВД сейчас начнётся такое… впрочем, как и во всей стране. Появится много разных… Курочкиных.

«…Перемен! — звучал в конце вагона нестройный хор голосов. — Мы ждём перемен».

Я указал рукой в сторону поющих студентов и сказал:

— Будут им перемены. И очень скоро. Только далеко не все эти перемены их порадуют.

Лебедева смотрела на моё лицо, постукивала ногтем по столу.

Веселья в её взгляде я не заметил. Но не почувствовал в нём и тревоги.

— Что дальше, Дима? — спросила журналистка. — Зачем ты едешь в эту богом забытую Ларионовку? Ведь твоя семья сейчас отдыхает в Крыму. Я правильно помню? Они сейчас там? Ты говорил, что встретишься с ними.

— Встречусь, — ответил я. — Обязательно. И очень скоро. Я очень этого хочу. Но это не единственное моё желание. Хочу завершить и другие дела. Одно из которых меня ждёт в этой самой Ларионовке.

— Какое дело тебя там ждёт? — спросила Александра.

— Очень похожее на то, которое у меня было в Ленинграде.

Журналистка поджала губы, шумно выдохнула. И вдруг словно спохватилась: поставила перед собой на стол сумочку, вжикнула застёжкой-молнией.

Лебедева порылась в сумке, извлекла из неё колоду игральных карт. Она бросила карты на стол. Улыбнулась.

— Дмитрий, не желаешь ли перекинуться в картишки? — спросила она. — В подкидного дурака. Или в дурочку. Это уже как получится. Поездка нам предстоит долгая, а делать по большому счёту нечего. Поиграем немного в карты. Поболтаем.

Лебедева завершили раздачу, взглянула на свои карты.

— У меня шестёрка, — сказала она.

— Ходи.

— Семёрка черви, — объявила Александра и бросила карту на стол.

— Десятка.

— Бито.

Журналистка взяла из колоды карту, спросила:

— Дмитрий, ты сказал, что в Ларионовке у тебя такое же дело, какое было в Ленинграде. А в Ленинград ты ехал к Роману Курочкину. Я правильно поняла? Получается: ты едешь, чтобы снова…

Александра замолчала, подняла на меня глаза.

— Да, — сказал я. — Всё верно. Там я снова совершу хладнокровное убийство.

Мне показалось, что журналистка вздрогнула. Она стрельнула взглядом в сторону наших соседей. Убедилась, что те не прислушивались к нашему разговору.

Я бросил на стол трефовую семёрку. Лебедева покрыла её дамой. На мою даму журналистка положила козырную шестёрку.

— Бито, — заявил я.

— Ты уже когда-то делал это раньше? — спросила Александра. — До сегодняшнего дня. Я имею в виду…

— Один раз. Применил табельное оружие при задержании. Это было в девяностом году.

— И что ты тогда почувствовал?

Лебедева походила трефовой шестёркой. Я «побил» её карту девяткой.

— Жарко было, — ответил я.

— Я о других чувствах говорю.

— Других чувств не было. Тот урод пырнул ножом в живот моего друга Колю Синицына. Когда мы с Синицыным были при исполнении. Оказал мне сопротивление при задержании. Получил пулю в бедренную артерию. Истёк кровью до приезда скорой. Я в это время оказывал помощь своему коллеге.

— А сейчас?

Я похлопал левой рукой по своей груди, сказал:

— Где-то тут прячется тот самый тромб, который меня через месяц убьёт. Поэтому в ближайшие недели мне лишние переживания не нужны. Понимаешь? У меня в этой жизни ещё много нереализованных планов. И завершать её ради таких уродов, как Курочкин, я не намерен. Жизни жены и дочери сейчас для меня важнее всего. Поэтому я не ищу лишних переживаний. В Ленинграде я бы и пальцем не пошевелил, если бы понимал: это помешает моей главной цели. А что касается чувств… На работе в милиции я повидал всякое. Мертвецами меня не удивишь. При виде мёртвых тел у меня не учащается пульс и не срабатывает рвотный рефлекс.

Я отбросил битые карты на край стола.

— На мертвецов я реагирую спокойно. Сегодня в Ленинграде я думал не о том, что убил Рому Курочкина. Потому что в своём писательском воображении я убивал его много раз — в прошлой жизни, когда просматривал материалы о его преступлениях при работе над книгой. Тогда я проделывал это даже с удовольствием — сейчас я это просто… сделал. Хладнокровно, как ты сказала. Без особого удовольствия и без переживаний. Это было, всё равно, что почистить зубы или вынести мусор. Никакого ненужного стресса. Только мысли о том, что я сегодня спас десятки молодых женщин, которые в будущем стали бы жертвами этого маньяка.

Я хмыкнул, походил бубновой восьмёркой.

Журналистка бросила поверх моей карты валета.

— В своём воображении я пережил многое из того, что в реальности пережили жертвы питерского Людоеда, пока писал «Человеческие кости в Неве». Это обязательная часть писательской работы. Читатель не поверит тебе, если ты скажешь ему неправду. Читатель чувствует ложь. Поэтому первым делом убеди себя, что тебе действительно больно. И лишь потом расскажи об этом в романе. Так, и только так. Не иначе. Тогда и читатель от твоих слов не отмахнётся. Он прочувствует твою боль и твой страх. Рассмеётся вместе с тобой, если тебе при написании текста было смешно. Я не смеялся, Саша, когда писал книгу о питерском Людоеде.

Я взял из колоды карту.

— Бито. Ходи.

— Десятка, — заявила Лебедева.

Я бросил рядом с её картой короля и сказал:

— Сегодня я не работал над книгой. А только выполнил те действия, которые проделал в своём воображении много раз, и которые вместе со мной совершил главный герой моего романа. Так что никакого шока не было. Как нет сейчас и чувства вины, если тебе это интересно. Лёгкая усталость и приятное чувство хорошо выполненного долга, как это бывает по завершении очередной книги. Я словно побывал в шкуре главного героя собственного романа. А он, как я теперь понял, походил на моего старшего брата. Димка никогда излишней сентиментальностью не страдал. Я теперь стараюсь быть, как он. Раз уж похожу на него теперь даже внешне.

— Твой брат не был женат? — спросила Александра.

Она подбросила короля — я отбился козырной десяткой.

— Не был, — сказал я. — Димка говорил, что его работа не для женатых мужчин. Он часто мотался по командировкам. Привозил оттуда подарки моей жене и дочери. Говорил, что только мы и есть его семья.

— А кем он работал?

— Димка окончил Высшую школу КГБ СССР.

— Коллега моего папы?

— Какое-то время Дима был его коллегой. Работал где-то в Смоленске. Чем именно он там занимался, я не знаю: Димка мне об этом не рассказывал. Но четыре года назад он вернулся в Нижнерыбинск. Сказал, что уволился.

— Что произошло?

Я пожал плечами.

— Понятия не имею. Но я обрадовался его возвращению. Оно случилось как нельзя кстати. В тот год умерла мама, а папа после её смерти слёг с инсультом. Димка ухаживал за отцом. Примерно раз в два-три месяца он ездил в эти свои командировки. Говорил, что нашёл интересную и непыльную работёнку.

— Какую?

Я развёл руками.

— Не знаю. Он о ней ничего не рассказывал. Но я уверен, что это была не бумажная работа. На такую бы Димка не согласился. После Димкиной смерти я никаких документов, связанных с его работой, в родительской квартире не обнаружил. Только тот тайник с оружием и с липовыми документами.

Я бросил на стол четыре туза.

— Ты проиграла.

Александра растерянно посмотрела на мои карты, потёрла мочку уха.

— Как так? — сказала она. — У меня же четыре козыря на руках. Думала, что выиграю.

— Бывает, — заверил я. — Не расстраивайся.

Лебедева покачала головой, сверкнула глазами.

— Требую реванш, — заявила она. — Здесь и сейчас. Не хочу быть дурой.

Я усмехнулся и ответил:

— Как скажешь. Сейчас, так сейчас. Сдавай карты.

Александра смела карты в кучку, собрала их в колоду. Она в очередной раз огляделась по сторонам.

«Белый снег, серый лёд, — снова запели студенты, — на растрескавшейся земле…» Сидевшие напротив нас пассажиры завершили поедание варёных яиц и курицы, отправились за кипятком для чая. В окно светило солнце — оно словно подсвечивало приметную родинку над губой ленинградской журналистки.

Лебедева перетасовала колоду, склонилась над столом и спросила:

— Дмитрий, а кого ты убьёшь в Ларионовке?