Товарищ капитан. Часть 1. Блондинка с розой в сердце

Глава 2

Лебедева уселась на полку — я поставил рядом с ней её сумку. Бросил свой рюкзак туда, где еще час назад восседали «студент» и «пенсионер». Отметил, что книгу журналистки наши (теперь уже бывшие) попутчики не умыкнули, словно не заинтересовались романами Агаты Кристи. Оставили они на столе и пустую пачку из-под сигарет, и пропахшую чесноком газету. Лежал на верхней полке и мой «Советский спорт». Ни Иннокентий Николаевич, ни Павел Дружинников не сдали проводнице постельное бельё — оно всё ещё лежало на матрасах. В такт покачиванию вагона позвякивали на столе пустые гранёные стаканы в мельхиоровых подстаканниках.

— Капитан, объясните, зачем вы водите меня по поезду с места на место, — потребовала журналистка. — Какой в этом смысл? Где ваши обещанные объяснения?

Я скомкал пропитанную жиром газету, сдвинул её к окну. Сунул руку за спину, вынул из-за ремня пистолет Макарова. Передёрнул затвор, положил пистолет на стол.

— Это ещё зачем? — насторожилась Лебедева. — Боитесь, что я сбегу?

Мне показалось, что Александра побледнела.

— Расслабьтесь Александра Витальевна, — сказал я. — Всё. Теперь вы совершенно свободны. Я отменил ваше сегодняшнее задержание. Поздравляю.

Я повернул пистолет дулом к двери купе, накрыл его полотенцем. Вынул из рюкзака блокнот, пролистнул заполненные текстом страницы, пробежался взглядом по последнему абзацу.

— Что значит, вы отменили моё задержание? — спросила Лебедева. — Как это?

Она приподняла бровь.

— А вот так, — ответил я. — Бегите за границу, Александра Витальевна. Если хотите. Я вас не задерживаю.

Вспомнил, на чём прервал записи — двумя предложениями завершил мысль. Услышал, как Лебедева хмыкнула. Поставил жирную точку, начал новый абзац.

— Какая заграница? — сказала Александра. — Капитан, вы с ума сошли⁈ Мой папа ни в чём не виноват! Я Владимиру Александровичу Крючкову позвоню! Сразу же, как только доберусь до телефона!

Я оторвал взгляд от страницы — посмотрел на журналистку. Лебедева сощурила глаза, постучала пальцем по столу. Будто уже мысленно беседовала с Председателем КГБ СССР.

Я сказал:

— Арест вашего отца я тоже отменил. Задним числом. Так что не переживайте, Александра Витальевна. Всё нормально с вашим родителем. Пока. Он поживёт ещё месяца полтора.

Мне показалось, что Лебедева вновь насторожилась.

— Где он поживёт? — спросила Александра.

— Там, где он жил раньше. Не напрягайтесь. Не было никакого ареста. Насколько я знаю. Я вас обманул. И ваше временное задержание я произвёл исключительно по своей инициативе. Так что успокойтесь. Преспокойно читайте книгу.

Я указал на томик Агаты Кристи.

На свою книгу Лебедева даже не взглянула — она сверлила взглядом моё лицо.

— Не понимаю, — произнесла журналистка. — То есть, как это… вы меня обманули?

— Не берите в голову, Александра Витальевна. Такое случается. Люди иногда лгут. Мужчины в том числе. И я не исключение. Примите это, как данность.

Я отмахнулся от вопроса Лебедевой. Снова уставился на освещённую солнечным светом разлинованную страницу блокнота. Краем глаза посматривал на ноги журналистки.

Александра ударила рукой по столешнице — звякнули стаканы, чуть подпрыгнула книга Агаты Кристи. Солнечный свет померк — это спряталось за тучу солнце за окном.

Лебедева склонилась над столом.

— Капитан, объяснитесь, — потребовала журналистка. — Я ничего не понимаю.

Я пробежал взглядом расстояние от женских коленей до ярко-голубых глаз. Вздохнул. Вернулся взглядом чуть ниже подбородка журналистки, полюбовался на открывшееся моему взору зрелище.

Александра прикрыла рукой глубокий вырез сарафана. Другой рукой она накрыла страницу моего блокнота.

— Объяснитесь, капитан! — повторила она. — Хотите сказать, что никакого ареста папы не было? Вы всё это выдумали? И меня водили по вагонам без причины?

Я выдернул из-под её ладони блокнот. Закрыл его, посмотрел на Александру.

Воскресил в памяти слова Паши Бондарева о том, что мёртвая журналистка лежала в купе с закрытыми глазами — отметил, что Пашка не видел этих голубых глаз.

— Александра Витальевна, — сказал я. — Ничто не случается без причины. И мы с вами прогуливались по поезду не напрасно. Можете мне поверить: прогулка пошла вам на пользу.

Лебедева скрестила на груди руки. Она буравила меня суровым взором.

Я вспомнил, что уже видел этот её требовательный взгляд: на фотографии, которую лет десять назад отыскал в интернете.

— Хотите сказать, что всё это было просто шуткой? — спросила журналистка, взмахнула руками. — Розыгрышем? Дмитрий Иванович, вы таким странным способом со мной заигрывали?

Я щёлкнул пальцем и сказал:

— Годное объяснение. Сойдёт. Всё именно так. Заигрывал. Вы угадали.

Улыбнулся.

— Гражданка Лебедева, вы получили свои объяснения, — сказал я и снова раскрыл блокнот. — Вполне нормальные. Теперь отстаньте от меня и не мешайте работать.

На двери в зеркале я заметил своё отражение. С утра оно почти не изменилось.

Александра резко вдохнула — у неё на щеках и на скулах вновь вспыхнул румянец.

— Это я-то вам мешаю⁈ — сказала она.

Лебедева вновь ударила по столу — теперь громыхнул и спрятанный под тканью пистолет. Журналистка сдёрнула с него полотенце. Посмотрела на ПМ, затем снова подняла взгляд на меня.

— А это, по-вашему, что? — сказала она. — Букет цветов?

Александра чуть склонила набок голову.

— Это лучше, чем цветы, — ответил я. — Это самозарядный пистолет. Калибр девять миллиметров. С полным магазином патроном. Так что вы поосторожнее с ним, гражданочка.

Добавил:

— Пушки дамам не игрушки.

Я вспомнил, что уже использовал эту фразу. Много лет назад. Вложил её в монолог главного героя в той самой книге, которая начиналась с убийства молодой ленинградской журналистки.

— Зачем вы достали этот пистолет, если всё это был только розыгрыш?

— Развлекаю вас, Александра Витальевна. По мере сил. Выслуживаюсь перед вашим отцом.

Отметил, что в купе ещё витали едва уловимый запах табачного дыма.

— Так значит, вас всё же прислал мой папа, — сказала Александра. — Так я сразу и догадалась.

Она хмыкнула, поправила ворот сарафана — будто смахнула с него мой взгляд.

— Точно, — ответил я. — Ваш отец. Генерал-майор КГБ. Он приказал, чтобы я берёг ваш сон. Так что расслабьтесь, Сашенька. И получайте удовольствие от путешествия. Не мешайте людям работать.

— Я вам не Сашенька! — заявила Лебедева. — Для вас я Александра Витальевна.

Она повела бровями и сказала:

— Вот так вот, товарищ капитан.

Журналистка приподняла подбородок, плотно сжала губы.

Вновь выглянувшее из-за тучи солнце позолотило её лицо ярким светом. Лебедева сощурила правый глаз.

— Ладно, как скажешь, — ответил я.

Пожал плечами.

— Мне по барабану, кто ты. Хоть мадам Помпадур. Хоть старуха Шапокляк. Довезу тебя до Питера; и разойдёмся там, как в синем море корабли. Займись своими делами, Александра Витальевна. Не отвлекай меня своим щебетом.

Я выдержал пристальный взгляд голубых глаз генеральской дочки. Снова набросил на пистолет полотенце. Забросил ногу на ногу, опёрся спиной о стену и заглянул в блокнот.

Написал лишь две строки, прежде чем Лебедева вновь заговорила.

— Нет, я всё рано не понимаю, — сказала она. — Зачем мой отец тебя прислал? Почему он сделал это сейчас? Почему не в Волгограде? Какой в этом смысл? И к чему вот этот пистолет? Ты меня охраняешь? От кого?

Лебедева наклонилась и толкнула рукой моё колено.

— Дмитрий Иванович! Капитан! Я с вами разговариваю!

— А я с вами не говорю.

Невольно коснулся взглядом женских ног. Перевернул страницу блокнота.

— А вы со мной поговорите! — сказала Лебедева. — Я не отстану от вас, пока не узнаю всю правду. В конце концов, ведь вы сами затеяли всю эту непонятную возню с арестами и с враньём. Так что будьте так любезны, Дмитрий Иванович, объяснитесь!

Я устало вздохнул и спросил:

— Вы точно хотите, чтобы я рассказал правду?

— Конечно, — ответила Александра.

Я посмотрел на раскрасневшееся лицо Лебедевой. Снова представил ту картину, которую мне много лет назад описал Бондарев: лежащая на полке в купе поезда молодая белокурая красавица с ножом в сердце.

— Хорошо, Александра Витальевна, — сказал я. — Нет проблем. Расскажу вам правду. Вы сами на это напросились.

Закрыл блокнот, положил его и шариковую ручку рядом с собой на полку.

— Если бы не это моё сегодняшнее враньё, то утром вас, Александра Витальевна, нашли бы в этом купе мёртвой. С ножом в сердце. Мой приятель, который расследовал ваше убийство, говорил: вы даже мёртвая выглядели превосходно. Он назвал вас настоящей красавицей. Я признаю, что он меня не обманул. Вы действительно красивая женщина.

Журналистка вскинула брови.

— Что значит… меня бы убили? — спросила Лебедева. — Кто? Почему? Откуда вы это знаете?

Я улыбнулся и сказал:

— Как вижу, вопросов у вас меньше не стало. К сожаленью, у меня не на все ваши вопросы есть ответы. Следствие не выяснило причину вашего убийства. Хотя выдвигались разные версии. Но ни одна из них так и не нашла подтверждения. Не установили и личность вашего убийцы. Или убийц. Знаю лишь, что главными подозреваемыми были ваши сегодняшние попутчики.

— Попутчики?

— Вот именно. Иннокентий Николаевич и Павел Дружинников приобрели билеты до Ленинграда. Но покинули вагон на станции Лесная в четыре часа ночи. Примерно в то же время, когда вы умерли. На станции их следы затерялись. Предположительно, там их дожидался автомобиль; потому что ни Иннокентий Николаевич, ни Павел Дружинников не продолжили свой путь по железной дороге.

Лебедева тряхнула головой.

— Постойте, постойте, — сказала она. — Они покинули вагон… когда я умерла? Как это? Что вы такое говорите?

— Вы спрашивали, откуда мне всё это известно, — сказал я. — Отвечу вам и на этот вопрос. Раз уж вам нужна правда. Говорить правду легко и приятно. Даже мне. Вот я только начну с того, что я не служу ни в милиции, ни в Комитете государственной безопасности. С вашим отцом я не знаком. Да и зовут меня вовсе не Дмитрий Иванович Нестеров…

— … Дядя Вова, я прочитал во вторник вашу книгу, — сказал Серёжа Бакаев.

— Которую из них? — спросил я.

Моё кресло-коляска жалобно поскрипывало. Под его колёсами и под ногами Серёжи Бакаева шуршал гравий. Солнце ещё не взобралось в зенит — на дороге между кладбищенскими оградами лежали тени деревьев.

— «Суда не будет». О «Белой стреле». Ту, которая про ограбление администрации нашего городского рынка в девяносто первом.

Я запрокинул голову, обернулся и посмотрел на конопатое Серёжино лицо.

Спросил:

— Откуда она у тебя? «Суда не будет» только вышла. Я ещё не видел её на полках магазинов.

Бакаев дёрнул плечом.

— Появилась уже, — сказал он. — Я её купил в нашем торговом центре, когда ездил туда с женой. В прошлую субботу. Вы же знаете, что мне нравятся ваши детективы. С вас, дядя Вова, автограф, между прочим. Для моей коллекции. Вы мне сами его обещали.

Серёжа катил моё кресло-коляску неторопливо. Будто мы с ним выбрались из автомобиля не по делу, а совершали прогулку. Кисловское кладбище, на мой взгляд — не лучшее место для воскресных гуляний.

— Классная получилась книжка, — сообщил Бакаев. — Залипательная. Я во вторник не лёг спать, пока её не дочитал. Не выспался из-за вас, дядя Вова. И на работе в среду весь день представлял, как вы с моим отцом задерживали тех грабителей.

Я усмехнулся, сказал:

— Не верь всему, что пишут в книгах, Сергей. Особенно — в моих. На самом деле мы тех бандитов в девяносто первом не арестовали. Всё было примерно так, как я описал… без милицейских погонь конечно. Но бандитов мы нашли уже холодными.

— Где нашли?

— В дачном посёлке Зареченский. В том самом доме, где в моей книге этих гастролёров арестовали советские милиционеры. Мы с твоим отцом там их и обнаружили. Но только мёртвыми. Кто-то отыскал их до нас. И нашинковал бандитов пулями.

— Кто? — спросил Серёжа.

Я развёл руками.

— При ограблении на рынке они убили двоих быков из бригады Лёши Соколовского. Возможно, соколовские их и выследили. Лёшу мы ведь так и не задержали. Поэтому и не расспросили его о тех делах.

Серёжа покачал головой и спросил:

— А деньги? Дядя Вова, у вас в книге капитан милиции сжёг обе сумки с деньгами. Чтобы их не вернули бандитам с рынка. А что случилось с теми деньгами на самом деле? Папа сказал, что их не нашли.

Я кивнул.

— Тогда не нашли. Ни мы, ни бандиты. А убийство тех гастролёров расследовали уже без меня. Пока я валялся на больничной койке. Может, и узнали судьбу денег с рынка. Но только меня в известность об этом не поставили.

Я жмурил глаза, скользил взглядом по надгробиям и по оградам — примечал произошедшие с моего прошлого визита сюда изменения. Отметил, что зацвели бархатцы. И что неплохо смотрелись на клумбах анютины глазки.

— Дядя Вова, мой папа раньше думал, что деньги забрали вы, — сказал Серёжа. — Это он мне по секрету сказал.

Я усмехнулся.

— Не только он так подумал. Бандиты тоже так решили. Поэтому я и оказался в этом кресле, а моя жена — на этом кладбище. Хотя Коля Синицын поначалу считал: гастролёров в Зареченском положил твой отец.

— Папа? Почему?

Серёжа вскинул брови — мне показалось, что сделал он это в точности, как его отец (полковник МВД в отставке).

— Потому что это именно твой отец разузнал, где спрятались гастролёры, — сказал я. — Мы с Синицыным его полдня не видели. Коля прикинул тогда, что твоему отцу вполне хватило бы времени, чтобы наведаться в Зареченский.

— И он убил тех бандитов? — спросил Серёжа. — Дядя Вова, вы тоже так думаете? Считаете: те деньги взял мой отец?

Я покачал головой.

Ответил:

— Нет. Твой папа не присвоил бы деньги. Застрелить тех бандитов он мог бы. Но бандитские деньги он не брал. Такой поступок не в его духе. Это даже бандиты знали. Не случайно же Соколовский тряс деньги только с меня.

С берёзы взлетели шумные воробьи — они промчались у нас над головами. В воздухе закружило крохотное перо. Ветер бережно понёс его в направлении шоссе.

Серёжа Бакаев спросил:

— Дядя Вова, а вы сами-то верите, что в вас стреляли по приказу Соколовского?

— Не знаю, Серёжа, — ответил я. — Его причастность к убийству Нади так и не доказали. Не задержали исполнителя. Мы даже не выяснили, откуда он к нам приезжал. И куда затем подевался. Так что… не знаю.

Я замолчал, потому что увидел впереди три похожих каменных надгробия, окружённых чёрной металлической оградой. Их глянцевая поверхность поблёскивала на солнце. Эти надгробия установили девять лет назад: через год после похорон моей дочери. Серёжа покатил моё кресло к калитке — я ему не помогал: засмотрелся на портреты, что глядели на меня с надгробий.

Снова заметил, что моя дочь Лиза на каменной поверхности выглядела совсем юной. Ей и было на этом портрете чуть больше двадцати лет: я сознательно перенёс на камень её давнее изображение, ещё не затронутое болезнью. Вспомнил, что изначально это место рядом с женой и братом я застолбил для себя. Прочёл на камне: «Рыкова Елизавета Владимировна 26.04.1981−04.05.2015».

Моя жена Надя на портрете улыбалась. Это фото мы сделали за полгода до её смерти — здесь ей уже исполнилось тридцать. Она очень походила на нашу дочь: те же миндалевидные глаза, те же ямочки на щеках и чуть заострённый кончик носа. Вот так же она улыбалась и в машине, перед тем, как прозвучали выстрелы из «Вальтера». «Рыкова Надежда Вадимовна 02.02.1961—05.08.1991».

Изображение своего старшего брата для портрета на надгробии я взял из его паспорта. Там, на фото, он выглядел серьёзным, едва ли не хмурым, похожим на нашего отца. Других изображений брата (помимо детских) я не обнаружил. Не нашёл я их ни у себя, ни в родительской квартире, где проживал до сих пор. Прочёл: «Рыков Дмитрий Иванович 26.04.1956—06.08.1991».

По уже сложившейся традиции, я заглянул Димке в глаза (мы в детстве часто с ним вот так бодались взглядами). Тогда я всегда моргал первым и проигрывал. Но продолжал этот спор взглядов до сих пор. Будто в надежде на победу. Временами мне чудилось, что Диму это моё упорство забавляло: он будто бы улыбался (едва заметно, одними глазами).

Улыбнулся он и сейчас.

А ещё… Дмитрий моргнул.

— Дядя Вова, вам плохо? — прозвучал вдалеке голос Серёжи Бакаева.

«Он не моргнул, — подумал я. — Димка никогда не проигрывал. Он подмигнул мне нарочно…» Тёмные глаза моего старшего брата словно приблизились. Я заметил, что не дышу. Далеко от меня, словно на другом конце кладбища, снова заговорил младший сын моего старого друга и бывшего коллеги Женьки Бакаева: «Дядя Вова!‥»

Димка на портрете улыбнулся — уже открыто, будто издевательски. «А ведь он смеётся надо мной», — подумал я. Прижал руку к груди, где под рубашкой и под рёбрами вдруг болью напомнило о себе сердце. Глаза брата стали огромными. Они будто поглотили весь солнечный свет. Я покачнулся им навстречу и провалился в их тьму…