Товарищ капитан. Часть 1. Блондинка с розой в сердце

Глава 4

Я вскинул руки и улыбнулся — краем глаза заметил ироничную улыбку на лице своего старшего брата, который отражался сейчас в мутном зеркале на прикрытой двери купе.

— Александра Витальевна, верить в мой рассказ или нет, — сказал я, — это только ваше дело. Признаю: мне бы подобные россказни тоже показались неубедительными и невероятными. Я и не рассчитывал на ваше доверие. Честно вам в этом признаюсь. Потому и затеял все эти нелепые с вашей точки зрения задержания и прогулки по поезду.

Я развёл руками.

— Поставленную перед собой задачу я выполнил: ваши соседи по купе сбежали на первой же станции. Первоначально я подумывал, что попросту прострелю им головы. Так было бы ещё проще. Но всё же пришёл к выводу, что их вина полностью не доказана. И даже их нынешний побег от встречи с милицией не говорит о том, что они готовили ваше убийство.

Лебедева сощурила глаза.

— Прострелите им головы? — переспросила она.

Я кивнул.

— Согласен с вами, Александра Витальевна, это была не лучшая моя идея. Выстрелы бы взбудоражили народ. Поднялось бы много шума в поезде. Да и в этом купе стало бы грязно. А нам с вами в нём ещё до Ленинграда ехать. К тому же, я допускаю вероятность, что Иннокентий Николаевич и Павел Дружинников вас не убивали — в той в другой реальности, которую я помню.

Я махнул рукой и сказал:

— Такую возможность я рассматривал и в своей книге. В романе «Блондинка с розой в сердце» киллер ехал в соседнем купе. Он воспользовался моментом, когда ваши попутчики отправились не перекур, и вонзил вам в грудь нож. А Иннокентий Николаевич и Павел Дружинников нашли вас мёртвой. Они испугались подозрений и наказания. Сбежали на ближайшей станции.

Заметил, что губы Лебедевой дрогнули.

— Неплохой сюжетный поворот получился, — сказал я. — Вы согласны со мной, Александра Витальевна? Он выглядит вполне реальным. Иннокентий Николаевич и Павел Дружинников и сейчас испугались встречи с милиционерами. Хотя вы всё ещё живы. Допускаю, что к вашей смерти они тогда отношения не имели. Вот потому я и отбросил сегодня вариант со стрельбой.

Я пожал плечами.

— В том числе поэтому, Александра Витальевна, я всё ещё здесь, с вами. Чтобы вы преспокойно доехали до Ленинграда. По этой же причине я приготовил пистолет: для вашей безопасности. Он тут лежит на случай, если подтвердится версия из моего романа. Как говорится, бережённого Бог бережёт. Ваш убийца в моей книге был настоящим профессионалом. Посмотрим…

Я поправил полотенце, что скрывало от посторонних глаз лежавший на столе ПМ.

— Хотя, признаюсь, ваше общество мне приятно. Александра Витальевна, вы симпатичная молодая женщина. Неглупая. Интересная. Не худший вариант попутчика. Лет десять назад я прочёл парочку ваших статей — всё, что нашёл в интернете. О павловской денежной реформе и о прошедших выборах. В них чувствуется жизнерадостность и незлая ирония. В целом, мне они понравились.

Журналистка улыбнулась.

— А что вам в них не понравилось? — спросила она.

Я дёрнул плечом.

— Для человека моего времени они выглядели немного наивно. Но вы не обращайте внимания на мои стариковские придирки. Честно вам признаюсь: журналистов я слегка недолюбливаю. В своё время ваша братия попила немало крови и у меня, и у моих друзей. Я тоже некоторым вашим коллегам подпортил жизнь. Но вас, Александра Витальевна, эти факты ни в коем случае не касаются.

— Складно говорите, Дмитрий Иванович.

Лебедева раскрыла на столе оба удостоверения.

— Так значат, — сказала она, — эти документы поддельные? Вы не служите ни в милиции, ни в КГБ?

— Я был милиционером, — ответил я. — Много лет назад. А вот насчёт этих удостоверений я вам ничего определённого не скажу. О своей службе Дима мне мало что рассказывал. Он прикрывался от расспросов подпиской о неразглашении. Да я и не лез в его дела. Потому что у меня тоже были служебные тайны. Уверен: вы, как дочь генерала КГБ, знаете, что такое секреты.

Александра постучала ногтем по фотографии в моём удостоверении.

— Не боитесь, Дмитрий Иванович, что я об этих ваших корочках сообщу папе? — спросила она. — Или что я перескажу ему весь ваш рассказ. Я не сомневаюсь, что мой отец найдёт людей, которые выведут вас на чистую воду. Они разберутся, из какого года вы к нам явились, и по какой надобности устроили для меня сегодня всё это… представление.

Я ухмыльнулся.

— Александра Витальевна, не смешите мою седую голову. Вашему отцу и его ведомству нынче не до меня. Как и прочим представителям нашей власти. Они сейчас делят между собой страну, рвут её на куски, сочиняют и разоблачают заговоры. Чуть больше месяца осталось до августовского путча. И ещё меньше — до того времени, когда у моего брата оторвётся тромб.

Солнце вновь позолотило кожу журналистки — Александра зажмурилась.

— Хотите сказать, что скоро вы умрёте? — спросила она.

— Вероятность такого события очень велика, — сказал я.

Ткнул пальцем в свою грудь.

— Где-то здесь прячется сейчас тот злополучный тромб. Наверняка он оторвётся… рано или поздно. Лишь вопрос времени, когда он завершит моё нынешнее видение или эту мою новую жизнь. Так что моя встреча с вашим отцом, Александра Витальевна, маловероятна. Тем белее, что ваш папа меня ненадолго переживёт: в августе генерал-майор КГБ Корецкий убьёт жену и выстрелит себе в голову.

Я прикоснулся к накрытому полотенцем пистолету.

Журналистка нахмурилась.

— Мой отец застрелит мою маму? — сказала она. — Это уже не фантазии, а… глупость. Запугиваете меня, Дмитрий Иванович?

Я покачал головой.

— Никакого запугивания, Александра Витальевна. Только факты. Я читал о странном самоубийстве вашего отца в интернете, когда искал там информацию о журналистке Александре Лебедевой. В конце августа этого года, после провального госпереворота, случится много резонансных самоубийств. Загадочных, подозрительных. И во многом схожих. Покончит с собой даже министр внутренних дел СССР.

Я заметил, что журналистка недоверчиво хмыкнула.

Сказал:

— Ну, да ладно. Я вам, Александра Витальевна, эту информацию не навязываю. Убеждать вас в правдивости своих слов я не собираюсь. Вы скоро сами убедитесь в моей правоте. Примерно через месяц.

Я взял с полки блокнот.

Спросил:

— Александра Витальевна, я ответил на все ваши вопросы?

Лебедева заметила направление моего взгляда. Она одёрнула подол сарафана, накрыла им вновь оголившееся колено.

— После ваших ответов, — сказала Александра, — вопросов у меня не стало меньше.

Я усмехнулся.

— Приятно было поболтать, Александра Витальевна, — сказал я.

С десяток секунд журналистка наблюдала за тем, как я делал на странице блокнота пометки.

Затем она фыркнула и открыла книгу.

— Дмитрий Иванович, что вы там пишите в своём блокноте? — спросила Лебедева.

Она прервала почти получасовое молчание.

Александра закрыла книгу (журналистка её все предыдущие полчаса скорее мучила, а не читала), поджала под себя ноги.

— Сочиняете новый роман? — спросила она. — О том самом ленинградском убийце?

Я дописал предложение и ответил:

— Работаю.

Продолжил записи — журналистка следила за моими действиями.

— Товарищ капитан, вы не поговорите со мной? — сказала Александра. — Я бы с удовольствием снова послушала ваши рассказы о будущем. Только не грустные. Придумайте что-нибудь доброе, хорошее. Уверена, что у вас это получится. Расскажите мне, например, о том, как советские космонавты первыми высадятся на Марс. Или о том, как наши магазины заполнятся импортными товарами. Неужто вам приятно сочинять истории только о преступниках и об убийствах?

Я заметил, как Лебедева повела плечом.

— Вот скажите, Дмитрий Иванович, — произнесла журналистка, — а это правда, что Ленинград снова станет Санкт-Петербургом? Папа уверен, что это просто болтовня. Пустые разговоры. Так наши власти отвлекают народ от настоящих проблем.

— Станет, — ответил я. — Обязательно станет. Я вам об этом уже говорил. Указ подпишут шестого сентября. Ваш город переименуют в Санкт-Петербург. Но область в обозримом будущем останется Ленинградской.

— А что насчёт магазинов? Когда в них появятся товары? Когда отменят эти проклятые талоны?

— Точную дату я вам не скажу. Но помню, что уже не пользовался талонами на продукты… эээ… к концу девяносто третьего года. А может, это случилось и немного раньше.

— Хотите сказать, что скоро у нас в стране всё наладится? — спросила журналистка.

Она положила на стол рядом с пистолетом свою книгу.

— Смотря что вы подразумеваете по словом «всё», — ответил я. — Товаров в магазинах станет много. Это я вам обещаю.

— Много — это сколько?

— Будет всё так же, как и в магазинах за границей. Десятки видов колбас и сыров; джинсы и другая одежда на любой вкус; импортные сигареты и водка в любом количестве; иностранные автомобили; даже валюту сможете купить прямо в банке. Никакого товарного дефицита, предложение значительно опередит спрос.

Я закрыл блокнот.

Александра сказала:

— Так это же хорошо. Просто прекрасно. Как в романах фантастов. Пирожные тоже будут раздавать в автоматах на улице, как в фильме про Алису Селезнёву? Значит, все эти преобразования начинались не зря? Я напрасно ругала павловские реформы? Всего-то через два года, мы в СССР заживём, как нормальные люди?

Поезд резко сбавил скорость, вагон покачнулся.

Я рукой придержал скользнувший к краю столешницы пистолет. Стаканы на столе вновь звякнули друг о друга.

— Кто-то заживёт, а кто-то нет, — сказал я. — У всех по-разному будет. Кто-то построит для себя собственный коммунизм. А у кого-то в квартире мышь повесится от тоски и от голода. Некоторые и вовсе останутся без квартир. Александра Витальевна, я вам уверенно скажу лишь то, что Советский Союз доживает сейчас последние месяцы.

— В каком смысле, доживает?

Лебедева выпрямила спину, чуть приподняла брови.

— В самом прямом.

Я снова полюбовался на родинку над губой у журналистки. Засмотрелся и на её девяносто-шестьдесят-девяносто. Особенно мне понравились верхние девяносто — они так и выпирали сейчас из-под тонкой ткани сарафана.

— Поясните, Дмитрий Иванович, — попросила Александра. — Я вас не поняла.

Она пристально смотрела мне в глаза.

Я мазнул глазами по её плечам, посмотрел и на её сарафан. Напомнил себе, что мне сейчас вовсе не шестьдесят четыре года, а всего лишь тридцать пять. Вспомнил те взгляды, которые сегодня на улице и на вокзале бросали на меня женщины.

Потёр пальцем шрам на руке.

— СССР уже сейчас существует лишь на бумаге, — сказал я. — Двадцать пятого декабря этого года Михаил Горбачёв сложит свои полномочия президента страны. А двадцать шестого декабря Совет Республик Верховного Совета СССР примет декларацию о прекращении существования СССР…

— … Я с удовольствием прочту ваши книги, Дмитрий Иванович, — сказала журналистка. — Особенно ту, где вы подробно изложите своё видение будущего. И посоветую её своему папе. Он тоже любитель фантастики. Скажу вам по секрету, что у нас в домашней библиотеке неплохая подборка книг на английском языке. В основном — это романы американских фантастов. Не поверите, но мой папа ещё со времён правления Никиты Сергеевича Хрущёва коллекционировал англоязычные издания американца Роберта Хайнлайна.

Александра склонилась над столом, приложила палец к своим губам и промурлыкала:

— Только тссс! Никому об этом не говорите. Это долгое время было нашей большой семейной тайной. О которой, разумеется, знало папино начальство. Но официально такое коллекционирование не приветствовалось. Потому что Роберт Хайнлайн был убеждённым антисоветчиком. Это стало следствием его поездки в СССР в шестидесятом году. Тогда мой папа с ним, кстати, и познакомился — по долгу службы. Роман «Кукловоды» с автографом ему подарил сам Хайнлайн. Эта книга и положила начало папиной коллекции…

Я посмотрел за окно — там уже не светило солнце, но ещё и не стемнело: чувствовалось, что Ленинград с его белыми ночами всё ближе. От пропитанной жиром газеты я избавился, но её запах всё ещё витал в купе. Пистолет перекочевал из-под полотенца под лежавшую слева от меня на полке подушку. Убрал я со стола и оба удостоверения. Смотрел на свою попутчицу. Потягивал из чашки остывший чай и с вполне искренним интересом слушал рассказы Александры — я уступил ей место рассказчика.

Отметил, что мы с Лебедевой беседовали уже больше шести часов. За это время, к нам в купе трижды заглядывала проводница — она дважды приносила нам чай в гранёных стаканах с металлическими подстаканниками. Журналистка щедро поделилась со мной своими ценными запасами сахара (я сахар с собой не взял: позабыл о том, что сейчас он был в дефиците). Накормила меня Александра и печеньем — тем самым «Юбилейным», которым я позавтракал сегодня в квартире брата.

— … В восемьдесят шестом году мы с моим бывшим мужем закончили МГУ, — рассказывала Александра. — Я к тому времени уже числилась внештатным корреспондентом городской газеты. А он целил на место в «Комсомольской правде». Но внезапно умер его знаменитый дед. Поэтому место в редакции газеты мой муж не получил. Да и наша с ним совместная жизнь дала трещину из-за его вечной хандры и пьянства «в поисках вдохновения». Он решил, что эмигрирует в Германию. Я вместе с ним не поехала…

После полуночи за окном вагона всё же стемнело.

Я опустил штору, отгородился от мелькания фонарей.

Александра в очередной раз зевнула и сообщила, что ложится спать.

Лебедева уснула быстро: она пожелала мне «спокойной ночи» и громко засопела уже через минуту после того, как коснулась головой подушки. Я на верхнюю полку не полез — перестелил постель на нижней. Секунд десять рассматривал лицо спящей журналистки. Погасил свет. Улёгся напротив Лебедевой, слушал перестук колёс поезда, поскрипывание вагона и позвякивание стаканов на столе.

Голоса в соседних купе стихли ещё до полуночи. Но пассажиры вагона время от времени громко топали ногами в коридоре — шли на перекур. То и дело они громко хлопали дверями своих купе. Временами я чувствовал в воздухе запах табачного дыма. Свет в купе проникал лишь из коридора. Его хватало только на то, чтобы я видел в темноте смутные очертания лежавшей напротив меня Александры.

Я отметил, что журналистка спала, лёжа на спине. Должно быть, в той самой позе, в которой её в известном мне будущем утром нашла проводница вагона (нашла её уже мёртвой). Я время от времени посматривал под столом в сторону Александры. Не заметил, чтобы Лебедева шевелилась. Но я слышал посапывание Александры, когда поезд сбавлял скорость и скрипы вагона становились тише.

Дважды я услышал, как журналистка говорила во сне: чётко различал звуки её мурлыкающего голоса. Я приподнимал над подушкой голову, но Александра тут же умолкала — я так и не разобрал ни слова из её ночных рассказов. Хотя мне всё же почудилось: Лебедева произнесла во сне имя моего старшего брата — моё нынешнее имя. Словно она всё ещё разговаривала со мной в своих снах.

В начале третьего ночи я почувствовал, что веки стали тяжёлыми. Пересытившийся впечатлениями за прошедший день мозг намекал мне, что ему не помешал бы отдых. «Рановато ещё, — сказал я сам себе, — потерпишь. Ты не старикашка теперь, а мужчина в самом расцвете сил». Я помассировал мочки ушей — сонливость отхлынула. В соседнем купе гулко ударили в стену — словно от досады.

Ближе к четырём часам ночи я уже едва удерживал свои глаза открытыми.

Мысли у меня в голове путались.

Перестук колёс поезда убаюкивал, точно колыбельная.

Но моя сонливость мгновенно исчезла, растворилась без следа в ту самую секунду, когда пришёл убийца.