Царёв Пророк

Глава 29

Фраза старца Корнилия — «Несть царства, стоящего на лжи» — оказалась страшнее любого войска. Она, как червь, точила древо государства, проникая в самые неожиданные места. Купцы, везущие товар из северных земель, шептали её в трактирах. Монахи, возвращавшиеся из паломничества, повторяли в кельях. Даже в Кремле, в покоях мелких подьячих и стряпчих, произносили вполголоса, с опаской оглядываясь.

Григорий сидел над донесениями. Сеть «окомых» работала, но приносила не только пользу, но и горькие плоды. Из разных концов России стекались вести: в Пскове поп-расстрига говорил, что «лжецарю Борису скоро конец»; в Нижнем Новгороде юродивый на базаре кричал, что «истинный царь идёт с огнём и мечом»; в Казани тайно распевали песни о «спасшемся царевиче».

Но всё это было лишь шумом. Главной угрозой оставалось молчаливое, неподкупное авторитетное слово из Соловков. Старец Корнилий стал точкой кристаллизации, вокруг которой формировался ледник народного недовольства.

Дверь скрипнула. Вошёл Степан. Его лицо было мрачным, как осеннее небо перед дождём.

— Брат Григорий, наш человек в Соловках передал: старец не принимает ни от кого даров. Питается только хлебом и водой, которые передают через слугу-инока. Слуга — бывший воин, преданный ему душой и телом. Подкупить или запугать невозможно.

— А сам слуга? У него есть слабости?

— Любит выпить. Но делает это тайно и только вне монастыря. И всегда один.

Григорий отложил перо. План созревал в его голове — грязный, мерзкий, но единственно возможный.

— Слуга — ключ к старцу. Без него Корнилий как крепость без гарнизона. Нужно сделать так, чтобы вино стало слуге последней трапезой. Организуй его вылазку в ближайшую деревню. И найди человека, который подольётся к нему в собутыльники. Яду не жалеть. Быстрого и незаметного.

Степан побледнел. До сих пор их работа была чисто информационной.

— Брат Григорий… это убийство. Невинного человека…

— Он не невинный! — резко оборвал Григорий. — Он — щит, прикрывающий того, кто сеет смуту в умах! Ты видел отчёты? Знаешь, что творится на южных рубежах? Казаки уже поговаривают о том, чтобы примкнуть к самозванцу! Мы не можем ждать! Лишим старца опоры — лишим его голоса.

В голосе Григория звучали отчаяние и ярость. Он ненавидел себя в этот момент, но другого выхода не видел.

Степан молча кивнул и вышел. Григорий остался один, сжимая виски пальцами. Он отдал приказ об убийстве. Не политического противника, а простого слуги. Чёрная метка на душе стала ещё темнее.

Той же ночью Григорию не спалось. Он вышел в покои царевича Фёдора, где тот занимался при свете лампады. Мальчик переписывал строки из Псалтыря, его лицо было сосредоточенным.

— Брате Григорий, — обрадовался он, — смотри, как у меня получается!

— Хорошо, царевич, очень хорошо, — рассеянно ответил Григорий.

Фёдор положил перо и внимательно посмотрел на него.

— Ты сегодня какой-то… тёмный. Как туча перед грозой.

— Заботы, Фёдор Борисович. Государственные заботы.

— А государственные заботы — это всегда про убийства? — вдруг спросил мальчик.

Григорий вздрогнул.

— Почему ты так решил?

— Я слышал, как дядьки говорили… про какого-то слугу в Соловках. Говорят, его будут убивать. И все шепчутся, что это дело рук тех, кто боится правды.

Григорий почувствовал, как по спине пробежал холодок. Даже здесь, в детских покоях, эхо его решений уже отзывалось.

— Царевич, — начал он осторожно, — бывают времена, когда правитель вынужден принимать трудные решения. Чтобы спасти многих, иногда приходится жертвовать одним.

— Но разве Бог не велел «не убий»? — с детской прямотой спросил Фёдор. — И разве правда нуждается в убийствах? Правда ведь сильнее лжи сама по себе.

Григорий не нашёлся, что ответить. Простая детская логика оказалась сильнее всех его сложных построений.

— Правда… правда бывает разной, царевич. Иногда то, что кажется правдой одним, для других — ложь.

— Но убийство — это всегда зло, — твёрдо сказал Фёдор. — Так ты сам меня учил, когда мы читали про князя Владимира, который отказался казнить разбойников.

С этими словами мальчик снова взялся за перо, оставив Григория наедине с гнетущей мыслью. Он понял страшную вещь: он не только проигрывает информационную войну. Он проигрывает моральную войну. И самое ужасное — он проигрывает её в глазах своего ученика, ради будущего которого всё это затевал.

Известие пришло через две недели. План сработал. Слуга старца Корнилия, инок Пафнутий, был найден мёртвым в лесу недалеко от монастыря. Официальная причина — удар от запоя.

Казалось бы, цель достигнута. Старец, узнав о смерти единственного близкого человека, замолчал навсегда. Настоятельно и окончательно.

Но эффект оказался противоположным ожидаемому.

Молчание Корнилия стало громче любых слов. Паломники, приезжавшие в Соловки, возвращались с рассказами о «великом молчальнике, принявшем мученический венец за правду». Смерть Пафнутия тут же объявили делом рук «гонителей истинной веры». Слух о «лжецарстве» Бориса только усилился, обрётя нового мученика.

Григорий, получив эти донесения, в ярости швырнул их о стену.

— Ничего не понимают! Ничего! — он хрипел, мечась по каморке. — Я убрал слугу, чтобы обезоружить старца, а они… они сделали из этого мученичество!

— Может, потому что это и есть мученичество? — тихо сказал Степан, стоя в дверях. Его лицо было бледным, но решительным. — Мы убили невинного человека. Простого слугу. И народ это чувствует.

Григорий обернулся. Впервые он увидел в глазах Степана не просто несогласие, а отвращение.

— Ты… ты обвиняешь меня?

— Я обвиняю нас обоих. Но ты отдал приказ. Сначала — благие намерения. Потом — ложь во спасение. Теперь — убийство слуги. Что дальше? Отравление колодцев в городах, что примут самозванца?

— Так что же? Сложить руки и смотреть, как всё рушится? — прошипел Григорий.

— Нет. Но есть иной путь. Не бороться с последствиями, а уничтожить причину.

Степан сделал паузу, глядя на Григория с вызовом.

— Самозванец. Он — искра. Погаси её. Не пропагандой, не убийствами слуг. Силой. Ударом. Послать группу лазутчиков в Польшу и выкрасть или убить его. Прямое действие. А не эта… грязная война с собственным народом.

Григорий засмеялся — горько и безнадёжно.

— Ты думаешь, я не предлагал этого Борису? Он боится. Убийство «царевича» руками царя — это дар его врагам. Это подтвердит все слухи! Он станет «самозванцем-цареубийцей» в глазах Европы и своего народа!

— Тогда, может, Борис и есть причина? — тихо, но чётко произнёс Степан.

В подземелье воцарилась могильная тишина. Было произнесено то, о чём оба думали, но боялись сказать вслух.

— Уходи, — хрипло сказал Григорий. — Пока я не приказал арестовать тебя за измену.

Степан молча поклонился и вышел.

Оставшись один, Григорий подошёл к бочке с водой и заглянул в неё. В тёмной, неподвижной поверхности отражалось его лицо. Измождённое, с проседью в бороде, с глазами, в которых горел огонь фанатизма и отчаяния. Лицо человека, зашедшего слишком далеко, чтобы повернуть назад.

Он думал, что устраняет инструмент влияния — слугу. А народ увидел в этом мученичество. Пытался ослабить старца, а сделал его символом ещё сильнее. Его знание будущего, рациональный расчёт разбивались о иррациональную веру и народную логику.

Григорий потушил свечи. В полной темноте было легче. Не видно было ни карт, ни донесений, ни собственного отражения. Только тьма. И в ней — тихий, надтреснутый голос старца Корнилия, который, казалось, звучал у него в голове: «Несть царства, стоящего на лжи…»

В этой кромешной тьме, его осенило. Он всё это время боролся с симптомами, а не с болезнью. Пытался заткнуть рот тем, кто говорит правду, вместо того чтобы изменить саму правду. Или создать новую.

Григорий снова зажёг свечу. Рука его не дрожала. В глазах снова появился огонь — но уже не отчаяния, а холодной, ясной решимости.

Он подошёл к столу и начал писать. Не план очередной тайной операции. Не приказ об аресте. Он писал историю. Новую историю России. Такую, в которую поверят больше, чем в бредни о спасшемся царевиче.

Он проигрывал битву, но война ещё не была закончена. И если народ жаждал чуда — он получит чудо. Если народ хотел святого — он получит святого. Но настоящего, созданного не молчанием, а делом.

Григорий больше не будет бороться с тенями. Он создаст свой собственный свет — такой яркий, что все другие источники покажутся тусклыми свечами.

Григорий Тихонов, Смотритель Государевой Тайны, нашёл своё противоядие.